к бешеное.
     Она жила всего в четырех кварталах от гостиницы, во дворце, построенном
в середине  пятнадцатого  века  Леоном  Баттиста  Альберти для Инноченцо  ди
Медичи Невидимого. Крестообразное здание,  четыре крыла,  в  центре  ротонда
двенадцати метров в диаметре, из стен полувыступают восемнадцать  коринфских
колонн высотой  четыре  с половиной  метра. Над  капителями  колонн световой
барабан,  стена  с  тридцатью шестью  окнами.  А над  нею купол, расписанный
изнутри -  Богоявление  с Вседержителем, Иисусом,  Девой Марией  и ангелами,
глядящими  вниз  из  облаков,  творение  Паоло Уччелло. Пол  террасы украшен
работой  неизвестного  мастера,  скорее всего венецианца, - фигуры крестьян,
собирающих урожай, выпекающих хлебы, давящих виноград и все такое.
x x x
     Несравненный Рабо Карабекян не демонстрирует здесь, позвольте заметить,
ни своей  эрудиции,  ни уникальной  армянской памяти, ни  знания метрической
системы мер. Вся информация почерпнута из книги, которая  только что вышла в
издательстве  "Альфред  А.  Кнопф  Инкорпорейтед"  и  называется  "Сокровища
искусств в частных  коллекциях Тосканы",  текст и  фотографии южнокорейского
политэмигранта  по  имени  Ким Бум Сук. В  предисловии  сообщается, что  это
докторская диссертация Ким Бум  Сука по истории архитектуры, написанная им в
Массачусетском  технологическом   институте.  Он  изучил  и  сфотографировал
интерьеры многих богатейших из известных ученым частных домов во Флоренции и
вокруг   нее,   которые   раньше   не  посещались   и  не  фотографировались
посторонними, а хранящиеся там шедевры не упоминались в каталогах.
     Среди этих прежде  недоступных частных владений было - приготовьтесь! -
Палаццо Инноченцо Невидимого ди Медичи, в которое я тридцать семь  лет назад
проник.
x x x
     Палаццо и все, что в  нем есть,  пять с  половиной  веков находилось  в
частном владении, остается в  частном владении и сейчас, после  смерти  моей
подруги  Мерили, графини Портомаджьоре, которая,  как  написал Ким Бум  Сук,
впервые  разрешила  с фотоаппаратом  и измерительными инструментами  изучить
дворец. Два года назад, после смерти Мерили,  владение перешло к  ближайшему
родственнику ее покойного мужа, троюродному брату, миланскому автомобильному
дельцу,  а тот  сразу  же  продал  его  таинственному  египтянину,  который,
кажется,  занимается  торговлей  оружием.  Его  имя?   Только  со  стула  не
свалитесь: его имя Леон Мамигонян!
     Мир тесен!
     Он - сын Вартана Мамигоняна, человека,  который уговорил моих родителей
вместо Парижа податься в  Сан-Игнасио,  а значит, если  разобраться,  по его
милости я остался без глаза. Как мне простить Вартана Мамигоняна?
x x x
     Леон  Мамигонян  купил  и  все, что  было  в палаццо, а значит, владеет
теперь собранной Мерили коллекцией абстрактного экспрессионизма  -  лучшей в
Европе и второй в мире после моей.
     Что в них такого, в этих армянах? Отчего они _всегда_ преуспевают? Надо
бы разобраться.
x x x
     Как случилось,  что я стал обладателем бесценной докторской диссертации
Ким Бум Сука именно тогда, когда начал писать о нашем с Мерили воссоединении
в 1950 году? Опять совпадение, которое люди суеверные, несомненно, воспримут
серьезно.
     Два  дня назад вдова Берман  наглоталась Бог  знает каких  послевоенных
фармакологических чудес и, сверх меры возбужденная и деятельная, отправилась
в  книжный магазин, где, по ее собственным словам, "услышала призыв" книжки,
одной из многих сотен. Книжка сказала, что мне, Рабо Карабекяну, хотелось бы
ее иметь. И Цирцея мне ее купила.
     Я как раз начал писать о  Флоренции, но она-то этого не знала. Никто не
знал. Она отдала мне книжку, даже не полистав ее, и  понятия не имела, что в
ней описано палаццо моей старинной подружки.
     Можно сойти  с ума, если принимать такие  совпадения  слишком близко  к
сердцу. Можно заподозрить, что во Вселенной происходит многое такое, чего ты
толком не понимаешь.
x x x
     Доктор Ким,  или доктор Бум, или доктор Сук,  не знаю уж, какое из трех
имен -  его фамилия, если  у  корейцев вообще  есть  фамилия,  прояснил  два
загадочных вопроса, касающихся ротонды, которые  возникли  у  меня, когда  я
имел честь посетить  палаццо. Первый:  каким образом величественная  ротонда
целый  день освещена дневным светом?  Оказывается, на  наружных подоконниках
тридцати  шести  окон  установлены  зеркала,  еще больше  зеркал  на  крышах
палаццо, они ловят лучи солнца и направляют свет внутрь здания.
     Второй  вопрос: почему на нижнем этаже большие участки  между колоннами
ротонды  ничем  не украшены? Как мог  допустить такое покровитель  искусств?
Когда  я  увидел ротонду, прямоугольники  между  колоннами  покрывала  очень
бледная розовато-оранжевая краска, по тону близкая к  цвету Сатин-Дура-Люкс,
который назывался "Гавайский вечер".
     Доктор Ким, или доктор Бум,  или доктор Сук  рассказывает,  что на этих
стенах  резвились  полуобнаженные языческие боги  и богини, которые навсегда
утрачены.  Дело  не в том,  что  поверх них нанесли слой  новой  краски.  Их
соскоблили  со  стен  ротонды   во  время  изгнания  Медичи  из   Флоренции,
начавшегося в 1494  году, то  есть  через два года  после  того,  как  белые
открыли наше  полушарие, и  длившегося до  1531 года.  Фрески  уничтожили по
настоянию  доминиканского  монаха   Джироламо   Савонаролы,  который  жаждал
искоренить  все следы  язычества, отравлявшие, по  его мнению, Флоренцию  во
времена правления Медичи.
     Фрески  принадлежали кисти Джованни  Вителли, о котором почти ничего не
известно, кроме  того, что он,  кажется,  родился в Пизе. Он, можно сказать,
был Рабо  Карабекяном своего времени, а христианский  фундаментализм  -  его
Сатин-Дура-Люксом.
x x x
     Ким  Бум Сука,  между прочим, выдворили из его  родной  Южной  Кореи за
создание  союза  студентов университета,  который требовал улучшения учебных
программ.
     Джироламо  Савонаролу,  между прочим,  повесили, а тело его  сожгли  на
площади перед бывшим Палаццо Инноченцо Невидимого ди Медичи в 1494 году.
     Я  очень люблю  историю.  Не понимаю, почему  она совсем  не интересует
Селесту с приятелями.
x x x
     Ротонда  палаццо,  когда  там  еще  были  и  языческие  и  христианские
изображения,  теперь  мне представляется попыткой  Ренессанса  создать  свою
атомную  бомбу. Постройка  ее  потребовала  огромных денег  и усилий  лучших
тогдашних умов, чтобы в небольшом объеме, в причудливых комбинациях передать
самые  мощные  силы  Вселенной,   того,  что  воспринималось   Вселенной   в
пятнадцатом столетии.
     С тех пор Вселенная, что и говорить, изменилась очень, очень сильно.
x x x
     Об  Инноченцо Невидимом ди  Медичи в книге Ким Бум Сука сообщается  вот
что:  он был банкиром, что  я перевел бы, пользуясь  современными понятиями,
как  ростовщик и вымогатель  или как  гангстер.  Он был  богатейший и  самый
необщительный  из  всего  семейства Медичи.  Портретов  его  не  писали,  за
исключением бюста  работы  Лоренцо Гиберти,  где  он  запечатлен ребенком. В
пятнадцать лет Инноченцо сам  это  бюст и разбил, а  осколки бросил  в Арно.
Балы и праздники он не  посещал, сам их не устраивал, по городу передвигался
только в закрытой повозке, чтобы никто его не видел.
     Когда завершили строительство палаццо, даже ближайшие  его приспешники,
даже  высочайшие  особы,  включая двух  его  кузенов,  которые были  Папами,
встречались с ним исключительно в ротонде.  Они должны были стоять у стен, а
Инноченцо находился в  центре, облаченный в  бесформенную монашескую рясу, и
лицо его скрывала маска смерти.
x x x
     Он утонул в  Венеции, в изгнании. Подводные  крылья изобрели еще очень,
очень не скоро.
x x x
     Тон  Мерили  по  телефону,  когда она приглашала меня  прийти  к  ней в
палаццо немедленно, наряду с  признанием, что мужчины в ее жизни сейчас нет,
казалось,  гарантировал,  что  через  какие-нибудь два часа я  вновь  создам
непревзойденный любовный шедевр,  но уже  не зеленым юнцом, а  героем войны,
человеком, весьма опытным в амурных делах, прожженным космополитом!
     В  свою очередь я предупредил Мерили, что потерял  на войне глаз и ношу
повязку, что я, увы, женат, но, похоже, семейная лодка наскочила на риф.
     Боюсь,  припомнив свою боевые подвиги, я еще намекнул,  что от женщин у
меня на войне, как от вшей, отбою не было. Женщины на  меня так и вешались -
как  вши  накидывались.  Присказка  у  нас   такая  была:  что,  дескать,  у
контуженных на голове "вошки в салочки гоняют".
     Дрожащий от  желания  и распираемый  тщеславием,  я  примчался  точно в
назначенный  час.  Служанка  повела  меня  по длинному  прямому  коридору  к
ротонде.  Оказалось,  вся прислуга  графини Портомаджьоре - сплошь  женщины,
даже швейцары, и садовники. Та, что встретила меня, помнится, поразила своей
мужеподобностью,  суровостью  и тем, как  совершенно  по-военному  приказала
остановиться у края ротонды.
x x x
     В центре, с головы до ног облаченная в глубочайший траур по мужу, графу
Бруно, стояла Мерили.
     Маски смерти не  было на ее  лице, но оно  было до того  бледно  и  так
сливалось  с льняными волосами  в неярком свете  ротонды,  будто вся  голова
вырезана из куска старой слоновой кости.
     Я был ошеломлен.
     Голос ее звучал надменно и пренебрежительно:
     - Итак, мой вероломный маленький армянский протеже, - сказала она, - мы
встретились снова.
28
     -  Держу пари,  рассчитывал  сразу же лечь в  койку, - сказала она.  Ее
слова эхом  отозвались  в  ротонде, как  будто божества  под куполом шепотом
пустились в пересуды.
     - Вот неожиданность, прости, - продолжала она,  - сегодня мы даже и рук
друг другу не пожмем.
     В грустном изумлении я покачал головой.
     - За что ты так на меня сердита?
     -  Тогда, во время Великой депрессии, я думала, ты мой  единственный на
свете, настоящий друг. А потом, когда ты  свое получил, больше я о тебе и не
слышала.
     -  Ушам своим не верю. Ты же сама  велела мне уйти,  ради нас обоих. Ты
что, забыла?
     - Ты, видно, был страшно рад это услышать. Сразу же смылся.
     - Ну, а что, по-твоему, надо было делать?
     -  Подать  знак,  любой знак,  что беспокоишься  обо мне. А у  тебя  за
четырнадцать лет времени на это не нашлось, ни одного телефонного звонка, ни
одной открытки. А теперь ты  вдруг появляешься, словно фальшивая монетка, от
которой  не  отделаться,  и на что  рассчитываешь?  Рассчитываешь сразу же в
койку.
x x x
     - Ты  хочешь сказать, мы могли бы и дальше встречаться?  - спросил я  с
недоверием.
     - Встречаться?  Это как это -_встречаться_! - передразнила она сердито.
Гнев ее отозвался в куполе карканьем передравшихся ворон.
     -  По части любви у Мерили Кемп  никогда  не было недостатка. Отец  так
любил  меня,  что избивал  каждый день. Футбольная команда в  школе так меня
любила, что после выпускного бала насиловала всю ночь. Импрессарио в варьете
"Зигфельд" до того меня любил, что заставил  сделаться одной из его шлюх, не
то грозился вышвырнуть вон, да еще плеснуть кислотой  в лицо. Дэн Грегори уж
так был влюблен, что спустил меня с  лестницы из-за дорогих кистей, красок и
всего прочего, что я тебе посылала.
     - _Что_ он сделал? - переспросил я.
     И  тут она рассказала мне  всю  правду о  том, как я стал учеником Дэна
Грегори.
     Я был потрясен.
     - Но... но ему же нравились мои  работы, разве нет? - запинаясь спросил
я.
     - Нет, не нравились, - ответила она.
x x x
     - Так  мне первый раз из-за  тебя  досталось. Второй  раз он избил меня
из-за тебя тогда, в день Святого  Патрика, когда мы переспали  и ты навсегда
исчез. Вот так, рассказывай теперь, как ты чудесно со мной обходился.
     - Мне никогда еще не было так стыдно, - пробормотал я.
     - А  что  _ты_ со мной  делал, помнишь?  Водил меня  на эти  прогулки -
глупые такие, счастливые, замечательные.
     - Да, - сказал я, - помню.
     -  А еще ты тер ступни о ковер,  а потом касался пальцем  моей шеи, так
неожиданно.
     - Да, - сказал я.
     - И еще мы с тобой такое выкидывали, - сказала она.
     - Да, тогда в каморке, когда были вместе.
     Она снова взорвалась:
     - Нет! Да нет же, нет! Дурак ты! Ну и дурак! Невообразимый дурак! Когда
ходили в Музей современного искусства!
x x x
     - Значит, ты потерял на войне глаз, - сказала она.
     - Как Фред Джонс, - говорю.
     - И как Лукреция и Мария.
     - А кто это?
     - Моя кухарка, - сказала она, - и прислуга, которая привела тебя сюда.
x x x
     - У тебя много боевых наград? - спросила она.
     На  самом  деле их у меня было  достаточно. У меня две бронзовые медали
"За  отличие",  и  "Пурпурное   сердце"  -  за  ранение,  да   еще  жетон  -
благодарность в  Президентском приказе,  и Солдатская  медаль, и  медаль "За
образцовую   службу",   и   Лента   за  участие   в   европейско-африканской
ближневосточной кампании с семью звездами - по числу сражений.
     Больше  всего  я  гордился Солдатской медалью, которой награждают того,
кто спас другого солдата, причем не обязательно в бою.  В  1941 году в форте
Беннинг,  штат  Джорджия,  я  вел курс  по технике  маскировки  для  будущих
офицеров.  Я  увидел, что горит  казарма, подал  тревогу, потом  дважды туда
входил и вынес двух солдат, которые были без сознания.
     В  бараке,  кроме них, никого не было, да  и не должно было находиться.
Они напились, и пожар начался, по-видимому,  из-за их неосторожности, за что
им  дали  два  года  принудительных работ  без  оплаты  и  лишили льгот  при
увольнении со службы.
     Насчет медалей:  Мерили я  сказал, что получил то, что мне причиталось,
не больше и не меньше.
     Терри Китчен, кстати, страшно завидовал моей Солдатской медали.  У него
была Серебряная звезда, но он  считал,  что  Солдатская медаль в  десять раз
ценнее.
x x x
     - Когда  вижу человека с медалью, так бы  и  расплакалась, обняла его и
сказала:  "Бедный ты  мой, сколько  ж тебе  пришлось  вынести, чтобы  жена с
детишками спокойно жили".
     И  еще  она  сказала,  что  ей  всегда хотелось  подойти к Муссолини, у
которого орденов и медалей было столько, что места на мундире не  хватало, и
спросить:  "Раз вы  совершили  столько подвигов, как  это  от вас еще что-то
осталось?"
     А потом она припомнила проклятую мою фразу в разговоре по телефону.
     - Значит,  говоришь,  на  войне  от  женщин, как от вшей, недостатка не
было? Только вычесывать успевай.
     Извини, говорю, мне очень жаль, и в самом деле, напрасно я это сказал.
     - Никогда раньше не  слышала этого выражения, - сказала она. - Пришлось
догадываться, что оно значит.
     - Да забудь ты это.
     -  Знаешь,  что  я  подумала?  Подумала, что тебе  встречались женщины,
которые за кусок хлеба для  себя и  детей  своих да стариков на все  пойдут,
ведь мужчины или погибли, или воевали. Ну что, правильно?
     - О Господи, хватит, - простонал я.
     - Что с тобой, Рабо?
     - Достала ты меня, вот что.
x x x
     -  Вообще-то не трудно  было догадаться,  - сказала она. - Ведь,  когда
война, женщины всегда оказываются в таком положении, в этом вся штука. Война
- это всегда мужчины против женщин, мужчины только притворяются, что дерутся
друг с другом.
     - Бывает, что очень похоже притворяются, - сказал я.
     - Ну  и что, они ведь знают,  что о тех, кто лучше других притворяется,
напишут в газетах, а потом они получат медали.
x x x
     - У тебя обе ноги свои или есть протез?
     - Свои.
     - А Лукреция, служанка, которая тебе дверь  открыла,  потеряла и глаз и
ногу. Я думала, может, и ты потерял ногу.
     - Бог миловал.
     -  Так вот.  Однажды утром Лукреция пошла к  соседке,  которая накануне
родила,  отнести  два  свежих  яичка,  надо было через  луг  перейти.  И она
наступила на мину. Чья это была мина, неизвестно. Известно только,  что  это
мужских рук дело. Только мужчина способен придумать и закопать в землю такую
остроумную штучку. Прежде, чем уйдешь, попробуй уговорить  Лукрецию показать
тебе все медали, которыми она награждена.
     И добавила:
     - Женщины ведь ни на что не  способны, такие тупые, да? И  в землю  они
только зерна закапывают,  чтобы выросло что-нибудь съедобное или красивое. И
ни в кого гранатой не запустят, разве что мячом или свадебным букетом.
     Окончательно сникнув, я сказал:
     -  Хорошо,  Мерили,  ты своего  добилась.  В  жизни не чувствовал  себя
ужаснее. Надеюсь,  Арно достаточно глубока, вот возьму  и  утоплюсь. Позволь
мне вернуться в гостиницу.
     - Оставь пожалуйста, - сказала она. - По-моему, я просто заставила тебя
посмотреть на собственную  персону  так, как все мужчины смотрят на  женщин.
Если это мне удалось, то очень хотела бы, чтобы ты остался на обещанный чай.
Кто знает? А вдруг мы опять станем друзьями?
29
     Мерили привела меня  в  маленькую  уютную библиотеку, в которой,  по ее
словам,   размещалась   собранная  ее   покойным  мужем  огромная  коллекция
порнографических книг по  гомосексуализму. Я полюбопытствовал, куда же книги
делись, и оказалось, она продала их за немаленькую сумму, а деньги разделила
между  своими  слугами  -  все  они  женщины, все  так  или  иначе  серьезно
пострадали во время войны.
     Мы  расположились  друг  против  друга  в  чересчур мягких  креслах  за
кофейным столиком. Дружелюбно мне улыбнувшись. Мерили сказала:
     - Так-так,  мой юный  протеже,  ну,  как  дела? Давненько  не виделись.
Семейная лодка, говоришь, наскочила на риф?
     -  Прости,  не надо было мне этого говорить. Вообще ничего не надо было
говорить. Я как наркотика нанюхался.
     Чай  с  петифурами  подала  служанка,  у  которой  вместо  ладоней были
стальные зажимы. Мерили что-то бросила ей по-итальянски, та рассмеялась.
     - Что ты сказала?
     - Что твоя семейная лодка разбилась о риф.
     Женщина с зажимами ответила Мерили, и я попросил перевести.
     - Она говорит,  чтобы в следующий раз ты женился на мужчине. Муж держал
ее ладони в кипятке, чтобы выпытать, с кем она спала, пока он был на фронте.
А спала она с немцами, потом, кстати, с американцами. И началась гангрена.
x x x
     В  уютной  библиотеке над  камином висела картина, написанная  в манере
Дэна  Грегори, я о ней уже упоминал, - подарок  Мерили от жителей Флоренции,
на картине - ее покойный муж граф Бруно, отказывающийся завязать глаза перед
расстрелом. На самом деле было не совсем так,  сказала она,  но _совсем_так_
никогда ведь  не бывает. И  тут я  спросил,  как случилось,  что  она  стала
графиней Портомаджьоре,  владелицей роскошного палаццо, богатых  поместий на
севере и всего остального.
     И Мерили  мне рассказала: она с Грегори и Фредом приехали  в  Италию до
вступления Соединенных Штатов в войну  против Германии, Италии и  Японии,  и
принимали  их  как  больших  знаменитостей.  Их  приезд  считался  блестящим
пропагандистским   успехом   Муссолини:   еще   бы,  ведь  это   "величайший
американский  художник,  известнейший  авиатор   и   неотразимо  прекрасная,
талантливая актриса Мерили Кемп" - так дуче называл нас  и говорил,  что "мы
прибыли,  чтобы  принять  участие  в  духовном,  физическом и  экономическом
итальянском чуде, которое на тысячелетия станет образцом для всего мира".
     Пропаганда так с ними носилась, что  пресса и общество принимали Мерили
с почестями, достойными великой актрисы.
     - Вот так,  внезапно из туповатой, легко доступной девки я превратилась
в жемчужину в короне нового  римского императора. Дэн и  Фред, надо сказать,
пришли в  замешательство. Им ничего не оставалось,  как  относиться ко мне с
уважением на публике, вот уж я повеселилась! Ты же знаешь, Италия совершенно
помешана на блондинках, и  где бы мы ни появлялись, первой входила я, а  они
шли позади, вроде моей свиты.
     И  я  как-то  без всяких  хлопот выучила  итальянский. Вскоре  говорила
гораздо лучше Дэна, хотя  о