. И "Мандаракс" знал ее тоже. Она вынесена  в эпиграф
этой книги.

x x x_

     - Ты веришь, что  люди  -  порядочные животные, которые  в конце концов
справятся  со  всеми своими трудностями и превратят Землю в  новый  Эдемский
сад,- пояснил он.
     - Можно мне на нее взглянуть?- спросил я.
     Я знал, что она где-то  там, по ту сторону туннеля, что она уже умерла.
Первое,  о  чем я спросил, когда отец  явился  мне после моей смерти:  "Тебе
известно, что сталось  с матерью?" Я в свое  время искал ее повсюду - прежде
чем поступить на службу в морскую пехоту.
     - Это не мать там, у тебя за спиной?- снова спросил я. Голубой  туннель
находился   в   состоянии   безостановочной  перистальтики,  так   что   его
извивающиеся  движения  позволяли заглянуть  глубоко  внутрь. И  там в  это,
третье появление отца я заметил женскую фигуру и решил, что, может быть, это
мать,- но увы...
     -  Я  Наоми  Тарп,  Леон,-  заговорила  женщина, оказавшаяся  соседкой,
которая после  бегства матери  некоторое  время делала все возможное,  чтобы
заменить мне ее.
     - Миссис Тарп. Ты ведь меня помнишь, Леон? Иди сюда
     -  Как ты заходил, бывало, ко  мне через дверь моей кухни. Будь хорошим
мальчиком. Ты же не хочешь остаться там один еще на миллион лет?
     Я сделал  второй шаг по направлению  к зеву туннеля. "Bahia de  Darwin"
при  этом обратилась  в  нечто призрачное, точно  сплетенное из паутинок,  а
голубой туннель - в столь же материальное и осязаемое транспортное средство,
как автобус, ежедневно доставлявший  меня, когда я жил в МальмЈ, на  верфь и
обратно.
     в  этот момент сзади, со стороны призрачного вороньего гнезда "Bahia de
Darwin" раздались крики туманного привидения, в которое превратилась Мэри. Я
решил,  что у нее началась предсмертная агония. Слов я разобрать не  мог, но
тон ее восклицаний был таков, точно ей прострелили живот.
     Мне  необходимо было узнать, о чем она  кричит, поэтому я сделал все те
же два  шага назад, повернулся  и  взглянул  наверх, где  она  сидела.  Мэри
плакала  и  смеялась  одновременно.  Перегнувшись  через  ограждение  своего
наблюдательного пункта и вися вниз головой, она кричала стоявшему на мостике
капитану:
     - Земля! Земля! Слава Господу! Боже правый! Земля! Земля!

8

     Замеченный Мэри Хепберн остров был Санта Росалией. Капитан, разумеется,
тут же повернул судно к нему, надеясь найти там человеческое поселение - или
по крайней мере животных, которых бы они могли изловить и съесть.
     Под вопросом оставалось  только, останусь ли я с ними еще - посмотреть,
что-то будет дальше. Цена, которую мне в этом случае предстояло заплатить за
любопытство к  судьбам  тех, кто находился на корабле, была недвусмысленной:
скитаться бесплотным духом в этом реальном  мире  еще миллион лет, без права
обжалования.
     Решение  за  меня  приняла  Мэри  Хепберн  -  "миссис  Флемминг",-  чье
ликование  так долго  приковывало мое  внимание к вороньему  гнезду корабля,
что, когда я вновь оглянулся на туннель, тот уже успел исчезнуть.

x x x

     И вот теперь я отбыл этот срок в тысячу тысячелетий. Полностью выплатил
свой долг обществу -  или чему там  еще. В  любой момент можно  ожидать, что
голубой туннель снова явится мне. И конечно же, я с огромной радостью кинусь
в его зев. Больше в этом мире не происходит уже ничего такого, чего  бы я не
видел или не слышал много раз прежде. Никому из ныне живущих, безусловно, не
дано написать бетховенскую Девятую симфонию,  или солгать, или начать Третью
мировую войну.
     Мать  была  права:  даже в самые мрачные  времена для  человечества еще
оставалась надежда.

x x x

     В  понедельник, 1 декабря  1986 года, днем,  капитан Адольф фон  Кляйст
намеренно посадил  "Batua de Darwin", которая осталась без якоря, на рифовое
мелководье  вблизи  берега.  Он  полагал,  что,  когда  придет  время  вновь
отправляться  в  плавание,  судно с помощью своих  машин само стащит  себя с
мели, как это было в дельте под Гуаякилем.
     Когда же он собирался трогаться дальше? Да как  только кладовые корабля
будут набиты яйцами,  олушами,  игуанами, пингвинами,  бакланами, крабами  и
вообще  всякой всячиной, пригодной  в  пищу,  которой  им удастся разжиться.
Накопив провизии  в количестве, срав нимом  с  запасами топлива  и воды,  он
собирался  не  торопясь  вернуться  обратно,  к большой  земле,  и  поискать
безопасный порт, который бы их принял. Таким образом, он  намеревался заново
открыть южноамериканский континент.
     Он застопорил надежные, верные двигатели корабля. При  этом верности их
пришел  конец.  По причинам, установить которые ему  впоследствии  так  и не
удастся,  заводиться вновь машины откажутся, а значит, электроплиты, духовки
и  холодильники  вскоре тоже должны были выйти из  строя -  как только сядут
аккумуляторы.

x x x

     На  нижней   палубе,  свернутый  в  кольцо,  лежал  еще  десятиметровый
швартовочный трос - белая нейлоновая пуповина. Капитан навязал узлов по всей
длине троса, они с  Мэри  скинули один его конец за борт, спустились по нему
на  отмель  и побрели  к берегу - собирать яйца и  убивать не боящихся людей
диких животных. Мешками для добычи им призваны были служить армейская куртка
Мэри и новая рубашка Джеймса Уэйта, на которой еще висел ценник.
     Они сворачивали шеи олушам. Ловили за хвост игуан и лупили их с размаху
о черную  лаву,  покуда  те не  умирали.  Именно  в разгар  этой бойни  Мэри
поранила руку -  и  бесстрашная пташка- вампир впервые отведала человеческой
крови.

x x x

     Убийцы истребляли лишь сухопутных игуан,  не  трогая  морских,  которых
считали  несъедобными. Пройдет  еще  два года,  прежде чем они откроют,  что
полупереваренные водоросли, находящиеся в  желудках  последних, представляют
собой  не  только вкусное  горячее  блюдо,  готовое  к  употреблению,  но  и
лекарство  от  недостатка витаминов и  минеральных веществ, от  которого  им
предстояло  страдать  до того времени.  Это станет ценным  дополнением  к их
рациону.  Более того:  способные  лучше  переваривать  это  пюре оказывались
здоровее и привлекательнее других - а стало быть, пользовались предпочтением
при   выборе   сексуального  партнера.  Тогда  вступил  в   действие   Закон
естественного отбора, в результате чего ныне, миллион лет спустя, люди могут
переваривать водоросли сами, без  помощи морских игуан, которых предпочитают
не трогать.
     Так гораздо приятней для всех.
     Люди, однако, по-прежнему истребляют  рыбу, а во времена  нехватки рыбы
все еще убивают и едят олуш, которые все так же их не боятся.
     Я готов поручиться, что, пройди еще миллион лет - олуши так и не сумеют
осознать, что  люди представляют  для  них опасность. и, как  я уже говорил,
птицы эти все продолжают и продолжают танцевать в брачный период.

x x x

     В  тот вечер на борту "Bahia de Darwin"  устроен был настоящий пир. Ели
на верхней палубе. Сама палуба  служила тарелкой,  а капитан  исполнял  роль
шеф-повара. Он подавал печеных сухопутных игуан,  фаршированных мясом крабов
и мелких птиц. Печеных олуш, фаршированных  их собственными яйцами и политых
топленым пингвиньим  жиром.  Это  было настоящее  объедение. Все снова  были
счастливы.
     На  следующее  утро,  едва   начало  светать,   капитан  с  Мэри  опять
отправились на  берег, прихватив  с  собою девочек - канка-боно. Девочки  не
сразу, но в конце концов поняли, что от них требуется. Они убивали и убивали
и  все таскали и  таскали  трупики убитой живности  на  корабль -  покуда  в
морозильнике, в дополнение к Джеймсу Уэйту, не накопилось  достаточно  птиц,
игуан и  яиц, чтобы, при необходимости, можно было  протянуть на  них  около
месяца. Теперь у них было не только  полно горючего и  воды, но  и несметное
количество еды, причем отличной.
     Следующим делом капитан намеревался запустить двигатели и полным  ходом
вести судно  на восток.  На сей  раз  он  никак не мог  проплыть мимо Южной,
Центральной  или  хотя бы  Северной  Америки, заверил  капитан  Мэри,  вновь
обретая чувство юмора,  "если только мы не  ухитримся пройти  насквозь через
Панамский канал. Но даже случись нам проплыть через него - твердо гарантирую
вам, что вскоре мы все равно окажемся в Европе или Африке".
     Он  рассмеялся,  она  тоже. Похоже, все в конце концов  оборачивалось к
лучшему. И тут двигатели отказали.

9

     К  тому  времени,  как  "Bahia  de  Darwin" погрузилась  под  мертвенно
спокойную гладь  океана  в сентябре 1996  года,  все, кроме капитана, вместо
настоящего названия судна  употребляли прозвище, данное ему Мэри: "Увесистый
ставень".
     Пренебрежительная эта кличка позаимствована была из песни, которой Мэри
выучилась у "Мандаракса" и которая звучала так:

     Отважней других кораблей морских
     "Увесистый ставень" был.
     Девятый вал моряков не пугал,
     Не смирял капитана пыл.
     Тот, кто был у руля, веря в мощь корабля,
     Презирал коварство морей
     И часто в шторм - выяснялось потом -
     Спокойно спал в койке своей.

     Чарльз Кэррил (1842-1920)

     Хисако Хирогуши, ее пушистая дочь Акико, Селена Макинтош - все называли
корабль   "Увесистый   ставень",  даже  повзрослевшие  канка-боно,   которым
напонятен  был смысл этих слов,  но нравилось их звучание.  Своим детям  - к
моменту затопления корабля еще не родившимся - они впоследствии внушали, что
приплыли на  остров с большой земли на волшебном корабле, который  назывался
"Увесистый ставень" и в дальнейшем исчез.
     Акико,  свободно говорившая на канка-боно, английском и японском языках
и  единственная из  не канка-боно,  кто умел с ними разговаривать,  так и не
нашла сколько-нибудь удовлетворительного способа перевести на канка-боно это
название: "Увесистый ставень".
     Канка-боно  понимали это название и его комический  подтекст  не лучше,
чем  понял бы  современный  человек,  шепни  я  ему  или  ей,  нежащимся  на
белоснежном  песке  на  берегу  голубой  лагуны,  в  самое  ухо:  "Увесистый
ставень".

x x x

     Вскоре после того, как "Увесистый ставень" пошел на дно, Мэри принялась
приводить  в  исполнение  свою программу  искусственного осеменения. Ей было
тогда  шестьдесят  один  год.   Она  была  единственной  половой  партнершей
капитана,   которому   исполнилось  шестьдесят   шесть  и  чьи   сексуальные
достоинства  успели  утратить  свою  неотразимость.  И  он твердо  не  желал
оставлять после себя потомство, поскольку, как он подозревал,  шанс, что  он
может передать  детям  хорею Хантингтона, все-таки существовал. К тому же он
был расистом, и  его вовсе  не тянуло к Хисако или ее  пушистой дочери, и уж
подавно - к индейским женщинам, которым в конце концов предстояло вынашивать
его отпрысков.
     Не нужно забывать: эти люди ждали, что их в любое время могут спасти, и
понятия  не  имели, что они - последняя надежда рода  человеческого. Так что
сексом  они  занимались просто  для  того,  чтобы  приятно  провести  время,
ослабить зуд или вогнать себя в сон.  Размножаться  в  их положении  было бы
безответственно,  так  как  Санта  Росалия  была  неподходящим   местом  для
воспитания детей и появление их создало бы сложности с пропитанием.
     До того, как "Увесистый ставень",  погрузившись под воду, присоединился
к  эквадорскому  подводному  флоту, Мэри,  так  же  как и  все, считала, что
появление ребенка в таких условиях стало бы трагедией.
     Душа  ее продолжала  пребывать в этом  убеждении,  тогда как ее большой
мозг исподволь, чтобы не  спугнуть ее,  начал задаваться вопросом,  может ли
сперма,  которую  капитан  извергал  в  нее  дважды  в  месяц,  быть  как-то
перенесена  в женщину, способную  рожать, и - хоп, готово!- чтобы та в итоге
забеременела. Акико,  которой в ту пору исполнилось всего десять лет, зачать
бы еще  не могла. Тогда  как подросшие канка-боно, старшей из  которых  было
девятнадцать, а младшей пятнадцать, явно подходили для этой цели.

x x x

     Большой  мозг  нашептывал Мэри  то,  что  она  любила  повторять  своим
ученикам: нет никакого вреда,  а  может статься,  даже очень полезно,  чтобы
люди  играли  в  своем  уме  всевозможными  идеями,  сколь бы  невозможными,
непрактичными  или  совершенно  безумными они  ни представлялись  на  первый
взгляд.  Она  уверяла  себя  на  Санта  Росалии, как  внушала в Илиуме своим
подросткам,  что  интеллектуальные  игры даже  с самыми  никудышными  идеями
привели ко  многим  серьезнейшим  научным прозрениям того,  что  она  тогда,
миллион лет назад, называла "современностью".
     Она справилась у "Мандаракса", что у него есть на тему "любопытство".
     Ибо сказано "Мандараксом":

     Любопытство - одно из неизменных и верных
     свойств живого ума.

     Самюэль Джонсон (1709-17S4)

     Чего "Мандаракс" ей не сказал и чего, разумеется, не собирался сообщать
ей  ее большой мозг,-  так  это того, что,  коль  скоро у нее  родится  идея
новаторского эксперимента, этот самый  мозг превратит  ее жизнь в ад, покуда
она не приведет эксперимент в исполнение.
     Именно это являлось, по-моему, самым дьявольским в больших мозгах людей
древней эпохи. Мозги эти  внушали их обладателям: "Вот сумасшедший поступок,
который  мы  могли бы совершить,- но, конечно, ни за что  на него не пойдем.
Просто занятно помечтать".
     А потом,  точно  в  трансе,  люди  и  впрямь  этот  поступок совершали:
заставляли рабов  драться не на жизнь,  а на  смерть в Колизее,  или сжигали
кого-то на площади за приверженность убеждениям, непопулярным среди местного
населения,  или строили заводы, единственной целью  которых было истребление
людей в массовых масштабах, или  взрывали целые города и  так  далее, и тому
подобное.

x x x

     В "Мандаракс"  следовало бы заложить - но не  заложили - предупреждение
на этот  счет:  "в нынешнюю  эпоху больших мозгов все,  что можно совершить,
будет совершено - так что за дело".
     Самое близкое по смыслу, что смог откопать в своей памяти  "Мандаракс",
была цитата из Томаса Карлейля (1795-1881):

     Сомнению любого рода может положить конец лишь Действие.

x x x

     Сомнения  Мэри   относительно  того,  может  ли   женщина   зачать  при
посредничестве  другой  женщины  на  пустынном  острове  и без  какого- либо
технического  содействия,  привели к  тому,  что она начала  действовать.  в
некоем  трансе она нанесла  визит в становье канка -боно, располагавшееся по
другую сторону кратера, прихватив с  собой в  качестве переводчицы  Акико. И
тут  я ловлю себя  на воспоминании о моем отце  -  когда он был  еще  жив  и
прозябал, запятнанный чернилами,  в Кохоусе. Он все время надеялся запродать
что-нибудь из сочиненного  им киношникам, чтобы ему  больше  не  приходилось
хвататься за случайную работу и мы могли нанять кухарку и уборщицу.
     Но, как бы он  ни мечтал о сделке с киношниками, ключевые сцены во всех
без исключения его  рассказах и  книгах были таковы, что  ни один  режиссер,
пребывающий в здравом уме, не пожелал бы их снимать - во всяком случае, если
бы хотел, чтобы фильм пользовался успехом.
     И вот теперь я  сам приступаю  к ключевой  сцене  своего повествования,
которую ни за что не включили бы в фильм, рассчитанный на зрительский успех,
миллион лет тому  назад. в этой сцене Мэри Хепберн, как загипнотизированная,
глубоко запускает  указательный палец своей  правой руки в себя, а затем - в
восемнадцатилетнюго  девушку -  канка-боно, в  результате  чего той  суждено
забеременеть.
     Позже на ум Мэри придет шутка по поводу той необдуманной, необъяснимой,
безответственной, совершенно безумной  вольности, которую она себе позволила
вытворить с телом не одной, а всех поголовно юных канка-боно.  Но, поскольку
с единственным из колонистов,  который оценил бы эту шутку,- капитаном - они
больше не разговаривали, она вынуждена была так и оставить ее невысказанной.
Шутка же эта в ее устах прозвучала бы примерно так:
     "Если бы мне только  пришло в голову у чудить  такое  в  свою  бытность
учительницей в илиумской  средней  школе, я  бы  сейчас  находилась в уютной
женской тюрьме штата Нью-Йорк, а не на этой забытой богом Санта Росалии".

10

     Погрузившись  под воду,  корабль  унес  с  собой  кости Джеймса  Уэйта,
смешавшиеся на полу морозильной камеры с останками рептилий и птиц, подобных
тем, что обитают здесь и поныне. Только кости, которые сродни скелету Уэйта,
не встретишь сегодня обтянутыми плотью.
     По всей  видимости,  он  представлял собой нечто вроде самца  обезьяны,
ходившего на двух ногах и наделенного чрезвычайно крупным мозгом, назначение
которого,  как  можно догадаться, заключалось в том, чтобы  управлять руками
его  владельца,  имевшими  весьма хитроумное  устройство.  Они способны были
приручать огонь. Пользоваться различными орудиями.
     Возможно, существо это умело изъясняться при  помощи словаря  из дюжины
или более слов.

x x x

     Когда судно  пошло ко  дну, единственным обладателем бороды на  острове
был капитан. Год спустя предстояло появиться на свет его  сыну, Камикадзе. а
еще  через  тринадцать лет  на  острове  появилась  вторая  борода  - борода
Камикадзе.
     Ибо сказано "Мандараксом":

     Жил-был бородатейший Дед,
     Промолвивший раз:
     "Быть беде!
     Две совы и орел,
     Три вьюрка и щегол
     Свили гнезда в моей бороде!"

     Эдвард Лир (1812-1888)

     К тому  времени как  корабль затонул, колонии исполнилось десять лет, и
капитан  успел  превратиться  в страшно занудную личность,  которой не о чем
было думать и  нечем себя  занять. Большую  часть  времени он  проводил близ
единственного  на  острове  источника  водоснабжения  -  родника, бывшего  у
подножия  кратера.  Когда кто-нибудь приходил  за водой,  он  встречал этого
человека так, словно являлся милостивым и всезнающим хозяином источника, его
опекуном и  хранителем. Он  сообщал  даже женщинам  канка-боно,  которые  не
понимали ни слова из  сказанного  им, о самочувствии  родника - описывал его
"струение"   из   трещин   в   скале   как   "очень   взвинченное",   "очень
жизнерадостное", "очень вялое" или еще какое-нибудь.
     Струение  же  это в действительности оставалось неизменным - будь то за
тысячи  лет до высадки  колонистов на остров или сегодня,  хотя  современные
люди  в нем больше  не  нуждаются. Чтобы  понять его природу, не требовалось
заканчивать  Военно-морскую академию США.  Тайна ключа  отгадывалась просто:
кратер представлял собой огромную емкость, которая улавливала дождевую воду,
пряча ее от солнца под  толстым слоем  вулканических  обломков.  и в емкости
этой имелась слабая течь - родник.
     При  всей массе имевшегося  у  него в  распоряжении  свободного времени
капитану вряд ли  удалось  бы  как-то усовершенствовать устройство  родника.
Вода  и без того уже  самым замечательным образом  струилась  из  трещины  в
застывшей  лаве, скапливаясь в естественн ом углублении десятью сантиметрами
ниже. Углубление это было - и  остается - размером с раковину умывальника  в
туалете  возле  кают-компании  "Увесистого  ставня".   И,  будучи  полностью
вычерпано, независимо от  вмешательства  капитана, ровно  через двадцать три
минуты  и  одиннадцать секунд, как было засечено  "Мандараксом", оказывалось
вновь наполненным до краев.
     Как описать  мне  преклонные  годы  капитана?  Следовало бы,  наверное,
охарактеризовать его  душевное  состояние  как  спокойно-  безнадежное.  Но,
разумеется, ему не обязательно было  пережить робинзонаду на  Санта Росалии,
чтобы прийти к такому мироощущению.
     Ибо сказано "Мандараксом":

     Масса людей влачат дни в тихой безнадежности.

     Генри Дэвид Торо (1817-1862)

     Почему,   спрашивается,    эта   тихая    безнадежность"   была   столь
распространенным недугом  в ту эпоху, в особенности среди  людей?  и вновь я
выволакиваю   на  сцену  единственного  настоящего  злодея  во   всем   моем
повествовании