ко мне, но и невесть
откуда взявшейся кошечке, кузнечикам, то и дело запрыгивающим на спальник.
Сквозь темно-зеленую листву солнце просачивалось "дождем". Было светло и тихо -
в саду и у меня на душе. Я долго ждал этого часа. С каждым днем я приближался к
нему и вот, наконец, только на двадцатый день пути я вошел в это состояние. И
дело было не в молоке, сале, уютном саде.
     Что бы я ни говорил себе, что бы ни внушал, но только сейчас скопившаяся за год
суета покинула меня. Двадцать дней я словно очищался и вот теперь, умытый
солнечным дождем, я смотрю за игрой кошки с кузнечиками, трогаю узловатый ствол
груши, затем откидываюсь на спину и лежу. Не знаю, миг прошел или вечность.
Временами налетает ветерок, затрепещут листья. И опять тишина. И опять облака
высоко в небе. И с какой-то блаженной улыбкой через несколько часов я легко иду
по вечерней дороге, не думая о том, сколько мне еще идти, где я заночую. Мне
ничего не надо. Я живу. И мне хорошо от одной мысли об этом.
В деревне Пальные мне повстречался старик. Я только успел поприветствовать его,
как он заговорил со мной. Так бывает, когда у тебя радость на душе, а поделиться
ею не с кем. Случайный прохожий, просто незнакомец, проходящий мимо, - какая
разница. Ведь радость, которой нельзя поделиться - не радость.
     - Все. Сегодня здесь последнюю ночь ночую, - обратился он ко мне.
В голове сразу пронеслось: "ночь ночую", разве можно так говорить? Но раз он
сказал...
     - А это хорошо или плохо, что последнюю?
     - Конечно, хорошо. Завтра в Михайлов меня отвезут, в богадельню. Будет где перед
смертью голову приклонить.
     Внимательно смотрю на старика. Лет ему много, но он высокий, стройный, весь
какой-то поджарый. Со спины посмотреть - мужчина в расцвете сил.
     - По-моему, вам рановато о смерти говорить...
     - О ней никогда не рано говорить, молодой человек. А когда столько лет за
горбом, как у меня, то тем более.
     Из раскрытого ворота рубахи виднелась татуировка. Руки тоже были разрисованы.
     - Да и хлебнуть, наверное, пришлось? - спрашиваю, будто невзначай.
     - С чего вы взяли? - поймав мой взгляд и холодно сверкнув глазами из-под кепки,
в свою очередь задал мне вопрос старик.
     - Я всегда думал, что дом для престарелых - это не то место, которому люди
радуются.
     - На моем месте и ему будешь рад, коли живешь, как пес. - Было видно, что на
минуту покинувшее благодушие вернулось к нему снова.
Так я познакомился с дедом Алексеем. Он действительно хлебнул в своей жизни
горюшка. Сидел столько лет, что сам не помнит. Где-то живет дочь... Но где, не
знает. Зачем он ей?.
     Однажды дед пришел в Пальные. В крохотном общежитии - терраска, чулан, кухня и
две комнаты с печкой - ему отвели место. В прихожей. Зимой живет один, летом
приезжают механизаторы из Рязани. Те, что живут сейчас - славные люди, не
обижают. Но все равно, что за жизнь в чулане? Правда, насчет еды нормально было.
Пусть пенсия крохотная, зато здоровьем Бог не обидел. Да и руки подходящие. Дед
Алексей даже посокрушался.
     - Я ведь и колодец выкопать могу, и траву покосить. А хозяйки жалеют, старый,
говорят.
     Наконец он вспомнил обо мне.
     - Я бы с удовольствием приютил, но я не хозяин. Надо у постояльцев спрашивать. А
они на рыбалке, когда придут, не знаю.
     Только он это проговорил, как из-за ближайшего поворота показались двое парней и
девушка. Честно говоря, сегодня я не волновался о ночлеге. В душе были такие
покой и радость, что и земля показалась бы мне пухом. Если нет места, зачем
проситься к людям, стеснять их? Однако, глядя на лица подошедших, я не
сомневался, что отказа не будет. Но все за меня сказал дед Алексей.
     - О чем речь, - произнес старший из ребят. - У нас сегодня товарищ уехал, койка
освободилась. Заодно рыбки свежей отведаете.
Так я познакомился с Сашей, Юрой и Наташей. Хороший был день, и вечер выдался
замечательный. Мы ели жареную щуку, сидя на траве под открытым небом. А какие
светили звезды! Глядя на них, хотелось говорить о чем-то высоком, хорошем. У
каждого человека, чем бы он в жизни ни занимался, - ковырялся ли в железках,
чистил ли навоз на ферме, - бывают минуты, когда хочется смотреть на небо. И я
полюбил своих случайных знакомых. И не только за их доброту, внимательность. Мы
все вместе ощутили нечто схожее. Временами кто-то по привычке ронял матерное
слово. В другой раз он бы и не заметил этого. А сейчас он извинялся перед всеми,
и это никому не было смешно. И даже зашедшие на огонек соседские ребята, причем
зашедшие не с пустыми руками, а с бутылкой самогона, как-то странно присмирели.
Видимо, общее настроение передалось и им. А потом мы замолчали. Каждый думал о
своем. Звезды отражались в молодых глазах. Только было слышно, как на лежанке
храпел дед Алексей. Что случилось с нами в этот вечер? Почему каждый из нас
именно сейчас, в эту минуту хотел стать лучше, чище?
Засыпая, я все думал об этом. Думал о том, почему это вдруг мы друг другу
выплеснули свои сокровенные, хранившиеся в самой глубине души помыслы? Ответ мог
быть только один: в эту летнюю ночь со мной и моими новыми друзьями говорил Бог.
С каждым в отдельности и со всеми вместе. А может быть, я преувеличиваю? Просто
пролетел Ангел и коснулся нас своим крылом.

     11 июля. Загадочное женское сердце.

     Летнее деревенское утро. Где-то скрипнула калитка, запел петух, и вот уже
наполнилась звуками еще секунду назад мирно спавшая улица. В русской деревне
встают рано, а в июле, когда день, согласно древней народной мудрости, год
кормит особенно.
     Прощаюсь с теми, кто пригрел меня на ночь. Они зовут меня задержаться на денек:
оказывается, в этих местах хорошо ловятся раки. Я же вчера неосторожно
посетовал, что уже забыл, каковы они на вкус. Уговаривают ребята искусно: вы,
мол, отдохните, ведь не выспались, а мы и пивка достанем. Где вы в наше время
еще отведаете раков с пивом?
     Но я заложник. Заложник дороги. Вот она лежит передо мной. Я вижу, как она
поворачивает влево, поднимается на противоположный берег реки и уже совсем
тонкой ленточкой исчезает у горизонта. Дорога ведет в Рыбное, и сегодня я должен
быть там.
     Через полчаса оборачиваюсь назад. Большая деревня с сотнями жителей, среди
которых теперь есть у меня друзья, превратилась в маленький зеленый островок в
бескрайней степи.
     Две фактически бессонные ночи сказались. Шел я тяжело. И дело было совсем не в
жаре - к ней я привык. Это, наверное, особенности организма. Могу спокойно идти
несколько дней с сухой коркой хлеба и полупустой фляжкой, но когда не
высплюсь... К полудню чувство разбитости стало почти нестерпимым. Ищу места, где
можно было бы передохнуть, но по сторонам шла длинная улица очередной деревни
или унылая пыльная посадка тополей вдоль дороги. А отдыхать среди тополей -
последнее дело. Они, как никакие другие деревья, забирают у человека энергию.
И только километров за шесть до Рыбного я увидел маленький лесок, почти вплотную
подходивший к дороге...
     Когда проснулся, солнце уже вовсю двигалось в объятия запада. Через час я входил
в город. И чем дольше шел, тем больше он мне нравился. Железная дорога делила
город на две части. Новые дома в основном в южной части. Северная половина
города - это и административный центр и частный сектор. Небольшие деревянные
дома с маленькими вишневыми садиками под окнами. Правда, под ногами было
грязновато, но как мне объяснили немного задетые моим замечанием местные жители,
а все мы патриоты того места, где родились - "вообще-то в Рыбном не так грязно.
Просто весь город перекопали, когда прокладывали коммуникации".
И все равно, входя в Рыбное из степи, не замечаешь однообразных новых домов,
грязи под ногами, толкотни на вокзале. По уютным вишневым улочкам неспешно
добрел я до гостиницы. Называлась она "Вожа". Это интересная особенность
гостиниц в районных городках России. В большинстве своем они носят имена рек,
речушек, протекающих в данной местности. Но роднит их не только это. Уже
открывая двери, у тебя возникает ощущение, что ты здесь когда-то был. Никогда не
вызовет энтузиазма номер, в котором на голых стенах радиоточка, графин со
стаканом на столе, сосед - командировочный, думающий о том, как бы поскорее
сделать все дела и уехать отсюда. Но все это ждет тебя, когда дежурная выдаст
ключ от номера. В "Воже" симпатичная, бойкая хозяйка сочувственно произнесла: "У
нас мест нет". Около нее доваривалась картошка, вымыты свежие помидорчики и
огурчики, порезано сало. А сало с чесноком, а картошка белая, рассыпчатая.
     - Совсем нет? - без надежды, просто чтобы подольше повдыхать эти божественные
запахи, спрашиваю у дежурной.
     - Самое смешное, что у меня целая комната свободна. Но оттуда сегодня утром
человека с дизентерией в больницу увезли.
     У меня появилась надежда.
     - Так поселите меня туда, - предлагаю ей с самым невинным видом.
     - Да вы что?! Заболеть захотели?
     - Так врачи, наверное, все обработали. А я уйду завтра утром, и ваша совесть
будет в любом случае чиста, ведь вы же меня больше не увидите.
А картошка уже булькала в кастрюле. В дверь заглянула какая-то женщина:
"Подруга, ну ты что копаешься?"
     Понимаю, что просить бесполезно. Я уже поворачиваюсь к выходу. Но это загадочное
женское сердце...
     - Что же вы будете делать? - вопрос мне в спину.
     - Искать где-нибудь приюта. Вечер на дворе.
     - Послушай, Маша, - это она обращается к нетерпеливой женщине, а ведь у
кооператора в номере еще одно место есть.
     - Так он недоволен будет.
     - А мне какое дело? Что ж, человеку на улице ночевать?
Вот так я нашел приют в Рыбном. Остается добавить, что когда я готовил свою
скромную трапезу - замачивал геркулес - в дверь постучали. Вошла дежурная и
принесла картошки, сала, огурцов и помидоров.
     - Зачем вы беспокоитесь, я совсем не голоден...
     - Ешьте, пожалуйста. Находились за день. Ешьте и отдыхайте. А тарелки я завтра
заберу.
     Это загадочное женское сердце.

     12 июля. В монастыре.

     Сегодня праздник. День первоверховных апостолов Петра и Павла. Праздник высокого
летнего неба, зреющих нив, теплых рос. В Рыбном нет церкви, буду же считать, что
отмечу его под куполом небес, в поле. Отчего-то в тех местах, где я родился, из
названия праздника ушло имя апостола Павла. Из-за краткости? Петров день -
сказать так вроде бы проще. Тогда почему на Руси было необыкновенно популярно
имя Петр, а имя Павел встречалось куда реже? Разумеется, я говорю о бытовом
уровне. В Православной Церкви уважение к апостолу Павлу, больше всех сделавшему
для распространению христианства на земле, огромно. И, стоя в церкви, люди
русские с трепетом слушали великие Павловы слова, лучше которых вряд ли что было
написано смертными:
рассказчик. На нас уже оборачивались.
     - Не знаю, какой дурак присоединил нас к Клепикам. У нас ведь свой район был. А
вы не знали? Да и сейчас Тума больше Клепиков. И промышленность вся у нас. А у
них, вы видели, что у них? Несчастный швейный цех. А у нас и вагоноремонтное
депо, и швейная фабрика, и колбасный цех, и МПК. Строительство же все у них, они
там под себя все тащат..
     - В каком смысле?
     - Да в таком. Выделяют, к примеру, деньги на строительство. Области какое дело,
они району денег дали, а там трава на расти. А в Клепиках они денежки делят. Вот
и живем мы без строительства.
     Спорить я не стал. Лично мне и Клепики понравились, и Тума. Конечно, жаль, что
живут в Туме люди, почти не надеясь получить новое благоустроенное жилье. Но,
если честно, и в Клепиках какого-то строительного бума я не увидел. Бедность.
Наша проклятая бедность. Мы делим крохи, и те, кому крох совсем не перепадает,
все свое негодование обращают на тех, кому что-то достается.
     - Какой-нибудь выход есть? - спрашиваю своего экскурсовода, прощаясь с ним. -
Будет когда-нибудь Тума лучше жить?
     - Разумеется, выход есть. Будем добиваться отделения от Клепиков, депутаты наши
к этому делу уже подключаются. Хватит им на нашей шее сидеть.
Это точно. Суверенитет так суверенитет.

16 июля. Умершая деревня.

Я думал, что такие люди встречаются только в книгах и кино. Его велосипед догнал
меня, когда я уже отшагал два часа по дороге из Тумы в Великодворский.
Невысокого роста, рыжая щетина, обветренное лицо. Представился Федором
Кузьмичем. Довольно бесцеремонно спросил, слезая с велосипеда:
     - Вы не возражаете, если я компанию вам составлю?
Попробуй, скажи "нет" - обидишь человека.
     - Я не спеша шагаю, а вы, наверное. Спешите, - сделал я робкую попытку отстоять
свое дорожное одиночество.
     - Не волнуйтесь. Мне спешить некуда. А так мы время проведем с пользой.
     - С пользой для кого?
     - Для нас, для кого же еще? - искренне удивился он.
Кузьмич был из породы доморощенных философов-самоучек. В багаже у него было три
или четыре класса, длинная трудовая жизнь, на заключительном этапе которой в нем
проснулось желание все узнать, все объяснить, используя свой жизненный опыт. В
результате из всего этого получались довольно любопытные результаты. Почти час
он рассказывал мне свою теорию мироздания. Это была чудовищная смесь
православия, буддизма, язычества, материалов из популярных брошюр серии
"Знание". Слушал собеседника он с интересом, но от него сразу отскакивало то,
что ему не нравилось. За разговорами мы дошли до деревни Кузьмича. Прощаясь, он
посетовал на нехватку времени:
     - Книг много надо успеть прочитать. И еще... - Кузьмич внимательно посмотрел на
меня, словно оценивая степень моей надежности. - Понимаете, хочу сделать вечный
двигатель.
     - Чего? - у меня глаза полезли на лоб.
Мой странный спутник, довольный произведенным эффектом, сбросил с плеч холщовый
мешок, поднял с земли прутик и на пыльной обочине стал лихорадочно что-то
чертить.
     - Да вы не подумайте, я все рассчитал правильно, - и он стал мне объяснять,
чертя какие-то круги, рычаги, в которых я не имел ни малейшего понятия.
Я попытался что-то ему рассказать об истории этого вопроса, но лихорадочный
блеск в его глазах говорил, что переубедить Кузьмича невозможно. Впрочем, я
резко оборвал себя: стоит ли спорить? Человек решил для себя все вопросы бытия,
теперь он решил перевернуть одно из самых устоявшихся представлений нашего мира.
Бог ему в помощь.
     - Не сомневайтесь, все получится. Только вот материалов нужных нет, - прокричал
Кузьмич, навсегда исчезая за поворотом.
     За поворотом я и не заметил, как из Рязанской области вошел во Владимирскую.
Поселок Великодворский на самом ее юге. В поселке живут стекольщики, что для
Гусь-Хрустального района не удивительно. Но задерживаться здесь я не хотел. У
магазина, где бабушки ждали рейсового автобуса, попытался уточнить дорогу до
деревни Уляхино.
     - Да мы, милый, туда и едем. Сейчас автобус придет.
Объясняю, что я пешком. Что об асфальтовой дороге знаю, но она делает большой
крюк, а у меня на карте отмечена еще одна дорога, через лес.
Дружно охают, дружно сомневаются. Затем выносят вердикт.
     - Есть одна дорога, как на Гусь ехать. Другой нет.
И тут одна из бабушек, по виду самая древняя, молчавшая до сих пор, вдруг
неожиданно заговорила.
     - Ты прав, сынок. Есть еще одна дорога. Через лес. Ветка.
     - Какая ветка?
     - Раньше тамодноколейка проходила, на завод дрова возили. Уж сколько лет, как ее
разобрали, теперь по ней никто не ходит.
     Я обрадовался:
     - А как, по-вашему, пройти можно по ней? Ведь короче.
     - Да, короче, - как-то неуверенно согласилась бабушка. - До Трушкино дойдете по
ветке, а там и до Уляхино близко. Да вот дойдете ли?
Я с удивительной поспешностью заверил всех, что дойду обязательно. Проводили
меня дружным оханьем и пожеланием доброго пути. Я бодро вошел в лес. После
тридцатиминутных блужданий, с помощью собирателей черники наконец-то нашел
ветку. Углубление в земле можно было разглядеть, но оно так сильно заросло
деревцами, кустарником, травой, что назвать ее дорогой мог бы только
сумасшедший. Теперь я понял, почему все встреченные мною люди ее упорно называли
веткой. Дорогой называл ее только я. Давно посеревшее небо разродилось потоком
воды. Шел дождь минут двадцать и, можно себе представить, во что превратилась
моя ветка. Но отступать было некуда. И я пошел вперед, проклиная собственное
легкомыслие. Ноги насквозь промокли сразу же, мерзко капало с деревьев. Вскоре
сухой у меня была только спина под рюкзаком. А ветка не кончалась. По бокам ее
заманчиво отливали синевой ягоды черники. Крупные, блестящие. Но только я
наклонялся, чтобы сорвать их, как на лицо, рукиопускались полчища комаров и
мошки. Да, это не южная Мещера. А ветка была когда-то прямой, как струна. Опять
полил дождь. И кругом лес, лес, лес.
     Вспомнилось о моем прошлогоднем приключении, когда заблудился в лесу. Тогда
целый день я не мог выйти из зеленого царства. Но здесь-то все должно быть по-
другому...
     Лес кончился как-то вдруг. Поляна блестела под солнцем изумрудом. Мокрый,
уставший, но счастливый я поспешил в деревню, видневшуюся на пригорке. Странно.
Светит солнце, зеленеет трава, поют птицы, аккуратно скошенная трава у домов, но
все производит впечатление какой-то омертвелости. В деревне, куда я вошел, никто
не жил. Стояли дома, сохранившие каркас, но внутри порушенные, плодоносили сады.
Это страшно - деревня без человека, без голоса человеческого. Стайка воробьев
бодро купается в лужах.
     Захожу в один дом. Ступеньки отвалились, в сенцах на полу кучи рухляди, кирпича,
досок. Пытаюсь представить себе этот дом в ту пору, когда он был обитаем. Вот
здесь, наверное, висели ходики, а здесь, на печке, любил греться кот... А людей
представить не могу. Не получается...
     Уляхино встретило большой плотиной, берега которой густо облепили рыболовы. Чуть
выше ферма, чистая, даже ухоженная. Сама же деревня просто удивила. Мне
показалось, что я не в русской деревне, а где-нибудь в Прибалтике. Аккуратные
домики на главной улице говорили о многом. Спрашиваю первого встречного, есть ли
здесь общежитие.
     - Нет. Зачем оно нам? У нас своих работников хватает.
Интересуюсь, у кого бы лучше остановиться на ночлег. Смеривает меня взглядом с
ног до головы.
     - И не пытайтесь. У нас у всех здесь ковры и хрусталь, кто же вас пустит?
Что-то новое. Неужели, чем больше достатка, тем меньше гостеприимства?
     - Вообще-то есть у нас гостиница. Но туда только по личному указанию
председателя пускают. Попробуйте, хотя...
     Все ясно. В деревне председатель всегда первое лицо, в этой, образцовой, он
просто царь и бог, думаю я, и не ошибаюсь. Председательский дом нашел быстро.
Рискнул постучать, поскольку время было еще не очень позднее. Степан Петрович
принял меня на крыльце. Вижу по лицу, как в нем идет борьба. Скромно говорю, что
я журналист, работаю в Москве. Вскоре я получаю свою "верительную грамоту" -
записку к заведующему гостиницей.
     Кто бы мог подумать, я уж было собрался ночевать где-нибудь в стогу, а ночую не
просто в гостиничном номере, а в номере шикарном. В гостинице, а проще говоря,
доме для высоких и нужных гостей цветной телевизор, холл, столовая, три или
четыре комнаты с прекрасной мебелью. Засыпая, благодарю мысленно Бога и доброго
еврея-председателя с таким русским именем-отчеством, с такой русской профессией,
живущим в таком не типичном для его народа месте. Вот что значит хозяин, - в
последний раз восхищаюсь я, утопая в белоснежной нежности постели.

     17 июля. Перед последним днем.

     Один из самых грустных дней. Странствие мое приближается к концу. До Гуся не
больше тридцати верст. Дальше идти не получится: не осталось времени, да и
силенок уже в запасе не больно много. Уляхино проводило по-осеннему нудным
дождем. Пустынная дорога до Курловского. От Курловского к Гусю пошел по железной
дороге. Последний раз повстречался с моей доброй трясогузкой. Желая, видимо,
скрасить мое одиночество, она в этот раз минут десять летела, с