Потом я услышал полицейскую  сирену и
быстро слинял наверх, чтобы не наживать неприятностей.
   Мадам Роза все еще тряслась от  страха, и  мне  стало спокойней оттого,
что я  вижу ее  в этом  состоянии, а не  в том, другом.  Нам вообще  здорово
повезло.  Иногда ее  хватало лишь на два-три часа в день, и мосье Кадир Юсеф
попал удачно.
   Я  был все  еще  ошарашен  теми  четырьмя годами, что свалились  мне на
голову,  и  не  знал, какое мне теперь  делать  выражение  на  лице,  я даже
посмотрелся в зеркало. Это  было самое важное  событие в  моей жизни - такое
называют  переворотом. Я не представлял, как себя теперь вести, - так бывает
всегда,  когда  становишься другим. Я понимал, что уже не смогу думать,  как
раньше, но пока предпочитал вообще не думать.
   - О Господи, - только  и сказала мадам Роза, и мы постарались больше не
разговаривать  о случившемся, чтобы не бередить  душу. Я сел на табуретку  у
нее в ногах  и взял ее за руку с благодарностью  за все то, что она сделала,
чтобы я остался у нее. У нас с ней только и было на свете что она да я, и мы
это  как-никак  отстояли.  Лично я думаю,  что когда  живешь  с кем-то очень
уродливым,  в  конце  концов начинаешь  его любить  еще  и  за  то,  что  он
уродливый.  По-моему, больше всех нуждаются в ком-то  самые что  ни  на есть
уроды, и как  раз с  ними  тебе может повезти  больше всего. Теперь, когда я
вспоминаю, я говорю себе, что мадам Роза была  не такой уж и уродиной, у нее
замечательные  карие  глаза, как  у  преданной собаки, просто  не  следовало
воспринимать ее как женщину, потому что тут она, конечно, всегда оказывалась
в проигрыше.
   - Ты расстроился, Момо?
   - Да нет, мадам Роза, я рад, что мне четырнадцать лет.
   - Так оно и лучше. И потом, отец с психиатрическим прошлым - это далеко
не то, что тебе нужно, ведь иногда такое передается по наследству.
   - Это верно, мадам Роза, мне подфартило.
   - И  к тому же, знаешь ли,  Айша проворачивала уйму этих дел,  так  что
поди-ка разберись, кто  там отец. Она заимела тебя мимоходом - крутилась как
белка в колесе.
   Потом я сходил вниз, купил ей шоколадное пирожное у мосье Дрисса, и она
его съела.
   Ремиссия,  как выражается доктор Кац, продолжалась у  нее еще несколько
дней.  Дважды в  неделю братья Заом  на одной из своих спин  поднимали к нам
доктора  Каца, который не мог позволить себе  топать на  седьмой этаж, чтобы
констатировать  очередные  повреждения  в  ее  организме.  Ведь  не  следует
забывать, что у мадам Розы помимо головы имелись и прочие органы, и за всеми
ними  тоже надо было присматривать.  Я не любил торчать там, пока доктор Кац
подсчитывал убытки, я всегда выходил на улицу и ждал.
   Как-то раз мимо  проходил Негр. Его звали так по малоизвестным причинам
-  скорее всего,  чтобы отличать  от других черных  в квартале,  потому  что
всегда кому-то одному достается больше,  чем остальным. Он  среди  них самый
тощий, носит котелок, и ему пятнадцать лет,  из  которых  самое малое пять -
без никого. У него когда-то были родители, которые поручили его  дядьке, тот
всучил его свояченице, а та подсунула его кому-то, кто творил добро, а потом
цепь внезапно  оборвалась, и концы в воду. Но он не кололся, он говорил, что
он злопамятный и не желает подчиняться  этому  обществу. В квартале Негр был
известен как мальчик на побегушках, потому что стоил дешевле, чем телефонный
разговор. Иногда он мотался  туда-сюда раз  по сто на день, зато у него была
даже собственная каморка.  Он сразу увидел, что  я  не  в лучшей олимпийской
форме, и предложил поиграть  в "беби" в бистро на улице  Биссон,  где стояла
эта штука. Он спросил  меня, что я буду делать,  когда мадам  Роза  протянет
ноги,  и я сказал, что у меня есть кое-кто на примете. Но он понимал, что  я
заливаю. Я похвастался, что мне только что  враз  прибавилось четыре года, и
он поздравил меня. Мы немного порассуждали о том, как  можно самому бороться
за жизнь, если тебе четырнадцать или пятнадцать лет  и у тебя никого нет. Он
знал  адресочки, куда  в  таком случае податься,  но сказал, что  такие вещи
должны  нравиться, иначе  уж больно мерзостно. Лично он никогда не собирался
зарабатывать на жизнь таким способом, потому  что это ремесло не для мужчин.
Мы выкурили сигарету и поиграли в "беби", но у Негра были еще ходки, а я  не
из приставучих.
   Когда  я поднялся  наверх,  доктор Кац был  еще там и пытался уговорить
мадам Розу лечь в больницу. Пришли и другие  люди: мосье Заом-старший, мосье
Валумба, свободный от дежурства, и пятеро его приятелей по общежитию, потому
что подступающая смерть  делает человека значительней и  его начинают больше
уважать.  Доктор  Кац  врал  как зубодер,  чтобы  воцарить  в  доме  хорошее
настроение, потому что моральный дух тут тоже очень важен.
   - А-а, вот и наш маленький Момо пришел узнать, что  новенького!  Что ж,
новости хорошие, рака по-прежнему нет, могу вас всех успокоить, ха-ха!
   Все улыбались, а особенно мосье Валумба,  который  хорошо, разбирался в
психологии,  и мадам Роза тоже  была -довольна, потому что хоть в чем-то  да
преуспела в жизни.
   -  Но порой нам  бывает  трудновато, потому что наша  бедная  головушка
иногда лишается кровоснабжения, да и почки с сердчишком у нас уже не те, что
прежде, так что лучше бы нам все-таки провести некоторое время в больнице, в
просторной и светлой палате, где в конце концов все уладится!
   У меня от  слов  доктора Каца прямо  спина заледенела. Все  в  квартале
знали, что  в больнице  избавиться  от  жизни  невозможно, даже если человек
ужасно мучается, и что они насильно заставят тебя жить, пока ты еще не сгнил
до конца  и пока есть куда воткнуть иглу. Медицина должна оставлять за собой
последнее слово и биться до. конца, чтобы не дать свершиться воле господней.
Мадам  Роза  надела  свое  синее  платье и вышитую шаль,  еще не  потерявшую
ценности, и была страшно довольна, что  представляет интерес. Мосье  Валумба
заиграл на  своем  музыкальном  инструменте,  потому что  наступил и  впрямь
трудный  момент  - знаете, когда  никто ни для кого ничего не может.  Я тоже
улыбался,  но  внутри мне просто  подохнуть хотелось. Иногда я чувствую, что
жизнь  не такая, какой кажется, ну  совсем не такая, уж поверьте моему опыту
старика. Потом  они все вышли,  гуськом и  молча, потому  что бывают минуты,
когда говорить больше  не о чем. Мосье Валумба извлек для  нас еще несколько
нот, но они ушли вместе с ним.
   И вот мы с ней остались одни, чего я никому не пожелаю.
   - Ты слышал, Момо? Вот уж и о больнице заговорили. А что будет с тобой?
   Я принялся насвистывать - а что я еще мог сказать?
   Я повернулся к ней,  собираясь выдать ей первое, что в  башку взбредет,
но  тут мне  повезло,  потому что  как  раз в  этот  момент в  голове  у нее
заклинило, и потом она оставалась в отключке  два дня и три ночи, не отдавая
себе  отчета. Но сердце продолжало  делать  свое  дело, и  она была еще, так
сказать, жива.
   Позвать доктора  Каца или хотя бы соседей я не решался, уверенный,  что
на этот  раз нас  точно разлучат. Я  просидел с  ней  рядом  сколько мог, не
отходя ни  по нужде, ни чего-нибудь куснуть.  Я хотел быть рядом,  когда она
вернется, чтобы оказаться первым,  что она увидит. Я прикладывал  руку  к ее
груди  и чувствовал ее сердце,  несмотря на все разделявшие нас  килограммы.
Зашел Негр, потому  что меня нигде  не было видно, и  долго смотрел на мадам
Розу, дымя сигаретой. Потом  он порылся в кармане  и протянул  мне картонку.
Там  было   отпечатано:   "Бесплатно   забираем  отслужившую  мебель,   тел.
278-78-78". Потом он хлопнул меня по плечу и ушел.
   На второй день я сбегал за мадам Лолой, и та поднялась к нам с  дисками
поп-музыки, которые орали дай Боже - мадам Лола говорила, что они и мертвого
разбудят, - но и это  не помогло.  Перед  нами был тот самый овощ, о котором
доктор Кац предупреждал в самом начале, и мадам Лола до того разволновалась,
видя свою приятельницу  в таком плачевном состоянии, что впервые не  поехала
на ночь в Булонский лес, невзирая на понесенные из-за  этого убытки. Вот это
настоящий человек, и когда-нибудь я ее навещу.
   Пришлось оставить  старуху в  кресле. Далее мадам Лола с ее  боксерским
прошлым не смогла ее поднять.
   Самое  грустное  в  таких  отключках  - что неизвестно,  сколько это  с
человеком  будет продолжаться. Доктор Кац  говорил мне, что рекорд мира -  у
одного американца, который удерживал его  семнадцать лет с хвостиком, но для
этого нужны секунданты  и специальные установки,  вливающие каплю за каплей.
Страшно было подумать, что мадам Роза может стать чемпионом мира, ведь она и
так хлебнула  горюшка, и  побитие рекордов интересовало  ее меньше  всего на
свете.
   Мадам Лола такая участливая, каких мало. Она всегда хотела иметь детей,
но я вам уже объяснял, что она для этого не приспособлена, как и большинство
перевертышей,  которые  насчет детей  не в  ладах  с законами  природы.  Она
пообещала, что  будет обо  мне заботиться, она  посадила меня  на  колени  и
принялась  напевать  свои сенегальские  колыбельные.  Во Франции колыбельные
тоже есть, но мне ни разу  не  доводилось их слышать, потому что младенцем я
никогда не был, у меня хватало  других  забот. Я извинился: мне уже стукнуло
четырнадцать,  и  в дочки-матери со  мной  не поиграешь,  это  выглядело  бы
странно. Потом она ушла готовиться к работе, а мосье Валумба выставил вокруг
мадам  Розы часовых  из своего племени, и они даже зажарили целиком барашка,
которого мы слопали как на пикнике, сидя  вокруг старухи прямо на  полу. Это
было здорово - как будто ты за городом.
   Мы попытались покормить мадам Розу, заранее прожевывая для нее мясо, но
она  так  и сидела с  кусками,  наполовину торчащими  изо рта,  бессмысленно
уставившись на  нас своими добрыми  еврейскими  глазами. Ну и ладно, жира на
ней было  достаточно, чтобы  прокормить себя и даже все племя мосье Валумбы.
Правда,  те времена прошли, они  больше  людей  не  едят.  В  конце  концов,
поскольку  царило  хорошее  настроение  и они  выпили  пальмового  вина, все
принялись плясать под музыку вокруг мадам Розы. Соседи на шум не жаловались,
потому что они не из тех, кто жалуется, и к тому же среди них нет ни одного,
у кого документы были бы в порядке. Мосье Валумба немного попоил  мадам Розу
пальмовым  вином,  которое  продается  на улице Биссон в  лавке  мосье Сомго
вместе  с  орехами кола,  без  которых тоже не  обойтись, особенно  в случае
свадьбы. Пальмовое вино должно  было пойти мадам  Розе на пользу, потому что
оно ударяет  в голову  и открывает  пути кровоснабжению,  но  это совершенно
ничего не дало, разве только она слегка раскраснелась. Мосье Валумба сказал,
что главное -  это  усердней тамтамить, чтобы отогнать смерть,  которая уже,
видно,  на подходе и которая  страсть как боится тамтамов, на что у нее свои
причины.  Тамтамы  -  это такие  маленькие  барабаны, по  которым колошматят
ладонями, и это продолжалось всю ночь.
   На  следующий  день  я был уже уверен, что мадам Роза  пошла на побитие
мирового рекорда и нам не избежать больницы, где с ней будут делать все, что
смогут. Я ушел из дому и отправился  бродить по  улицам, размышляя о  Боге и
прочих подобных штуковинах, потому  что  мне  хотелось  уйти еще дальше. Для
начала я  двинул по улице  Понтье,  в  тот  зал,  где  умеют  заставить  мир
раскручиваться  назад.  И еще мне хотелось  снова  увидеть ту  светловолосую
милашку, от которой пахнет свежестью, - я вам про нее, кажется, рассказывал,
ее  зовут  Надин  или  как-то  там еще.  Может,  это и не очень  красиво  по
отношению к мадам Розе, но что  же вы хотите. Мне было так пусто, что я даже
не чувствовал четырех лишних лет, которые выиграл, -  мне было будто все  те
же десять, я еще как следует не привык.
   Так  вот, вы не поверите, но она  ждала меня в  том зале,  хотя я не из
тех,  кого ждут.  Она  была  там,  и я  почти  почувствовал вкус  ванильного
мороженого, которое она для меня тогда заказывала.
   Она не видела, как  я вошел, она  как  раз  говорила в  микрофон  слова
любви,  а  это  всегда захватывает. На  экране женщина  шевелила  губами, но
говорила за нее другая, моя. Это она давала той голос. Техника такая.
   Я притулился в углу и стал ждать. Пусто было так, что  я заревел бы, не
будь  мне на четыре года больше.  Но даже и с  ними я с трудом  сдерживался.
Зажегся свет, и малышка меня заметила. В зале было не так уж  светло, но она
все  равно сразу  меня  узнала,  и  тут  меня  вдруг  прорвало,  я  не  смог
сдержаться.
   - Мухаммед!
   Она бросилась ко мне, словно я кем-то для  нее был, и обняла за  плечи.
Остальные вытаращили глаза - имя-то арабское.
   - Мухаммед! Что случилось? Почему ты плачешь? Мухаммед!
   Мне  не очень нравилось, что она называет  меня  Мухаммедом, потому что
так куда длиннее, чем Момо, ну да чего уж там.
   - Мухаммед! Ответь мне! Что случилось?
   Сами посудите, легко ли такое рассказать. Не с чего было даже начать. Я
заглотнул побольше воздуху.
   - Случилось... ничего не случилось.
   - Послушай, на сегодня я закончила, едем ко мне, там все и расскажешь.
   Она побежала за плащом, и мы поехали на ее машине. Время от времени она
оборачивалась,  чтобы мне улыбнуться. Пахло от нее до того  хорошо, что даже
не верилось. Она видела,  что я не в лучшей  олимпийской форме, на меня даже
икота напала,  но ничего не  говорила  -  к  чему говорить?  - только иногда
благодаря красному светофору  касалась  ладонью моей  щеки,  отчего  в таких
случаях всегда как-то легче. Мы приехали по ее адресу на улицу Сент-Оноре, и
она зарулила во двор.
   Мы поднялись к ней, и там оказался какой-то тип, незнакомый. Высокий, с
длинными волосами и в очках. Он  пожал  мне руку  и ничего не сказал, словно
это самое обычное  дело.  Он был  совсем молодой, от силы раза в два или три
старше меня.  Я огляделся, готовый  увидеть тех двоих светлоголовых пацанов,
которые у  них уже имелись, и услышать, что тут во мне не нуждаются,  но там
был только песик и тоже не злой.
   Они поговорили промеж себя на непонятном для меня  языке, английском, а
потом угостили меня чаем  с бутербродами, отменно вкусными, и тут уж я отвел
душеньку.  Они  подождали, пока я не налопаюсь, словно у  них других  дел не
было, а потом  этот тип заговорил  со мной, дескать, не лучше ли  мне,  и  я
попытался тоже что-то сказать, но внутри накопилось столько всего, что  я не
мог даже толком продохнуть и мучился икотой и астмой, как мадам Роза, потому
что астма - это заразительно.
   Битых полчаса я оставался нем, как карп по-еврейски, только икал, и тот
тип  сказал, что я  в  шоковом состоянии, и слышать это было приятно,  я их,
выходит, заинтересовал. После я встал и  сказал им, что должен возвращаться,
поскольку  есть один человек в  полнейшем запустении, который во  мне сильно
нуждается, но малышка по имени Надия сходила  на кухню и вернулась  оттуда с
ванильным мороженым, а  это самая  вкусная вещь, какую мне доводилось есть в
моей паскудной жизни, это я точно вам говорю.
   После этого мы поболтали немного, потому что мне стало хорошо.  Когда я
объяснил им,  что  упомянутый  человек  -  это старая  заброшенная  еврейка,
которая решила побить все  мировые  рекорды, и  передал то, что  доктор  Кац
рассказывал  мне про овощи, они обменялись несколькими  словами,  которые  я
слышал и раньше, - маразм и церебральный склероз, - и я был  доволен, потому
что  говорили о мадам  Розе, а  это мне всегда приятно.  Я объяснил им,  что
мадам Роза  -  это  бывшая  шлюха,  которая  вернулась  после депортации  из
еврейского общежития в Германии и открыла подпольный пансион для детей шлюх,
которых можно шантажировать лишением  родительских прав за нарушение законов
проституции и которым приходится хорошенько прятать своих  детей, потому что
всегда  найдутся  подонки  соседи, готовые донести  на  тебя в  Общественное
призрение.  Понятия  не имею, почему мне вдруг сделалось лучше, когда я стал
им рассказывать. Я  удобно сидел в кресле,  и тот  парень даже предложил мне
сигарету  и  огоньку от своей зажигалки и слушал меня так,  будто я и впрямь
кое-что  значу.  Это  я не  для  красного  словца,  я и  вправду  видел, что
произвожу на них впечатление. Меня понесло, и остановиться я уже не мог, так
мне  захотелось выложить все, но это, понятное дело, было невозможно, потому
что я не мосье Виктор  Гюго, я еще  для этого  недостаточно оснащен. Из меня
перло  про все понемногу, потому что я все время  тянул за первую попавшуюся
нитку, рассказывая то про мадам Розу в запустении, то про отца, который убил
мать, потому что был психический, но надо вам сказать, что я так до сих  пор
и не сумел разобраться, где все это начинается, а где кончается, потому что,
по-моему, жизнь знай себе продолжается и продолжается. Мою  мать звали Айша,
она боролась за жизнь на панели  и  делала до двадцати выходов на день, пока
не доигралась  до того,  что  ее  убили  в  припадке безумия, но  не следует
думать,  что я непременно с наследственностью, ведь мосье  Кадир Юсеф не мог
поклясться, что  он мой  отец.  Дружка мадам Надин звали Рамон, и он  сказал
мне, что он немного  врач  и не  очень-то верит в наследование и что мне  не
стоит на это рассчитывать. Он снова дал мне огоньку от своей зажигалки - моя
сигарета потухла - и сказал, что быть сыном шлюхи - это  чем-то даже  лучше,
потому что можешь выбирать себе  какого хочешь  отца, ты ничем не связан. Он
сказал  мне,  что  бывало  много  таких  вот  случайных  рождений,   которые
впоследствии  оборачивались  к  лучшему  и  , получались  стоящие  парни.  Я
согласился с ним, ведь раз ты уже есть, делать нечего, это не то что  в зале
мадам Надин, где все можно пустить  обратным ходом и даже вернуться в утробу
матери,  но самое паршивое - это  что  запрещено  избавлять от  жизни старых
людей вроде мадам Розы, которые уже по горло этой жизнью сыты. Мне и вправду
делалось  все лучше и лучше,  когда я им рассказывал, потому  что стоило мне
что-нибудь  выложить,  как  начинало казаться, что плохого случилось меньше.
Этот парень, который звался Рамоном и на вид был ничего себе, во время моего
рассказа все  возился со своей трубкой, но я отлично видел, что интересую-то
его я. Мне только не  хотелось, чтобы малышка Надин оставляла нас с ним один
на один, потому что тогда все  было  уже не так в смысле симпатии. Ее улыбка
целиком предназначалась  мне. Когда я рассказал  им,  каким образом мне враз
стало четырнадцать лет, тогда как еще накануне было десять, то заработал еще
очко, так  они  заинтересовались.  Я уже  не  мог  остановиться,  до того их
интересовал.   И  постарался   их  заинтересовать  еще  больше,   чтоб   они
почувствовали, что, слушая меня, занимаются важным делом.
   - Однажды меня пришел забрать отец, он когда-то отдал меня на пансион к
мадам Розе, еще до того, как убил мою мать и был признан психическим. У него
были и другие шлюхи, которые на него работали, но убил он мою  мать,  потому
что предпочитал ее остальным.  Он  пришел и  стал требовать меня, когда  его
выпустили  из психушки, но мадам Роза знать  ничего не  захотела, потому что
для  меня  вовсе  не  блеск  иметь  психического  папашу,  это  может  стать
наследственным. И сказала ему, что его сын  - это Мойше, еврей. Правда, и  у
арабов  был  Мойше, но тот  не  еврей, его  еще называют Моисеем, он  у  них
пророк.  Вот  только,  понимаете,  сам-то  мосье  Юсеф  Кадир  был арабом  и
мусульманином, и когда ему вернули сына-еврея, он сделал из этого трагедию и
помер...
   Доктор  Рамон  тоже  слушал  внимательно,  но   особенное  удовольствие
доставляла мне мадам Надин.
   - ...Мадам Роза - самая уродливая и самая  одинокая женщина на свете, и
хорошо  еще,  что ей  подвернулся я, потому что никому  другому  она  бы  не
понадобилась.  Я не  понимаю, почему у одних есть  все: уродство,  старость,
нищета и болезни, а у других ну совсем ничего нет. Это неспр