сь
шлюхам, у которых никого  нет,  но полиция волком глядит  на сутилеров, и  к
тому же  я до  смерти  боялся  югославов  - в этом  деле  они самые страшные
конкуренты.
   Мойше  попытался  поднять мой  моральный  дух,  сказав,  что та  семья,
которая взяла  его  на иждивение, во всем  ему подходит, и  я, дескать, могу
подсуетиться и тоже кого-нибудь  себе  найти. Он  ушел,  пообещав  приходить
каждый  день и мне помогать. Надо было подтирать  мадам Розу, которая уже не
могла  справляться  с  этим  сама.  Даже  когда  голова  у  нее  варила  как
полагается, с этим у нее все равно были трудности. Из-за неимоверной толщины
рука  просто  не   доставала  куда  нужно.  Из-за  женственности  она  очень
стеснялась нашей  помощи, но что  вы  хотите.  Назавтра  Мойше  пришел,  как
обещал, и тогда-то и  случилась та национальная катастрофа, о которой я имел
честь и которая меня враз состарила.
   В  этот день старший Заом принес нам кило  муки, масла  и тефтелек  для
жарки, потому что  вокруг оказалось  немало людей, которые,  с  тех пор  как
мадам  Роза пришла в негодность, начали проявлять свою хорошую  национальную
сторону.  Про  себя  я увенчал этот день лаврами,  потому  что  это красивое
выражение.
   Мадам  Розе  стало  получше  и  сверху  и снизу.  Иногда  она полностью
отключалась,  но  в остальное  время  была  вполне  ничего.  Когда-нибудь  я
отблагодарю  всех  жильцов, которые нам  помогали,  например мосье  Валумбу,
который  глотал  огонь  на бульваре  Сен-Мишель, чтобы  заинтересовать собою
прохожих,  и в тот день специально поднялся  к нам, чтобы устроить красочное
представление перед мадам Розой в надежде пробудить ее интерес.
   Мосье Валумба - это черный  из Камеруна, который  приехал  во  Францию,
чтобы ее подмести. Всех жен и детей он по экономическим соображениям оставил
на родине. Он прямо олимпийский чемпион  по глотанию огня и занимается  этим
все  свободное от работы время. Полиция косо поглядывает на мосье Валумбу за
то, что  он устраивает  скопления народа, но сделать ничего не может, потому
что разрешение глотать огонь он выправил по всей форме. Когда я замечал, что
глаза у мадам Розы  пустеют,  челюсть отваливается и она принимается пускать
слюни в другом мире,  я бежал за мосье Валумбой, который делит свою законную
жилплощадь в  отведенной ему комнатушке на шестом этаже  с  восемью  другими
представителями своего племени. Если он  был дома, то сразу же  поднимался к
нам с  горящим  факелом и  начинал изрыгать  перед  мадам  Розой пламя.  Это
делалось  не  только для того,  чтобы  развлечь больного  человека,  который
вдобавок  сильно грустит,  а  чтобы  провести  лечение  шоком, - доктор  Кац
говорит, что немало  людей приходило в себя после такого лечения в больнице,
где им с  этой целью внезапно зажигают  электричество. Мосье Валумба того же
мнения, он говорит, что  к старым людям часто  возвращается память, если  их
напугать, и он  даже  исцелил так в Африке одного глухонемого. Старики часто
впадают в еще большую  грусть, когда их помещают в больницу навсегда: доктор
Кац  говорит, что  этот возраст не  знает людской  жалости  и начиная лет  с
шестидесяти пяти - семидесяти человек уже никого не интересует.
   Так  вот,  мы  долго старались  испугать мадам  Розу, чтобы кровь у нее
пошла  в  обращение. Мосье Валумба ужасен, когда глотает огонь и тот языками
вырывается из его нутра  и  достает до  потолка, но мадам  Роза находилась в
одной из  своих отключек, которые еще  называют летаргией - это когда на все
наплевать, - так  что пронять  ее было невозможно ничем. Мосье Валумба битых
полчаса изрыгал перед  ней пламя,  но взгляд у  нее  оставался неподвижным и
пустым, словно она уже превратилась в статую.  Статую ничто не может тронуть
- их специально для  этого делают из дерева или камня. Но в последний раз он
так  постарался, что мадам Роза внезапно вышла из  своего состояния и  когда
увидела  голого  по  пояс  негра,  изрыгавшего перед ней пламя, то испустила
такой  вопль, что  вы и представить  себе  не  можете. Она  даже  попыталась
удрать, и ее  пришлось удерживать  силой. А  потом  она  заявила,  что знать
ничего не знает и запрещает впредь глотать в ее квартире огонь. Мадам Роза и
не  подозревала,  что  она  с  приветом,  она  думала,  что  просто   слегка
вздремнула, а ее разбудили и напугали. А сказать ей правду мы не могли.
   В другой раз мосье Валумба привел пятерых приятелей-племяшей, и все они
принялись  отплясывать  вокруг  мадам  Розы  в  надежде  изгнать злых духов,
которые порой  вселяются в людей,  если  там  освобождается местечко. Братья
мосье  Валумбы  очень известны  в Бельвиле, где их приглашают специально для
совершения этого  обряда, когда условия позволяют больным лечиться на  дому.
Мосье Дрисс  из  кафе  презрительно  относился к  этой, как он  ее  называл,
"трясучке": он посмеивался и  говорил, что мосье  Валумба со своими братьями
по племени практикует медицину "по-черному".
   Мосье Валумба с родичами поднялся к нам в  один из вечеров, когда мадам
Роза была в очередной отключке и с тупым видом сидела в кресле. Они все были
полуголые и выкрашенные в разные  цвета, а  лица размалеваны  как не поймешь
что, чтобы устрашить  демонов, которых  африканские рабочие привозят с собой
во  Францию. Двое  из них  уселись  на  пол  с барабанами в  руках,  а  трое
остальных пустились  вокруг  мадам  Розы  в пляс.  Мосье  Валумба  играл  на
каком-то  совсем  особенном  музыкальном  инструменте,  и  всю  ночь  у  нас
творилось такое, что лучше и впрямь в Бельвиле  не увидишь. Но все оказалось
попусту,  потому  что на евреев  это не действует,  и мосье Валумба объяснил
нам, что  тут дело в религии. Он считал, что религия мадам Розы противится и
делает  ее недоступной для излечения. Меня это  здорово  удивило, потому что
мадам  Роза  уже  настолько  развалилась,  что  религии просто  некуда  было
приткнуться.
   Если хотите знать мое мнение, то начиная с какого-то момента даже евреи
-  уже  не евреи,  до того они превращаются в ничто. Не  знаю, понятно  ли я
говорю, но  это  неважно, потому что  если б все было понятно, то  наверняка
стало бы еще паскудней.
   Постепенно  братья  мосье  Валумбы начали отчаиваться, потому что мадам
Розе в ее состоянии было наплевать на все, и мосье Валумба объяснил мне, что
злые  духи закупорили в  ней все входы и выходы и  усилия врачевателей ее не
достигают. Мы все уселись вокруг старухи на пол  и вкусили минуту передышки,
потому  что в  Африке племена куда многочисленней,  чем в Бельвиле,  и  люди
могут работать над изгнанием злых духов посменно, как на заводах Рено. Мосье
Валумба принес  крепких напитков и яиц, и мы подкрепились вокруг мадам Розы,
у которой был такой взгляд, словно она его потеряла и повсюду ищет.
   Пока мы перекусывали,  мосье  Валумба объяснил, что на его родине  куда
проще почитать  стариков и  заботиться о них,  чтобы  облегчить  им  остаток
жизни, чем в таком большом городе, как Париж, в котором тыщи улиц, этажей  и
всяких дыр, где про них забывают, а использовать армию, чтобы разыскивать их
повсюду, где только можно, не  годится, потому что у армии  главная забота -
молодежь. Если б она переключилась  вдруг на заботу о стариках, то перестала
бы быть французской армией. Он  сказал мне, что в здешних городах и деревнях
стариковских  нор,  наверное, десятки  тыщ,  но в  этом  вопросе тут  полное
невежество,  потому  что  исследованиями  заняться  некому. На  старика  или
старуху в  такой великой  и  прекрасной  стране, как  Франция,  просто жалко
смотреть, а у людей  и без того печалей хватает.  Старики и старухи здесь ни
на что  уже не годны и  не имеют общественной  ценности, так что  их  просто
оставляют  жить. В  Африке  живут племенами, и в  любом племени на  стариков
огромный  спрос ввиду тех услуг, которые они могут оказать тебе  после того,
как умрут. Во Франции вместо племен сплошной эгоизм. Мосье  Валумба говорил,
что   во  Франции  племена  полностью  разогнали,   оттого-то  и  появляются
вооруженные  банды, которые тесно сплачиваются,  пытаясь возродить  что-то в
этом роде.  Мосье Валумба говорил,  что молодые очень нуждаются  в  племени,
потому что без  него  они  становятся как капля  в  море и от этого звереют.
Мосье Валумба  говорил, что все в мире становится большим, что меньше чем на
тыщи и считать нет  смысла. Потому-то всякие старички и  старушонки, которые
не могут создать вооруженную  банду, чтобы существовать,  исчезают  из  поля
зрения, не оставив адреса, и неслышно живут в  своих пыльных норах. Никто  и
не подозревает об  их существовании,  особенно когда они ютятся в  чердачных
каморках для  прислуги  без лифта и не могут заявить о  себе криками, потому
что слишком  для этого слабы. Мосье Валумба говорил, что пришлось бы вывезти
из  Африки целую уйму иностранных рабочих,  чтобы те по утрам в  шесть часов
ежедневно разыскивали  стариков и забирали бы тех, кто уже начал попахивать,
потому что никто никогда не проверит,  жив ли еще старик или старуха, и  все
выясняется  только  тогда, когда консьержке  говорят, что на  лестнице дурно
пахнет.
   Мосье Валумба  говорит очень складно  и всегда  так, будто он  главный.
Лицо у него покрыто шрамами, и эти  знаки отличия позволяют ему пользоваться
в племени большим уважением и говорить со всей ответственностью. Он  все еще
живет в Бельвиле, и когда-нибудь я его навещу.
   Он показал мне  одну  очень  полезную для  мадам  Розы штуковину, чтобы
отличать еще живого человека от совсем мертвого. Для этого он поднялся, взял
на комоде зеркало и приставил его к губам мадам Розы, и зеркало в том месте,
где она на него дышала, затуманилось. По-другому никак  было  не распознать,
дышит ли  она, поскольку ее легкие просто не  могли поднимать такой вес. Эта
штука позволяет отличать живых от прочих. Мосье Валумба говорит, это первое,
что надо делать по утрам со старыми людьми, которых порой находят в каморках
для прислуги без лифта, чтобы узнать, действительно ли они всего лишь жертвы
маразма или уже мертвы на все сто. Если зеркало мутнеет, то, значит, они еще
дышат и не надо их вышвыривать вон.
   Я спросил  у мосье Валумбы, нельзя ли отправить  мадам Розу в Африку, в
его  племя, чтобы она пользовалась там вместе с другими стариками  тамошними
преимуществами содержания. Мосье Валумба долго смеялся, показывая свои очень
белые  зубы,  и  его братья по племени мусорщиков тоже  долго  смеялись, они
поговорили промеж себя на своем языке, а потом сказали мне, что жизнь не так
проста,  потому  что требует  билетов на  самолет,  денег  и  разрешений,  и
придется  уж мне самому заботиться  о мадам Розе, пока не наступит смерть. В
эту минуту в  лице  мадам  Розы обозначилось разумное начало, и братья мосье
Валумбы по расе  повскакали и принялись отплясывать  вокруг старухи, стуча в
барабаны и горланя  так,  что  и мертвый проснется, а это запрещается делать
после   десяти  часов  вечера   по  причине  общественного  порядка   и  сна
праведников,  но французов в доме очень мало, и здесь они не  такие грозные,
как в других местах.  Сам мосье Валумба схватил свой музыкальный инструмент,
который я не могу вам описать, потому что он специальный, да и  мы с Мойше в
это  включились,  и  все пустились плясать  хороводом  вокруг старухи,  вопя
заклинания, потому что она, похоже, начала подавать признаки и  ее следовало
подбодрить. Демонов удалось обратить в бегство, и мадам  Роза обрела  разум,
но когда увидела вокруг  себя полуголых негров с  зелеными, белыми, синими и
желтыми лицами, которые отплясывали вокруг нее, улюлюкая, как краснокожие, в
то время как мосье Валумба  наяривал на своем замечательном инструменте, она
до того перепугалась, что принялась голосить:  "На помощь, ко мне, спасите!"
- и даже  попыталась  бежать  и,  только  узнав  меня и Мойше, успокоилась и
обругала  нас  ублюдками и  шлюхиным  отродьем,  что доказывало,  что  к ней
вернулись  все ее  умственные способности.  Все  кинулись  поздравлять  друг
дружку,  и  первый  -  мосье  Валумба.  Они  посидели  еще  немножко,  чтобы
познакомиться  поближе,  и мадам Роза убедилась, что они вовсе  не похожи на
тех, кто избивает старых женщин в метро и вырывает у  них  сумочку. Голова у
мадам Розы была все-таки не  совсем в порядке, потому что она  поблагодарила
мосье Валумбу  по-еврейски, который на этом языке называется идиш, но это не
имело значения, потому что мосье Валумба хороший человек. Когда они ушли, мы
с Мойше раздели мадам Розу с  ног до головы и вымыли жавелевой водой, потому
что  во  время отключки она делала под себя. Потом  мы попудрили ей где надо
детской  присыпкой и водрузили назад в кресло,  где  она любила  царить. Она
попросила зеркало  и навела  красоту. Она прекрасно  знала, что у нее бывают
отключки, но  старалась  относиться  к  этому  с  чисто  еврейским  юмором и
говорила, что во время отключек она по  крайней мере не знает забот и хоть в
чем-то имеет свою выгоду. Мойше отнес в лавку наши  последние сбережения,  и
она немного постряпала, ничего не перепутав, и никто бы не сказал, что двумя
часами  раньше она была  в полной отключке. Это  как раз то,  что доктор Кац
по-медицински называет ремиссией.
   После она  вернулась в  кресло, потому что  всякое усилие  давалось  ей
нелегко. Она  отправила Мойше на  кухню  мыть посуду, а  сама какое-то время
обмахивалась японским веером и сидела, задумавшись, в своем кимоно.
   - Поди-ка сюда, Момо.
   - Что такое? Вы случайно не надумали снова туда?
   - Нет, надеюсь,  что нет,  но если так будет продолжаться, они  положат
меня в больницу. Я не хочу. Мне шестьдесят семь лет...
   - Шестьдесят девять.
   - Ну, ладно, пусть будет шестьдесят восемь, ведь  я не так  стара,  как
кажусь. Так вот, слушай меня, Момо. Я не хочу ложиться в больницу. Они будут
меня пытать.
   - Мадам Роза, не говорите чепухи. Франция никогда никого не пытала, это
вам не Алжир.
   - Они будут насильно заставлять меня жить, Момо. В больницах всегда это
делают,  у них есть на  это законы. Я не хочу жить дольше, чем необходимо, а
это  уже перестало быть необходимостью.  Есть предел  даже  для евреев.  Они
заставят  меня терпеть муки,  чтобы помешать мне  умереть, у  них есть такая
штука под  названием  "клятва Гиппократа",  которая предназначена специально
для этого. Они вынуждают тебя мучиться  до самого конца и отказывают в праве
умереть, не желая, чтобы у  тебя была такая привилегия. Одного  моего друга,
который даже не был  евреем, но  в  результате несчастного случая  лишился и
рук, и ног,  они заставили мучиться в больнице еще десять лет, чтобы изучить
его  кровообращение.  Момо,  я  не  хочу  жить только  лишь потому, что  это
требуется медицине. Я знаю, что теряю разум, и  не хочу  годами  пребывать в
коме,   чтобы  приносить  медицине  славу.  Поэтому,  если  до  тебя  дойдут
орлеанские слухи насчет  того,  что  меня  вот-вот положат  в  больницу,  ты
попросишь своих приятелей  сделать мне нужный укол и оттащить мои останки за
город. В кусты, а не куда попало.  Я была за городом после войны десять дней
и  никогда  столько не  дышала. Для моей астмы это куда  лучше,  чем  город.
Тридцать пять лет я  предоставляла тело клиентам, а теперь  не хочу отдавать
его врачам. Обещаешь?
   - Обещаю, мадам Роза.
   - Хайрем?
   - Хайрем.
   Это по-ихнему означает "клянусь", как я имел честь.
   Мадам  Розе  я  обещал  бы  все  что  угодно, только  чтоб  сделать  ее
счастливой,  потому  что  даже   в  глубокой  старости  счастье  еще   может
пригодиться, но тут раздался звонок и произошла та  национальная катастрофа,
которую я до сих пор не мог вставить в свой рассказ и • которая принесла мне
большую радость - хотя  бы потому, что состарила меня враз на несколько лет,
не считая всего прочего.
   Позвонили в  дверь, я пошел открывать, и там  оказался хмырь  печальней
некуда,  с  длинным  носом,  который свисал книзу,  и  такими глазами, какие
видишь повсюду, но  только еще более испуганными. Весь бледный и  взопрелый,
он часто дышал и прижимал руку к сердцу,  но не из-за каких-то там чувств, а
потому что  не всякое  сердце мирится  с  семью этажами без  лифта. Воротник
пальто  у него  был  поднят, а голова совсем  без  волос, как  у большинства
лысых. Шляпу он держал в руке, словно хотел показать, что она у него есть. Я
понятия не имел,  откуда он  взялся, но мне никогда еще  не  встречался тип,
настолько не уверенный в себе. Он дико глянул на меня, и я отплатил  ему той
же монетой, потому что клянусь вам: достаточно было хоть разок посмотреть на
того  типа, чтобы почувствовать, что  все  вокруг  сейчас встанет на  дыбы и
набросится на тебя, а это и есть паника.
   - Мадам Роза здесь живет?
   В  таких  случаях  всегда  надо  проявлять   осторожность,  потому  что
незнакомые люди не станут забираться на седьмой этаж, просто чтобы доставить
вам удовольствие.
   Я прикинулся недоумком, на что в своем возрасте имел полное право.
   - Кто-кто?
   - Мадам Роза.
   Я призадумался. В таких случаях всегда надо сперва выиграть время.
   - Это не я.
   Он вздохнул, вытащил платок,  вытер лоб, а потом  проделал  все  это  в
обратном порядке.
   - Я больной человек, - сказал он. - Я только что вышел из больницы, где
провел одиннадцать лет. Я поднялся на седьмой этаж без  разрешения врачей. Я
пришел  сюда,  чтобы повидать перед смертью сына, это мое право, на это есть
законы,  даже у  дикарей.  Я  хочу присесть на минутку,  отдохнуть, повидать
сына, и  все. Это  здесь? Я доверил своего  сына мадам Розе  одиннадцать лет
назад, у меня даже есть расписка.
   Он порылся в кармане пальто и протянул мне листок бумаги, засаленный до
невозможности.  Я  прочел  - это  я  сумел благодаря мосье  Хамилю, которому
обязан  всем. Без него я был  бы ничто.  "Получено  от  мосье  Кадира  Юсефа
пятьсот   франков   аванса   на   малолетнего   Мухаммеда,    мусульманского
вероисповедания,  седьмого  октября   1956  года".  Что  ж,  поначалу   меня
шарахнуло,  но  шел  семидесятый  год,  я  быстренько  посчитал,  получалось
четырнадцать лет, это не  мог  быть  я. У мадам  Розы Мухаммедов перебывало,
должно  быть, видимо-невидимо  -  уж  чего-чего, а  этого добра  в  Бельвиле
хватает.
   - Подождите, я схожу посмотрю.
   Я пошел к мадам Розе и сказал, что  какой-то тип с подозрительной рожей
приперся  к нам выяснять, есть  ли  у него  сын,  и старуха  перепугалась до
смерти.
   - Боже мой, Момо, да ведь у нас только ты да Мойше.
   - Значит,  это  Мойше, -  буркнул  я, потому  что если  это не он,  то,
выходит, я. Вполне законная самозащита.
   Мойше дрых себе рядом. Он дрых больше всех, кого я когда-нибудь знал из
породы сурков.
   - Наверное,  мамашу собрался шантажировать,  -  сказала мадам  Роза.  -
Ладно,  посмотрим. Уж кого-кого, но не сводников же мне бояться. У меня  все
фальшивые бумаги в порядке. Зови его. Если станет зарываться, позовешь мосье
Н'Да.
   Я  привел  хмыря. У мадам  Розы  на  трех  оставшихся  волосинах висели
бигуди, она была  накрашена  и  одета в свое японское кимоно,  и когда  этот
субчик ее узрел, у него ноги подкосились, он так и осел на краешек стула, не
в силах унять дрожь в коленях. Я видел, что мадам Роза тоже трясется, но при
такой толщине трясение у нее не так заметно  -  попробуй-ка встряхнуть такую
махину.  Зато  у нее  карие  глаза  очень красивого цвета,  надо  только  не
обращать внимания на все остальное.  Мосье Хмырь сидел, держа  свою шляпу на
коленях,  на  краешке стула напротив мадам  Розы, царившей  в  кресле,  а  я
примостился у окна, чтобы не особенно бросаться в глаза, потому  что наперед
никогда не знаешь.  Я  на него нисколько не был похож, на  этого  типа, но у
меня  в  жизни  золотое правило:  никогда  не рисковать.  Тем более  что  он
повернулся ко  мне  и внимательно  меня осмотрел,  словно искал  собственный
потерянный нос. Все молчали, потому что никто не хотел начинать, до того все
перепугались.