Альфред БИЛЛ
   НЕВЕСТА ОБОРОТНЯ


   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

Анонс

    Захватывающая  история   происходит   в   маленьком   патриархальном
американском  городке  в   канун   войны   за   независимость.   Недавно
поселившийся в городе  француз  претендует  на  сердце  юной  красавицы.
Влюбленный в нее юноша  обнаруживает,  что  личность  этого  элегантного
аристократа окружает зловещая тайна...

Глава 1

НА ХОЛМЕ ПОВЕШЕННЫХ

   - Роберт, - сказал мой дядя Баркли, - пойди и посмотри, не  видно  ли
сигналов с пакетбота.
   Я неохотно слез со своего высокого табурета. Дело в том, что я корпел
в конторе моего дяди над  гроссбухом,  когда  приходскому  священнику  и
эсквайру Киллиану случилось заглянуть к нам. Я был рад  оказаться  в  их
компании, потому что  их  беседа,  начавшись  с  разговора  о  политике,
непременно перешла бы в яростный, имевший  непредсказуемый  финал,  спор
между двумя этими мужами, доставив мне явное удовольствие и освободив на
время от скучных и монотонных бухгалтерских бдений.
   Когда я вернулся в дом, дядя  и  гости,  восседая  на  стульях  перед
пышущей жаром печью Франклина - прекрасным средством от холода  осеннего
утра, задержавшегося в стенах низкой уютной комнаты - окутанные  клубами
табачного дыма, стойко выносили это пекло. Очевидно,  это  было  любимое
занятие пастора,  увлекающегося  колдовством  и  близкими  ему  по  духу
суевериями, такими, например, как очищающий огонь.
   - Но, мой дорогой  Сэквил,  -  запротестовал  эсквайр,  и  его  голос
прозвучал пронзительно и раздраженно, а худая рука сделала выпад вперед,
словно он намеревался пронзить священника тонким черенком трубки, как бы
продолжающей его кисть, -  вы  говорите  так,  как  будто  действительно
верите во все эти сомнительные фокусы.
   - Я читал у одного известного автора, что  даже  король  Сол  однажды
посетил колдуна Эндора, - невозмутимо ответил пастор Сэквил. - И  в  той
же книге начертан священный завет:
   "Нет покоя, пока в мире существует колдовство".
   - Да, об этом сказано в Библии, но сказано две тысячи лет  назад.  Вы
же уверяете нас с таким пылом, словно уверены, что несчастная  старушка,
которую повесили в этом городке сто двадцать  лет  назад,  действительно
была колдуньей.
   - Вы хотите сказать, что  по  обвинению  в  умышленном  убийстве  был
казнен невиновный человек, а подлинных убийц как бы и не существует,  не
так ли? - парировал пастор.
   -  Нет,  конечно.  Ибо  мы  имеем  дело  с   убийством   совершенным,
установленным и доказанным в течение нескольких дней.
   - Те же самые обвинения немногим  более  ста  лет  назад  могли  быть
предъявлены и колдовским силам тьмы.
   - Век назад - да, пожалуй. Но не сегодня же.
   - Мой дорогой Киллиан, если убийство такого рода - сложное искусство,
достигаемое только годами напряженного труда; если  на  протяжении  пяти
веков вся мощь церкви и государства была направлена на искоренение этого
искусства; если каждая колдовская книга и каждая личность, заподозренная
в обладании секретами  черной  магии,  предавались  сожжению,  то  какие
доказательства существования колдовства  в  этом  мире  мы  можем  иметь
сегодня? - колкостью на колкость ответил мистер Сэквил.
   Худые щеки адвоката нетерпеливо надулись, готовые выдохнуть ответ, но
вдруг он изменил свое первоначальное намерение и рассмеялся.
   - - Многие познания делают его сумасшедшим, а, Баркли? - обратился он
к моему дяде, чье природное равнодушие к спорам и дискуссиям, которые он
находил бесполезными, лишь усилило  его  интерес  к  моему  сообщению  о
прибытии пакетбота из Нью-Йорка. - Как  вы  отважились  высказать  столь
абсурдные идеи вашему сеньору Вердену, Доминик?
   - При условии, что сеньор не использует их в  своих  проповедях...  -
продолжительный хохот моего дяди прозвучал куда более  пренебрежительно,
чем обычно, и оборвался столь же резко. - Что с пакетботом, Роберт?
   - С пакетбота просигналили десять минут назад, сэр.
   - Тогда будьте добры спуститься на пристань и, если можете,  возьмите
на себя обязанности встретить  и  устроить  мосье  де  Сен-Лаупа,  если,
конечно, он того пожелает. Я не думаю, что он несведущ в нашем языке, но
ему  может  быть  приятно  иметь   собеседником   человека,   говорящего
по-французски.
   Поскольку незадолго до смерти моего  отца  я  почти  месяц  прожил  в
Париже, и  только  разорение  моего  родителя  заставило  меня  прервать
путешествие и с благодарностью ухватиться  за  то  место,  которое  дядя
предложил мне в своей конторе,  дядя  Баркли  полагал,  что  я  свободно
владею  французским.  Для  уточнения  своей   роли   в   этом   деле   я
поинтересовался, как я должен поступить, если этот чужестранец  окажется
одним из тех кичливых и напыщенных аристократов, многочисленные вереницы
которых прошли перед  нашими  глазами  со  времени  падения  Бастилии  и
позднейших беспорядков, сделавших их собственную страну небезопасной для
этих людей. Дядя до некоторой степени успокоил меня, сообщив  о  письме,
полученном им из Нью-Йорка от своих банкиров  неделю  назад  с  торговым
судном и знакомящим нас с бывшим графом де Сен-Лаупом. В письме о  графе
говорилось не только как о человеке с превосходной репутацией, но  также
как и о благовоспитанном джентльмене, который, вне всякого сомнения, мог
бы стать прекрасным украшением любого общества. У  графа  есть  желание,
добавляли они, приобрести дом в одном из таких уединенных городков,  как
наш, пока обстоятельства не станут благоприятными для его возвращения во
Францию.  И  через  две  минуты  после  нашей  встречи  его   беглый   и
непринужденный английский и  приятные  манеры  совершенно  рассеяли  мои
страхи и опасения.
   На первый взгляд - видит Бог! - граф  поразил  меня  своей  обыденной
простотой: он обладал  приятной  для  своего  среднего  роста  полнотой;
смуглый, как испанец, он излучал сияние  здоровья,  а  пунцовые  круглые
щеки лучше всяких слов говорили о его богатом и роскошном столе; его лоб
был необыкновенно гладким для производящего  впечатление  перешагнувшего
сорокалетний рубеж мужчины. Под  бровями,  чьи  тонкие  дуги,  казалось,
никогда  не  были  искривлены  хмурой  гримасой,   блистали   особенными
темно-желтыми огоньками небольшие  черные  глаза  человека,  каждодневно
ищущего развлечений и удовольствий.  Его  алые  губы  были  растянуты  в
неизменной улыбке. Все, что он видел в нашем маленьком, расположенном  в
верховьях  реки,  забытом  богом  и   людьми   провинциальном   городке,
оказавшемся на обочине новой экономической жизни, зарождавшейся в Олбани
и устремлявшейся на запад, получало его ироническое толкование.  Говорил
он голосом поразительно сильным  и  глубоким  для  такого  невысокого  и
забавного  человека.  Каждое  его  замечание   предварялось   фыркающим,
напоминающим веселое рычание, смехом, обнажающим его белые,  сверкающие,
подобно длинным и чистым клыкам, зубы.
   В тот момент, когда я показывал французу  его  временное  жилище,  он
сделал мне предложение стать его проводником в пешей прогулке по  нашему
городку. Я начал было говорить ему, что в этих местах  трудно  встретить
что-либо интересное, особенно для такого человека, как он, что я бывал в
Париже  и  знаю,  что  европейские   городки,   даже   небольшие,   куда
привлекательнее для любителей путешествий, чем наш. Но он остановил меня
своим тихим грудным смехом и  поднятой  в  знак  протеста  пухлой  белой
рукой. Я должен понять, сказал мне  француз,  что  он  сельский  житель,
живший до этого в деревенской глуши провинции Оверни, едва ли  не  лучше
знакомый с прелестью небольших европейских городков, чем с  великолепием
Парижа. И хотя наша округа была настолько скучна, что оставалась таковой
даже в восхитительный солнечный день, настоятельная просьба графа помочь
ему в поиске подходящего загородного домика с прилегающим участком земли
была, конечно, оправданной, а для меня служила прекрасным поводом бежать
от моих скучных бухгалтерских обязанностей. Любопытно, что из всех мест,
какие ему до сих пор приходилось видеть в Америке, наше  показалось  ему
наиболее подходящим для выращивания винограда и инжира.
   День был действительно одним из лучших в октябре:  солнце  яркое,  но
по-осеннему мягкое; теплый,  легкий  ветерок,  наполненный  благоуханием
согнутых под тяжестью сочных плодов фруктовых деревьев и  виноградников,
покрывающих склоны окрестных  холмов.  Белые  паруса  выделялись  яркими
пятнами  на  сверкающей  солнечными  бликами  реке;   черепичные   крыши
нескольких старых  голландских  домиков,  уцелевших  во  время  великого
пожара 1785 года, сверкали на фоне  осенней  пышности  кленовых  рощ;  и
вдалеке - фантастические очертания Катскилса, мерцающие  сквозь  голубую
дымку испарений. Во время нашей прогулки я  обратил  внимание  графа  на
новый  маяк,  расположенный  на  оконечности  старого  мола,   хранящего
развалины форта, возведенного еще первыми поселенцами; затем  я  показал
гостю канатный, кожевенный и лесопильный заводы, а также церковь Святого
Михаила, откуда семнадцать лет  назад  воинствующие  патриоты  выволокли
привязанного к концу веревки  мистера  Сэквила,  подлинного  американца,
упорно благословляющего в  своих  проповедях  короля  Георга,  ибо  того
требовала клятва, данная им при посвящении в духовный сан.
   А пока я показывал город графу де Сен-Лаупу, я, разумеется, показывал
городу и его. Женщины и дети, выглядывающие из окон домов, и  лавочники,
отдающие у дверей своих лавок приказания прислуге  -  все  наблюдали  за
нашей прогулкой. На узких, крутых улочках  нашего  городка,  где  каждый
человек и  большинство  его  дел  были  известны  всем  в  округе,  этот
чужестранец  в  своей   черной   одежде   иноземного   покроя,   с   его
ослепительными  кружевными  гофрированными  манжетами   и   напудренными
волосами, с его застегнутыми серебрянными пряжками башмаками  и  простой
дорожной шпагой с чернением и инкрустацией серебром был бы заметен  даже
без той ауры исключительности,  которую  он,  несомненно,  распространял
вокруг себя, несмотря на его не заставляющую себя  ждать  приветливость.
Интерес, который он возбуждал у жителей городка, доставлял ему очевидное
удовольствие. Он  кивал  и  улыбался  каждому,  уставившемуся  на  него;
помахивал рукой в дружелюбном приветствии, если кто-то  раскланивался  в
ответ; и не один раз я слышал глубокий фыркающий смешок француза,  когда
его заигрывания наталкивались на флегматичность деревенских мужланов.
   Вскоре  после  того  как  мы  повернули  обратно  по  Хай-стрит,   он
остановился  и  мягко  протянул  руку  к  маленькой  уличной  замарашке,
копошащейся в песке около  заборчика,  приглашая  ее  к  разговору.  Рот
замарашки был криво разинут, а тусклые глаза из-под копны  бледно-желтых
нечесаных волос жадно пожирали графа.  Будь  я  более  осторожен,  я  бы
предупредил француза, что это Джин  Ван  Зайл,  дочь  городской  пьяницы
Аджи, чьи злобность и полоумие были позором всей общины. Неожиданно  для
всех она ударила графа, затем  вцепилась  в  его  руку  своими  грязными
мерзкими ногтями и, издав пронзительный  вопль,  кинулась  прочь,  в  то
время как огромная дворняга, ее постоянный  спутник  и  верный  товарищ,
злобно огрызаясь, припала к земле, словно кто-то неожиданно  схватил  ее
за горло. Я не могу описать звук, который чужестранец при этом издал. На
мгновение мне показалось, что голос его звучит по-прежнему. Но сейчас  в
нем не было прежнего добродушия и веселья. Лицо графа, когда я  взглянул
на  него,  налилось  густым  малиновым  цветом,  а  темно-желтые   глаза
засверкали,  подобно  пламени,  огненно-красными  сполохами.   Дворняга,
подвывая, вздрагивала и тряслась до тех пор, пока  мы  не  миновали  это
место.
   - Старая крестьянская уловка, -  играя  шелковистой  кисточкой  своей
легкой  трости  непринужденно  объяснил  граф  в  ответ  на  мой  полный
изумления и любопытства взгляд, задержанный на лице француза с вниманием
большим, чем приличествовало вежливости. - И ничего  более.  Все  собаки
ненавидят меня - за исключением моей собственной.
   - У вас есть собака? - удивленно спросил я, так  как  уже  видел  его
багаж: чемодан и дорожный сундук.
   - Она в Нью-Йорке - я оставил  это  великолепное  создание  со  своим
основным багажом. Но я непременно выпишу ее сюда, как только найду здесь
для себя подходящее место. Да  вот,  -  внезапно  прервал  он  разговор,
остановившись невдалеке от ржавых железных ворот, за  которыми  мелькнул
маленький  низкий  домик,   скрытый   от   любопытных   глаз   зарослями
безжизненного сада, переходящего в дебри богомолов и сосен, - вот место,
отвечающее   потребностям   моей   души:   уединенное,   но   доступное,
неприметное, но господствующее над местностью. Мне нужно именно такое.
   Мы поднялись по крутой, напоминающей и улочку маленького  городка,  и
грунтовую  сельскую  тропинку,  дорожке,  выходящей  к  полям  и   рощам
окрестных холмов, в полумиле от  подножия  которых  лежал  наш  городок.
Домик, перед  которым  мы  остановились,  оказался  последним  из  числа
разбросанных по краю местности строений. Старый скряга Питер Армидж  жил
в этом домишке. Поэтому я сказал графу де Сен-Лаупу, что ему,  вероятно,
придется немного подождать, прежде чем он сможет стать владельцем  этого
дома, поскольку старик пока еще выглядит таким же полным жизненных  сил,
как и прежде.
   - Скряга, вы сказали? - со вниманием  спросил  меня  граф,  и  затем,
довольно пофыркивая, добавил. - Но это упрощает дело. Я привык полностью
оплачивать свои фантазии, когда нахожу нужным сделать это.
   Я объяснил этому богачу из Нью-Йорка, проявившему несомненный интерес
к маленькому невзрачному домику на окраине, что старина Питер отверг все
предложения о продаже своего владения. Ходят слухи, сказал я, что старик
закопал в саду все свои деньги, а потому никогда не вскапывает  землю  и
слушать не хочет о ее продаже,  отказываясь  даже  от  самых  заманчивых
предложений.
   - Я все равно стану владельцем этого дома, - убежденно  произнес  мой
спутник. - Старик не откажет мне.
   Мне нечего было сказать в ответ на это непонятное упрямство и  потому
я постарался переменить тему разговора.
   -   Вон   там,    сэр,    находится    единственная,    я    полагаю,
достопримечательность здешних мест - Холм повешенных. - И  я  указал  на
небольшую конусообразную возвышенность в паре  сотен  ярдов  от  нас  (с
вершиной, совершенно лишенной какой бы то  ни  было  растительности),  у
подножия которой проходила серая полоска дороги, уходящей в черные после
вспашки поля. И к нему тотчас  вернулись  его  прекрасное  настроение  и
неизменный интерес к происходящим вокруг явлениям.
   - Итак, даже здесь, на этой земле свободы  и  изобилия,  -  улыбаясь,
нравоучительно произнес  он,  -  над  человеком  должен  витать  призрак
смерти, дабы удерживать его от злых поступков.
   - О, это были совершенно особые повешенные,  -  сказал  я  ему.  -  В
первые  годы  после  освобождения  от  Англии  палачом,   сопровождавшим
приговоренных в их последнем несчастном пути,  всегда  был  только  один
человек, и этот человек был колдуном.
   - Как, здесь, на этой просвещенной земле, палачом был колдун?! -  Его
изумление вызвало улыбку на моем лице.
   - Более ста лет назад, - объяснил я ему.
   -  О,  сегодня,  несомненно,   не   найдешь   ни   одного   человека,
воспринимающего подобные вещи всерьез.
   - Всерьез? Нет, ни одного из  находящихся  в  здравом  уме,  если  не
считать, быть может, немногих  голландцев  с  отдаленных  ферм.  Кстати,
преподобный Сэквил, настоятель церкви  Св.  Михаила,  о  котором  я  вам
рассказывал, когда мы проходили мимо храма, посвятил свой досуг изучению
колдовских таинств.
   - Служитель церкви балуется черной магией? Вы удивляете меня!
   Нотки порицания в его голосе были настолько искренни и проникновенны,
что я дважды взглянул на него, чтобы удостовериться, не  разыгрывает  ли
он меня. Интерес пастора к черной магии  был  чисто  историческим,  стал
уверять я француза, хотя и отдавал себе  отчет  в  том,  что  настоятель
храма, верящий в Бога, в прошлом все же имел отношения с сатаной  и  его
слугами на Земле, в то время как  другие  люди  рядом  с  ним  с  Божьей
помощью противостояли дьявольским козням.
   - Он считает, что этот процесс противостояния дьяволу уже завершен?
   - Пастор  придерживается  и  отстаивает  положение,  что  у  нас  нет
оснований считать этот процесс полностью завершенным, - ответил я, думая
о споре, свидетелем которого мне пришлось не так давно  быть  в  дядином
доме, и который, как  я  знал  по  прошлому  опыту,  будет  продолжен  в
следующий раз, и пастор Сэквил опять будет  загнан  в  угол  аргументами
адвоката. Но мосье де  Сен-Лауп  дал  мне  понять,  что  потерял  всякий
интерес к этой  теме,  которой  мы  посвятили  последние  минуты  нашего
разговора.
   - Давайте еще раз взглянем на этот домик. Он мне вполне подходит.
   Мы однако и так уже слишком задержались у этого  дома,  что  вряд  ли
могло понравиться его странному владельцу. Более того, я заметил  быстро
промелькнувшую над забором хорошо знакомое  мне  зеленое  пальто;  затем
среди засохших кустов  алтея  и  тесно  переплетенных  ветвей  ивокоста,
шиповника и дельфиниуса, сделавших почти непроходимым  лабиринт  садовых
дорожек, показалась  сидящая  на  изрезанной  морщинами  шее  аскетичная
голова старого Пита,  всматривающегося  в  нас  тусклыми  подслеповатыми
глазами.
   - Убирайтесь отсюда! Какого черта вы явились сюда и торчите на дороге
перед моим домом?! - крикнул он  хриплым  от  ярости  и  беспомощным  от
старости голосом.
   - Это всего лишь Роберт Фарриер, мистер Армидж, - закричал я в ответ.
   Несмотря  на  ненависть  и  презрение,  которые  старый  Пит   обычно
демонстрировал ко всем окружавшим его людям, нас с ним  связывало  нечто
вроде дружбы.  Однажды  зимним  днем,  когда  он,  упав  на  обледенелой
дорожке, сломал себе  руку,  я,  тогда  еще  мальчишка,  оказал  старику
помощь, но он никогда, хотя бы кивком угрюмой головы, так и  не  выразил
мне свою признательность за эту маленькую услугу.
   - Я показываю французскому джентльмену наш город, - добавил я, - и он
остановился полюбоваться вашими домом и садом. - Но моя попытка добиться
таким образом расположения  старого  Пита  к  моему  спутнику  оказалась
тщетной.
   -  Скажите  маленькому  толстому  лягушатнику,  чтобы  он  со   своим
восхищением убирался в преисподню! - истошно  заорал  он.  -  Восхищение
приводит к алчности, а алчность есть порок, толкающий к воровству.  -  И
он потряс перед нами старой мотыгой со сломанной ручкой.
   - Несчастный старик. Он берет на  себя  смелость,  несмотря  на  свои
лета, быть столь вызывающе грубым, - прокоментировал  происшедшее  мосье
де Сен-Лауп, как только мы  повернули  обратно.  Француз  снисходительно
улыбнулся и пожал плечами, но его лицо, с удивлением  заметил  я,  опять
стало темно-малиновым, как это было уже один  раз,  когда  он  буквально
уничтожил взглядом собаку Джин Ван Зайл. Такая глубина чувств  по  столь
незначительному поводу настолько обеспокоила меня, что я, расставаясь со
старым скрягой, не обернулся и не пожелал ему всего доброго.
   Это может показаться странным,  но,  расставшись  в  тот  полдень  со
стариком Армиджем, я унес в своей душе какое-то внутреннее  предощущение
тех событий нескольких последующих недель, в результате которых побелели
мои волосы на висках, стала сухопарой моя правая  рука  и  навсегда  был
утрачен покой в моей душе.
   - Счастливая страна, - возвращаясь к своей обычной  манере  говорить,
произнес мосье де Сен-Лауп, когда я вновь обратил к нему свой взгляд.  -
Счастливая страна, в которой слабый  старикашка  вместе  со  всем  своим
богатством может одиноко жить в столь уединенном месте. Он живет один, я
правильно понял?