ть нас на районный конкурс народных театров или нет.
Войтюк. Все будет хорошо, Коля, вот увидишь.
Прокофьев. Надеюсь.
     Ильин. А у меня тоже объявление.
Лазукина. Виталик, может не сейчас?
     Ильин. Именно сейчас. Мы с Томкой посмотрели: все очень удачно получается. В
следующую пятницу мы в Доме культуры спектакль играем.
Войтюк. И юбилей театра отмечаем.
     Ильин. Правильно. А на следующий день всей "Грозой" милости просим к нам на
свадьбу. (Прокофьеву). Николай Михайлович, можно вас на минуточку? (Отходят в
сторону).
     Я перед вами извиниться должен.
Прокофьев. Извиниться? За что?
     Ильин. (Смущенно). Думал о вас... нехорошо. Ведь о режиссерах всякое болтают. А
вы - хороший человек. И играть мне у вас понравилось.
Прокофьев. Даже не знаю, что тебе ответить.
Ильин. А ничего не отвечайте. Обещаете на свадьбу придти?
Прокофьев. (После некоторого раздумья). Обещаю.
Ильин. Вот и славно. (Ко всем). Ребята, мне сейчас на завод надо, - мы новую
линию монтируем. Пока. Томку не бросайте! (Пожав всем мужчинам руки и поцеловав
Лазукину, уходит).
     Самсонов. Мы тоже пойдем. Да, Ирочка? (Берет ее за руку).
Войтюк. Конечно. Только я сначала спрошу. Коля, у меня все одна твоя реплика из
головы не идет. Помнишь, ты о Чацком говорил, что у него ума нет. Почему?
Самсонов. Ира, тебе больше спрашивать нечего? Дался вам этот Чацкий.
Войтюк. Я же литератор, как ты не понимаешь. В следующем учебном году будем с
ребятами "Горе от ума" проходить. Почему я не вижу того, что видишь ты?
Самсонов. (Громко шепчет ей). Ира, неужели не видишь, что человеку сейчас не до
Чацкого?
     Прокофьев. (Улыбнувшись). Устал я, мой друг. Обещаю, все расскажу. Ничего от
тебя не утаю. Договорились?
     Войтюк. (Подает ему руку). Договорились. Мы пойдем. Тебе Самсонов не хвастался?
Прокофьев. Чем?
     Войтюк. Он меня завтра к своим везет. Знакомить будет.
Прокофьев. (Обрадовано). Да ты что! Я рад за вас, ребята, честное слово, рад.
(Самсонов и Войтюк прощаются и уходят).
     Лазукина. Если я попрошу вас немного меня проводить, это будет очень нескромно с
моей стороны?
     Прокофьев. Вообще-то у меня были другие планы...
Лазукина. Я недалеко отсюда живу, а потом вернетесь туда.
Прокофьев. Куда - туда?
     Лазукина. Не делайте удивленное лицо. Я же каждый день видела вас в окне
закусочной.
     Прокофьев. (Потрясенно). Видела?
Лазукина. А почему вы не решились ко мне подойти?
Прокофьев. Как вы меня огорчили...
     Лазукина. Вы не ответили на мой вопрос, Николай Михайлович.
Прокофьев. А если я сам не знаю на него ответа?
Лазукина. Жаль.
     Прокофьев. Жаль, что не подошел или, что не знаю ответа?
Лазукина. И то, и другое, Николай Михайлович. И кто знает, не погаснут ли два
луча? Впрочем, у нас еще есть время - целая неделя. Что же вы молчите?
Прокофьев. Пять минут назад Ильин мне пожал руку и поблагодарил. Почему не
спрашиваете за что?
     Лазукина. Я догадываюсь. Только он сложнее, чем вы думаете.
Прокофьев. И вы - сложнее.
     Лазукина. А вы - глупее, чем я думала. Или - чище. Но если наши половинки не
найдут друг друга, кому от этого будет лучше? Вот видите, жизнь сложнее всех
этих пьес. (Оглядывается назад). А ведь вы незаметно меня проводили. Спасибо.
Вот мой дом. Забудьте все, что я сейчас говорила. Обещаете?
Прокофьев. (Качает головой). Мой любимый дедушка говорил мне: "Внучек, никогда,
никому ничего не обещай".
     Лазукина. У вас был мудрый дедушка.
Прокофьев. В отличие от своего глупого внука.
Лазукина. Не обижайтесь на девочку, которая заблудилась. Лучше почитайте ей
стихи.
     Прокофьев. (Удивленно). Стихи?
Лазукина. Ваши любимые.
     Прокофьев. У меня нет любимых. (Незаметно подходят все ближе друг к другу).
Господи, что со мной? Разное настроение, разные стихи.
Лазукина. А сейчас... какое... настроение?
     Прокофьев. Сейчас? (Читает).
То были капли дождевые,
     Летящие из света в тень.
По воле случая впервые
     Мы встретились в ненастный день.
И только радуги в тумане
     Вокруг неярких фонарей
Поведали тебе заране
     О близости любви моей,
О том, что лето миновало,
     Что жизнь тревожна и светла,
И как ты ни жила, но мало,
     Так мало на земле жила.
Как слезы, капли дождевые
     Светились на лице твоем,
А я еще не знал, какие
     Безумства мы переживем.
Я голос твой далекий слышу,
     Друг другу нам нельзя помочь,
И дождь всю ночь стучит о крышу,
     Как и тогда, стучал всю ночь.

     Лазукина. (Шепотом). Мы встретились в ненастный день...
Прокофьев. Друг другу нам нельзя помочь...
     Лазукина. Поцелуй меня. На прощание.
Прокофьев бережно целует девушку. Внезапно она резко отпрянула - и скрылась в
темноте двора.

Картина третья.
     Явление первое.

     Генеральная репетиция. Спектакль подходит к концу. За кулисами, готовясь к
выходу на сцену, Рощина (Кабаниха), Васильев (Тихон), Евграфыч (Кулигин) и
артисты из массовки. Все напряжены. Чуть поодаль - Войтюк (Варвара). Ей уже не
выходить на сцену и она смотрит за кулисы. На сцене в это время закончился
прощальный диалог Бориса и Катерины. Появляется Самсонов (Борис). Все кидаются к
нему со словами: "Молодец", "Отлично, Петр Петрович". Войтюк прилюдно целует
Самсонова. И только Прокофьев одиноко сидит в сторонке, закрыв глаза. В это
время на сцене начался монолог Катерины. Все с замиранием слушают.
Катерина (Лазукина). Куда теперь? Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу -
все равно. Да, что домой, что в могилу!.. что в могилу! В могиле лучше... Под
деревцем могилушка... как хорошо!.. Солнышко ее греет, дождичком ее мочит...
весной на ней травка вырастет, мягкая такая... птицы прилетят на дерево, будут
петь, детей выведут, цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие...
всякие, всякие... Так тихо, так хорошо! Мне как будто легче! А о жизни и думать
не хочется. Опять жить? Нет, нет, не надо... нехорошо! И люди мне противны, и
дом мне противен, и стены противны! Не пойду туда! Нет, нет, не пойду... Придешь
к ним, они ходят, говорят, а на что мне это? Ах, темно стало! И опять поют где-
то! Что поют? Не разберешь... Умереть бы теперь... Что поют? Все равно, что
смерть придет, что сама... а жить нельзя! Грех! Молиться не будут? Кто любит,
тот будет молиться... Руки крест-накрест складывают... в гробу! Да, так... я
вспомнила. А поймают меня да воротят домой насильно... Ах, скорей, скорей! Друг
мой! Радость моя! Прощай!
     Тамара вбегает за кулисы. Делает шаг по направлению к Прокофьеву, но видя, что
он сидит с закрытыми глазами, останавливается.
Рощина. (Командует). Тихон и Кулигин - за мной на сцену.
Васильев. (Тихо Лазукиной). Томка, тебя искать идем. Давай выныривай.
Рощина. Разговорчики. (Себе). И почему я так волнуюсь, прямо как дебютантка.
(Уходит).
     Прокофьев. (Поднимаясь, идет к Тамаре). Сколько у тебя времени?
Лазукина. Минута. Меня сейчас найдут.
     Прокофьев. За это время я успею сказать, что если через десять, нет, это слишком
рано... Если через пятнадцать лет ты не станешь народной артисткой, я съем все
экземпляры "Грозы", которые есть в районной библиотеке.
Лазукина. Вам правда понравилось?
     Прокофьев. Правда. Теперь они забудут о Преображенском.
Лазукина. Спасибо. Спасибо вам, Николай Михайлович. Это все вы. (Порывается
подбежать и обнять его, но в последний момент сдерживает себя. Смотрят друг на
друга).
     В это время на сцене произошла заминка. По сюжету Кулигин должен вытащить
Екатерину из воды и передать ее Кабановым со словами: "Вот вам ваша Катерина".
Но Лазукина задержалась, и Васильев (Кабанов) начинает тянуть время.
Васильев. Жива?
     Евграфыч. Кто?
Васильев. Катерина, жена моя.
     Евграфыч. Да и не пойму я что-то. А может это не она?
Васильев. Вот было бы хорошо. Погляди получше.
Евграфыч. Да темно. И без очков я. Кажется не она.
Васильев. Слава тебе Господи. А то я думаю, (опять возвращается к классическому
тексту) вытащу ее, а то, как и сам... Что мне без нее! А маменька говорит, не
пущу. Прокляну, коли пойдешь...
     Евграфыч. А кажись она.
Войтюк подбегает к Лазукиной и Прокофьеву.
Войтюк. (Кричит). Да вы что делаете!? Томка, бегом на сцену!
Лазукина убегает. Через секунду-другую раздается обрадованный голос Евграфыча.
Евграфыч (Кулигин). Вот вам ваша Катерина...
Проговорив это, поворачивается и быстро уходит со сцены.

     Картина третья.
Явление второе.

Вся труппа в сборе. Это та же комната, где шли репетиции "Грозы". Но Прокофьева
нет. На его месте стоит невысокий пожилой человек. Это режиссер областного
театра Борис Семенович Заславский. У него своеобразная манера разговора. Когда
Заславский говорит, то трет ладонь о ладонь, будто моет руки, а когда замолкает,
засовывает их в карманы брюк. Рядом с ним незнакомый человек, видимо, инструктор
райкома. Записывает за Заславским.
     Заславский. Голубчики, милые мои, как же вы меня порадовали. А где Прокофьев? Я
хочу его обнять.
     Войтюк. Ушел он.
Заславский. Не понимаю. Как это ушел? Я приехал, а он ушел?
Рощина. (Поднимаясь). Борис Семенович, он просто перенервничал. Переживал очень
сильно, видно, сердце и прихватило.
     Заславский. Вот оно что! Понимаю, понимаю. Меня самого после первого в жизни
прогона, когда комиссия обсуждала мой дебют на сцене, еле отпоили. Передайте
ему: все отлично. Спектакль хороший, нет, даже замечательный. (Собравшиеся
зааплодировали). Конечно, шероховатостей было немало, но, думаю, мы вместе с ним
все подчистим, и к зональному смотру вы будете готовы на сто процентов.
(Раздается гром аплодисментов). Нет, это я вам должен аплодировать.
Евграфыч. Это мы еще волновались. Сколько лет, считай, не играли.
Заславский. Понимаю, понимаю. Признаюсь, в самом начале я насторожился. Вроде бы
     - "Гроза", Островский, русская классика, и вдруг - греческие мантии. Думаю,
решили в Одуеве меня авангардизмом попотчевать. Оказалось, нет: реализм,
настоящий реализм, но как свежо поданный! Прекрасный, прекрасный замысел:
приподнять трагедию, произошедшую в маленьком русском городишке 19 века до
вселенского масштаба. Помните, у Бредбери: погибла одна бабочка - изменился ход
истории. А Древняя Греция - это же эталон, это истоки. Красная мантия Екатерины,
черная Кабанихи, серая - Тихона - это прекрасно, прекрасно... Так, теперь по
персоналиям. Кабаниха. Где Кабаниха? Видно было, что волновались.
Рощина. Было такое.
     Заславский. Первый выход - поплыли немного, но потом собрались и взяли себя в
руки. Молодцом! Да, и еще: умеете слышать партнера. Это и у профессионалов
редкость.
     Рощина. (Смущенно). Спасибо за добрые слова, Борис Семенович.
Заславский. Кабанов. (Васильеву). Из ансамбля выпадали, что есть, то есть, но
экспрессии много. Работайте - и все будет хорошо.
Васильев. В смысле, в милиции?
     Заславский. В смысле, над образом. А то, что с Кулигиным... Здесь Кулигин? Что
импровизировали с Кулигиным в конце - просто здорово. Можете садиться. Кулигин.
Старательности много, виден опыт. Есть пафосность - сейчас это не
приветствуется, все-таки в конце двадцатого века живем, - а так неплохо.
Евграфыч. Я воспитанник старой русской школы.
Заславский. Понимаю. Варвара. Кем вы работаете?
Войтюк. Учителем. Преподаю литературу и русский язык.
Заславский. Прекрасно, Варвара. Если захотите сменить профессию, приезжайте в
мой театр, что-нибудь для вас придумаем. Так, дальше. Кудряш и Борис. Потенциал
вижу, но пока оба зажаты. Учитесь у Феклуши. (Козлова встает и кланяется). Вот
подлинно народный тип. Органична и естественна... А теперь пусть ко мне подойдет
эта девочка. (Все смотрят на Лазукину. Тамара встает). Нет, иди, иди сюда.
(Девушка подходит. Не без театрального эффекта Заславский целует ее в лоб). Если
ничего экстраординарного не произойдет, после зонального смотра мы увидимся.
Варвара еще может выбирать, ты выбирать не должна. Сцена - твое призвание.
Отныне и навсегда.
     Лазукина. Я два года пыталась поступить, но...
Заславский. Теперь это не твои проблемы. Честное слово, увез бы тебя сегодня, но
у вашего театра впереди премьера и зональный конкурс. Не сомневаюсь, товарищи, в
вашем успешном выступлении. Ну, а теперь мне пора. До свидания. (Он и
сопровождающий его чиновник уходят. Как только за гостями закрывается дверь,
раздается громовое "Ура!").

Действие третье.
     Картина первая.

     Вечер. Комната в квартире Прокофьева. Играет музыка. Это Моцарт. Николай
Михайлович сидит на кресле и читает книгу. Раздается стук в дверь.
Прокофьев. Открыто! (Входят Войтюк и Самсонов. Прокофьев встает, захлопывает
книгу, но музыку не выключает).
     Войтюк. Добрый вечер, Коля.
Самсонов. Привет!
     Прокофьев. Не ожидал. Но приятно. Куда бы мне вас посадить? Так, Ира - на мое
место, а мы с Петрухой на кровать сядем. Чаю хотите? Или что покрепче?
Самсонов. Спасибо.
     Прокофьев. Спасибо - да, или спасибо - нет?
Войтюк. Спасибо - нет. Что случилось, Коля?
Прокофьев. Жаль, а то у меня есть еще бутылочка чудесного хереса, - друг из
Крыма привез.
     Самсонов. Я думал, ты предложишь портвейн.
Прокофьев. Деревня ты, Самсонов, деревня. Не обижайся. Уметь пить - это
искусство, - это обряд. Твое счастье и одновременно беда в том, что ты -
спонтанный человек. А я - обрядовый. Мне важна традиция, тебе нравиться новизна.
Попробовал портвейна, понравилось, теперь будешь пить его, пока язва не
прихватит. Полгодика побережешься, вкусишь водочки - и втянешься, как миленький.
Войтюк. Пусть только попробует.
     Прокофьев. А вот это неправильно, Ирина Леонидовна. Запретный плод сладок.
Наукой доказано: у подкаблучников риск стать алкоголиками, увеличивается в три,
нет, в четыре раза. Или в пять.
     Войтюк. Ты это серьезно?
Прокофьев. Вполне. Представь картину. Неделю твой суженный в рот не берет, но
только ты за порог, например, к маме на два денька, - и он в стельку.
Самсонов. Ирочка, не слушай его. "Ему важна традиция". Причем здесь это?
Прокофьев. (Пожимая плечами). А при том, деревенский мой дружок, что у каждого
напитка свой характер. Уважь его, и он уважит тебя. Не веришь? Ладно, пока я
жив, учись и запоминай. Водочка хороша в хорошей компании, холодным зимним
вечером, когда никуда не надо спешить, а на столе - солененькие огурчики,
грибочки и селедочка.
     Войтюк. Ты так расписываешь, что у меня даже слюнки потекли.
Прокофьев. Правильно, ибо это хорошо и душе и телу. Вот кстати главный признак
того, что человек понял характер напитка. Но идем дальше. Пиво. Отдых на
природе. Старые друзья, случайно встретившиеся на улице. Футбольный матч,
которого ты ждешь целую неделю. Портвейн - это незнакомые люди вокруг. Тебе нет
до них дела, им до тебя. Максимум демократии, минимум снобизма. Закуска
символическая. А вот коньяк - это душевный разговор. Чем старше коньяк, и мудрее
твои собеседники, тем более счастливым ты будешь.
Войтюк. Прокофьев, а что ты про шампанское скажешь?
Прокофьев. Лично я его не люблю: оно мне напоминает о соблазненных девушках, а
следовательно, пробуждает угрызения совести. Сейчас я позволяю его себе только
один раз в год - когда часы двенадцать бьют. (Последнюю фразу Прокофьев пропел).
Все, ребятки, лекция закончена.
     Самсонов. Коля, а когда пьют херес?
Прокофьев. (После паузы). Когда спадает дневная жара и ты возвращаешься в пустой
дом, где тебя никто не ждет. Только книги и Моцарт. Раньше тебе этого вполне
хватало, а сейчас ты вдруг почувствовал: этого мало. Хочется...
Войтюк. Любви?
     Прокофьев. Мысль изреченная есть ложь. Моцарт - это тоже любовь. Есть то, что
нельзя выразить словами. Тогда берешь бутылочку хереса, ставишь пластинку - и
улетаешь. Из этого дома, из Одуева... (замолкает).
Войтюк. (Тихо). Красивая музыка. Что это?
     Прокофьев. Симфония №40 соль-минор. Мольто аллегро. Только не надо меня жалеть.
Хорошо?
     Самсонов. Коля, прости за прямоту: ты сейчас пьешь, потому что Тамара через три
дня выйдет замуж за Ильина?
     Войтюк. Петя!
Самсонов. Петя, Петя. Думаешь, кто-то не понял, что Коля имел в виду, когда о
двух половинках душ рассказывал?
     Прокофьев. (Удивленно). Неужели все? И даже Ильин?
Войтюк. Уж он то в первую очередь.
     Прокофьев. Теперь понятно.
Войтюк. Что - понятно?
     Прокофьев. Очень красивая музыка, правда? Фантазия - ре минор. И кто это назвал
Моцарта беззаботным человеком? Кстати, други, я в последний раз вам херес
предлагаю.
     Самсонов. Вообще-то мы пришли рассказать тебе о том, что было после спектакля.
Прокофьев. А я уже все знаю. Ко мне перед вами Рощина заходила.
Войтюк. Понятно. Тогда мы пойдем. Надеюсь, к премьере ты перестанешь киснуть под
музыку Моцарта. Да и хереса у тебя не останется.
Самсонов. Коля, говоришь крымский херес?
     Прокофьев. Что ни на есть массандровский.
Войтюк. Ну, если немного. По стаканчику. (Прокофьев разливает).
Прокофьев. Извините, с закуской не густо.
     Самсонов. Ничего, у нас Моцарт есть.
Войтюк. А нельзя поставить что-нибудь более современное?
Прокофьев. Нельзя. Ваше здоровье. (Выпивает).
Войтюк. Почему?
     Прокофьев. Начнешь приставать.
Войтюк. К кому?
     Прокофьев. К обоим.
Войтюк. Шутник. И вообще, вы мужики только языками трепать умеете. Сидит,
переживает. Пошел бы, набил этому Ильину морду.
Самсонов. А дальше, что?
     Войтюк. Мы, женщины, решительных любим, понятно? Поступок нужен. А в морду - это
то, что надо.
     Самсонов. А ты оказывается агрессивная.
Войтюк. Это вы - тряпки. Прокофьев, у тебя еще два дня. Это же уйма времени!
Целая вечность! Нет, он будет сидеть и оплакивать себя.
Прокофьев. (Неожиданно тихо). Я не себя оплакиваю, Ирочка.
Войтюк. Кого же?
     Прокофьев. Тамару. Тому Лазукину.
Самсонов. Не понимаю.
     Прокофьев. Когда сегодня начался прогон, я сел за кулисами. Не скрою, волновался
очень. Закрыл глаза - пусть, думаю, что будет, то и будет. А вы молодцы. Я уже
решил после первого действия в зал спуститься... и вот - первый выход Лазукиной.
Первые слова Катерины... (Умолкает).
     Войтюк. Что ты замолчал, Коля?
Прокофьев. Не знаю, как объяснить. Я же сам ни раз от Томки эти слова слышал.
Все нормально было, - когда лучше, когда хуже. А тут вышла - будто скрывала
Томка что-то в себе, и - выплеснула. Не обижайся, Ира, вы все играли хорошо,
чудесно играли, а она жила на сцене. И я забыл, что передо мной Томка Лазукина,
что это я ей какие-то советы давал, даже пытался учить чему-то. У нее Божий дар,
ребята, понимаете? Божий дар.
     Самсонов. Так что же в этом плохого?
Прокофьев. Он просто так человеку не дается. Дело не в том, увезет к себе Томку
Заславский или он просто потрепался перед вами. После сегодняшнего прогона это
уже не та Лазукина, которую мы знали раньше.
Войтюк. Я согласна с Петром. Что плохого во всем этом?
Прокофьев. Если ты успела заметить, Господь Бог или Судьба, или еще кто, людям
счастья примерно поровну дает. Одним - чуть больше, другим - чуть меньше - это
не в счет. Это сильнее любого наркотика, чувствовать, что от произнесенного
тобой слова люди смеются и плачут. Другой бы хотел - да не может. А Томка, как
птица. Между дел пропела птичка песенку, а мир возьми, да замри. Мы слушаем, и
про все забываем. Но Томка - человек. И ради этого дара она не только мной
пожертвует, но и Виталиком. И даже детей не захочет - лишь бы не переставать
служить ей.
     Войтюк. Сцене?
Прокофьев. Сцене. Для нас, повторяю, это игра. Для нее - жизнь.
Самсонов. Понял, наконец. Хочешь сказать, в чем-то Томка будет очень счастлива,
а в чем-то...
     Прокофьев. Я хотел бы ошибиться. Но в любом случае, в этой маленькой комнате ей
не жить. Мне достаточно книг, Моцарта, бутылки хорошего вина, а ей этого будет
мало.
     Войтюк. Коля, а почему не может быть так: Томка станет звездой, будет играть
где-нибудь в Москве, в знаменитом театре, а ты - ее спутник, друг, муж.
Самсонов. Правильно. Ты себя недооцениваешь. Станешь журналистом или Войтюк. И
дети у вас обязательно будут. Ты же кого хочешь, уговоришь. В гости друг к другу
ездить будем.
     Проко