других представителен более высоких жизненных  форм. Ибо  сказано
"Мандараксом":

     Как чудно видеть, сколь малым довольствуется природа.

     Мишель де Монтень (1533-1592)

     Разорвавшийся  дагонит,  сын  глакко  и  прямой   потомок  благородного
динамита, вызвал приливную  волну шестиметровой высоты  - и та, устремившись
вверх по  течению, смыла стоявший на  причале  автобус, а с  ним и Зигфрида,
который все равно хотел умереть.
     Что еще  важнее: налетевшая волна оборвала  белую  нейлоновую пуповину,
которой грядущее человечества еще было связано с материком.
     "Bahia de Darwin" волною отнесло  на километр  вверх по течению и мягко
посадило  на  болотистое мелководье.  Корабль  стоял, освещенный  не  только
луной, но и отблесками  безумных полыхающих  пожаров,  расцветавших по всему
Гуаякилю.
     Капитан поднялся  на  мостик.  Запустил оба двигателя-близнеца, которые
загудели  в темной глубине. Затем оба винта - и корабль  снялся с болотистой
мели. Теперь он был свободен.
     Капитан повернул штурвал, взяв курс вниз по течению, в открытый океан.
     Ибо сказано "Мандараксом":

     Корабль - осколок, оторвавшийся от земли, - тронулся
     прочь, одинокий и быстрый, как маленькая планета.

     Джозеф Конрад (1857-1924)

     A "Bahia de Darwin" была не просто каким-то кораблем. Для  человечества
это был новый Ноев ковчег.


КНИГА ВТОРАЯ

И ТАК СТАЛО

1

     Стало  так: новый белый  дизельный  теплоход,  в  ночи,  без карт,  без
компаса, без огней, все же разрезал воды холодного, глубокого океана, идя на
предельной скорости. Для человечества он больше не существовал. По убеждению
человечества, именно "Bahia de Darwin", а не "Сан Матео" разнесло  вдребезги
в болотистом устье под Гуаякилем.
     То  был корабль-призрак, который,  удаляясь  от  потерявшейся  из  вида
земли, уносил гены своего капитана и семи из десяти его пассажиров на запад,
к приключению, длящемуся уже миллионы лет.
     Я же был настоящим призраком на этом корабле-призраке.
     Сын  большемозглого  писателя-фантаста  по  имени   Килгор   Траут,   я
дезертировал из морской пехоты США.
     Мне предоставили политическое  убежище в Швеции,  а  затем  и  шведское
гражданство. Там я стал сварщиком в доке МальмЈ. в один прекрасный день меня
совершенно  безболезненно обезглавил упавший сверху стальной лист,  когда  я
работал внутри будущего корпуса "Bahia de Darwin". Тогда я отказался ступить
в голубой туннель, ведущий в загробную жизнь.
     Я всегда сохранял способность материализовываться, но воспользовался ею
лишь однажды,  в самом начале игры, и всего на несколько мгновений, во время
бурного  шторма с дождем, налетевшего на корабль  в  северной  Атлантике, по
пути из МальмЈ  в Гуаякиль. Я  появился тогда в "вороньем гнезде", где  меня
увидел один из членов временного шведского экипажа. Он  к тому моменту успел
изрядно выпить. Мое обезглавленное  тело было обращено "лицом" к  корме, а в
высоко поднятых  руках я держал свою отрубленную голову, точно баскетбольный
мяч.

x x x

     Поэтому  на  мостике  рядом  с  капитаном  Адольфом   фон   Кляйстом  я
присутствовал незримо, коротая с  ним первую  ночь в море после нашего столь
поспешного отплытия из Гуаякиля.  Он не спал всю  ночь напролет и теперь был
трезв,  но  мучился  страшной  головной  болью,  которую  охарактеризовал  в
разговоре  с Мэри Хепберн как  "золотой винт, который мне  вкручивают промеж
глаз".
     От постыдного дебоша, учиненного им в минувший вечер, у него остались и
другие сувениры -  ушибы  и ссадины, полученные им  после нескольких падений
при безуспешных попытках  взобраться  на крышу автобуса. Он  бы ни за что не
напился, если бы знал, что  еще облечен  какой-то  ответственностью.  Он уже
объяснил это Мэри Хепберн, которая также провела на ногах всю ночь, ухаживая
за *Джеймсом Уэйтом, уложенным на палубу в солярии, за офицерскими каютами.
     *Уэйта оставили там,  подложив ему под голову вместо подушки  свернутую
куртку Мэри, потому  что остальная часть корабля  погружена была в кромешный
мрак.  Солярий же по крайней мере  освещали звезды -  после того,  как зашла
луна.  с восходом солнца  Уэйта собирались перенести  в какую-нибудь  каюту,
чтобы он не изжарился заживо на голой стальной поверхности.
     Все остальные расположились на шлюпочной палубе, внизу. Селена Макинтош
лежала  в главной  кают-компании. Подушку  ей  заменяла  ее  собака.  Там же
находились и шесть девочек-канка- боно,  использовавших вместо подушек  друг
друга. Хисако  же уснула в  туалете при главной  кают-компании,  втиснувшись
между унитазом и умывальником.

x x x_

     "Мандаракс", возвращенный Мэри капитану, хранился в выдвижном  ящике на
мостике.  Это был единственный ящик на всем корабле, где лежало хоть что-то.
Ящик  был чуть приоткрыт,  так  что "Мандаракс" слышал  и переводил  большую
часть ночных разговоров.
     По  случайности  настроен  он был  так, что переводил все на киргизский
язык - включая  изложенный капитаном план действий. а заключался этот план в
следующем.  Они направляются  прямиком  на  один  из Галапагосских островов,
Бальтру,  где есть доки для кораблей, летное поле и небольшой госпиталь. Там
имеется также мощная радиостанция,  так что они  смогут выяснить  наверняка,
что означали  те два взрыва  и как поживает  весь остальной  мир - в случае,
если прошел  массированный метеоритный дождь или,  как  предположила  М эри,
разразилась Третья мировая война.
     Что ж, этот план можно было  переводить на киргизский или любой  другой
никому не понятный язык,  поскольку, следуя нынешним курсом,  они  все равно
неизбежно должны были оставить Галапагосский архипелаг далеко в стороне.
     Одного невежества капитана уже было достаточно  для того, чтобы сбиться
с  курса. Но он еще  усугубил это ошибками,  совершенными в  ту первую ночь,
когда  он, еще  не  протрезвев,  несколько  раз  менял  курс,  чтобы  учесть
предполагаемые  места  падения  метеоритов.  Ибо  его  большой мозг, как  вы
помните, внушил ему, будто Земля попала в метеоритный поток. При виде каждой
падающей звезды он ожидал, что та рухнет в океан и вызовет огромную волну.
     Поэтому он разворачивал корабль всякий раз так, чтобы держаться носом к
ожидаемой волне, и  к восходу солнца они, благодаря большому мозгу капитана,
уже находились неведомо где и держали путь неведомо куда.

x x x

     Между тем  Мэри  Хепберн, полуспя-полубодрствуя подле  *Джеймса  Уэйта,
занималась тем, на что у нынешних людей мозгов не хватает. а именно - заново
переживала свое прошлое. Вновь была невинна. Вновь дремала в спальном мешке.
Вновь просыпалась  при первых  рассветных лучах, разбуженная пением козодоя.
Вокруг был Индианский  национальный парк - живой музей, островок сохраненной
природы, какой она была  до того, как европейцы объявили, что не потерпят ни
одного растения или животного, которое не может быть укрощено и использовано
человеком  в пищу. Высунув голову из своего кокона, спального мешка, молодая
Мэри увидела  гниющие  на земле древесные  стволы и  ничем не перегороженный
поток.  Она  лежала  на  пахучей  подстилке, созданной полным или  частичным
умиранием  ра  стительности  за  долгие  эпохи.  Здесь  было чем  поживиться
микроорганизмам или существам, способным  переваривать листья, но нечем было
сытно позавтракать человеку, жившему миллион тридцать лет назад.
     Было начало июня. Самая нежная пора.
     Из зарослей шиповника и сумаха в пятидесяти шагах от нее звучало птичье
пение. Она была благодарна этому будильнику, так как, укладываясь  накануне,
она предвкушала такое  вот раннее  пробуждение и то, как  будет представлять
свой спальный мешок коконом и выбираться из  него, извиваясь и сладострастно
потягиваясь, как сейчас,- совсем взрослая и полная жизнь.
     Сколько радости!
     Какое наслаждение!
     Все обстояло  просто  замечательно. Подружка,  с  которой она приехала,
продолжала спать.
     Поэтому Мэри, крадучись,  направилась по пружинящей лесной  подстилке к
зарослям, чтобы  рассмотреть эту, такую же,  как  и  она,  раннюю пташку. Но
вместо  этого взору  ее предстал  высокий,  сухощавый  и  серьезный  молодой
человек в морской форме.  Именно он высвистывал пронзительный клич  козодоя.
Это был Рой, ее будущий муж.

x x x

     Она была  раздражена и  сбита  с  толку. Особенно дико  было видеть  на
незнакомце морскую форму -  здесь, вдали от всяких морей.  Она подумала, что
он нарушил ее покой и может представлять опасность. Но если бы этот странный
тип и решился напасть  на  нее, ему бы  сначала нужно было  продраться через
колючую  чащу  шиповника.  Она  спала  не  раздеваясь и потому  была  теперь
полностью одета, только без обуви, в одних чулках.
     Он  услышал  ее  приближающиеся  шаги.  Он  обладал удивительно  острым
слухом.  Как  и  его отец.  Это  была  наследственная черта. и заговорил  он
первым._
     - Привет,- обратился он к ней.
     - Привет,- отозвалась она. Позже она рассказывала, что чувствовала себя
единственной посетительницей Эдемского сада, пока не наткнулась на странного
типа  в морской форме, который  вел себя так,  точно все вокруг принадлежало
ему.  Рой же возражал,  чт о это она на  самом деле держалась так, будто все
кругом являлось ее собственностью.
     - Что вы здесь делаете?- спросила она.
     - Я не думал, что кто-то может ночевать в этой части  парка,- парировал
он. Мэри знала, что он прав. Они с подругой нарушили правила, существовавшие
в этом живом  музее, находясь на территории, где ночью полагалось оставаться
лишь диким животным.
     - Вы моряк?- вновь спросила она.
     Он ответил, что да -  точнее,  был  им до недавних  пор. Его только что
демобилизовали из флота, и он, прежде чем отправиться домой,  решил поездить
автостопом по стране -  а  в  военной форме,  как  он заметил, его  подвозят
гораздо охотнее.

x x x

     Сегодня никто не стал бы задавать такого бесмысленного вопроса, с каким
Мэри обратилась к Рою: "Что вы  здесь  делаете?" и ни у кого не нашлось бы в
запасе столь сложно закрученной  истории, как тогда у Роя: что,  дескать, он
уволился из флота в  Сан-Франциско,  получил полный расчет,  купил  спальный
мешок  и отправился автостопом  в Гранд-каньон, Йеллоустоунский национальный
парк  и  другие  места,  которые  всегда   мечтал  повидать.  в  особенности
привлекали Роя птицы, с которыми он умел общаться на их языке. Как-то, едучи
в чужой машине, он услышал по радио, что в  этом  маленьком  государственном
парке в Индиане  замечена  пара бивнеклювых дятлов  -  представителей  вида,
который считал  и  давно  исчезнувшим.  Он  тут  же направился туда.  Однако
радиосообщение  это  оказалось  "уткой".  Бивнеклювые  дятлы,  эти  крупные,
красивые  обитатели первобытных  лесов,  на самом  деле  полностью  вымерли,
поскольку  люди  уничтожили  их  естественную  среду  обитания,  не  оставив
необходимых им гниющего леса, тишины и покоя.
     -  Им нужны  были полные тишина и  покой,- заключил Рой.- Как и мне, и,
думаю, вам тоже. и прошу извинить, если я потревожил вас. Я сделал не больше
того, что могла бы сделать любая птица.
     Какое-то автоматическое устройство в ее больших мозгах щелкнуло - и она
ощутила  слабость  в  коленях  и  холод  в  животе.  Она влюбилась  в  этого
незнакомца.
     Больше подобным воспоминаниям никто из живущих не предается.

2

     Джеймс Уэйт прервал грезы Мэри Хепберн словами:
     -  Я так вас люблю. Прошу, выйдите за меня замуж. Я так одинок. Мне так
страшно.
     - Поберегите силы,  мистер флемминг,- ответила она.  На протяжении этой
ночи он то и дело, с перерывами, упрашивал ее вступить с ним в брак.
     - Дайте мне вашу руку,- продолжал он.
     -  Всякий  раз, как я вам ее даю, вы  не желаете  потом ее  отпускать,-
отозвалась она.
     -  Обещаю, на сей раз отпущу,- заверил он. Она протянула ему руку, и он
слабо  ухватился  за нее.  Его  не посещали  никакие видения из будущего или
прошлого. Он почти целиком состоял из одного трепыхающегося сердца - подобно
тому,  как Хисако Хирогуши, вклинившаяся  внизу, под ними, между  унитазом и
умывальником,  представляла  собой  не  более  чем утробу со зреющим  внутри
плодом.
     Хисако жила только ради своего еще не родившегося ребенка.

x x x

     Люди  по-прежнему икают,  как то было  всегда, и  находят смешным, если
кто-нибудь    пукает,   и   по-прежнему   стараются   умиротворить   больных
проникновенными интонациями.  Тон, которым разговаривала Мэри, просиживая на
корабле подле Джеймса Уэйта, можно  часто ус лышать и сегодня. Независимо от
слов  тон этот внушает  больному то, что он хочет слышать в данный  момент,-
именно то, что хотелось слышать Уэйту тогда, миллион лет назад.
     Мэри  внушала  это ему  посредством множества слов, хотя  на самом деле
достаточно было  одного ее тона, который  говорил:  "Мы  тебя  любим.  Ты не
одинок. Все будет хорошо..." и так далее.
     Ни одна утешительница сегодня,  разумеется, не может  похвастать  такой
сложной  любовной  жизнью, какая выпала Мэри  Хепберн, и ни один страдалец -
столь  сложной,  как  у  Джеймса  Уэйта.  Любая  сегодняшняя  история  любви
сводилась бы к простейшему вопросу: на стал ли для двух замешанных в ней лиц
период, соответственно, течки и гона. Мужчина и женщины в наши дни бессильны
противостоять интересу друг к другу, к наростам  на плавниках друг у друга и
тому подобному лишь  дважды в  течение года, а  во  времена нехватки рыбы  -
всего раз в год. Вот сколько зависит от рыбы.
     Мэри  Хепберн  и  Джеймс  Уэйт  же могли,  при  благоприятном  стечении
обстоятельств, вытеснять свой здравый смысл  любовью почти  в любое время. И
тогда, в солярии  на палубе  корабля, перед самым восходом  солнца Уэйт  был
искренне  влюблен в Мэри, а Мэри в  него  - вернее, в того, за кого  он себя
выдавал. Всю ночь напролет она называла его  "мистер Флемминг", и он ни разу
не попросил, чтобы та звала его настоящим  именем.  Почему? Потому что он не
мог вспомнить, какое же из его имен настоящее.
     - Я сделаю вас очень богатой,- обещал Уэйт.
     - Да-да,- отвечала Мэри.- Конечно-конечно...
     - Дам вам долю в своих доходах,- продолжал он.
     - Берегите силы, мистер Флемминг,- отзывалась она.
     - Пожалуйста, станьте моей женой,- умолял он.
     - Мы поговорим  об  этом, когда доберемся до Бальтры,- обещала она. Она
преподносила ему Бальтру как нечто, ради чего ему следует жить. Всю ночь она
нашептывала,  утешая  его рассказами  о  Бальтре  и  обо всем,  что  их  там
ожидает,-  точно то был некий рай земной со святыми и ангелами, встречающими
их на пристани, всевозможной снедью и лекарствами.
     Он знал, что умирает._
     - Вы будете очень богатой вдовой,- говорил он ей.
     - Не будем сейчас об этом,- отвечала она.
     Что касается богатства, которое она должна была формально унаследовать,
поскольку ей и впрямь предстояло выйти за него замуж и остаться его вдовой,-
то  самые большемозглые сыщики в  мире  не сумели бы обнаружить и мельчайшей
крупицы  такового.  в  каждом  новом  городе  он  создавал  образ   честного
гражданина,  никогда  не  существовавшего  в действительности, чье состояние
неуклонно росло - несмотря  на то,  что  планета  в  целом  становилась  все
беднее,-   и   благосостояние   которого   гарантировалось   правительствами
Соединенных Штатов и Канады. Сбережения же, лежавшие на счету в мексиканском
городе Гвадалахара, в местных песо, были к тому времени полностью выбраны.
     Если  бы  состояние его  продолжало расти  теми  темпами,  которыми оно
увеличивалось в  то время,  то  к  нынешнему моменту оно  вобрало бы в  себя
галактики,  черные  дыры,  кометы, астероидные туманности, метеоры,  а также
милые сердцу капитана метеориты и всяко го иного  рода межзвездную материю -
то есть практически всю вселенную целиком.
     И продолжай численность человечества возрастать в той же пропорции, что
и тогда,- оно бы нынче перевесило даже состояние Джеймса Уэйта - то есть все
это, вместе взятое.
     Сколь невероятные  мечты об экспансии владели  человеческими существами
лишь вчера, миллион лет назад!

3

     Кстати  сказать,  Уэйт оставил по себе потомство. Он не только отправил
некогда  голубым туннелем  на тот свет  торговца  антиквариатом, но  и сумел
зачать наследника. Следует признать,  что,  по дарвиновским  меркам,-  и как
убийца, и как производитель - он весьма преуспел.
     Производителем  он стал всего шестнадцати лет от  роду  -  что являлось
миллион лет  назад для самца  человека возрастом сексуального расцвета. в ту
пору он  жил  еще  в  Мидлэнд-Сити,  что  в штате  Огайо.  Как-то раз жарким
июльским  днем  он  подстригал  газон  у  дома  сказочно  богатого  торговца
автомашинами  и владельца местной  сети  экспресс-закусочных, Дуэйна Хувера,
который был женат, но бездетен. Мистер Хувер находился в то время по делам в
Цинциннати, а миссис Хувер, которую Уэйту ни разу не доводилось видеть, хотя
он  часто  стриг у  них газоны,-  в  доме. Она  никогда оттуда не  выходила,
поскольку, как слышал Уэйт,  от  злоупотребления  алкоголем  и  лекарствами,
прописанными  ей  врачом,  в ее  большом  мозге  развились  слишком  сильные
отклонения, чтобы доверяться ему на людях.
     Уэйт в те времена был весьма привлекательным.  Как  и его  родители. Их
род вообще отличался красотой.  Несмотря  на жару,  Уэйт  не  хотел  снимать
рубашку,  потому  что  стыдился  следов,  оставленных  наказаниями,  которым
подвергали его многочисленные приемные  родители. Позже, когда  он промышлял
проституцией на острове  Ман-хэттен, клиенты находили эти шрамы, оставленные
тлеющими  сигаретами,  вешалками,  пряжками   ремней  и   так  далее,  очень
возбуждающими.
     Сексуальных утех Уэйт не искал.  у  него только-только созрело  решение
податься в Нью-Йорк, на Манхэттен, и он ни за что не хотел совершать  ничего
такого,  что послужило бы  полиции  предлогом, чтобы упечь  его  за решетку.
Полиции  он  был  хорошо известен:  его  частенько  допрашивали  в  связи  с
различными  кражами и тому подобным, хотя ни одного настоящего  преступления
за ним не числилось. Тем не менее полиция  не спускала с него глаз. При этом
они  говорили  ему  что-то  вроде:  "Раньше  или позже, сынок, ты что-нибудь
серьезное да натворишь".
     И  тут миссис Хувер  появилась в проеме парадного входа,  одетая лишь в
очень  откровенный  купальник.  За домом находился  бассейн. Лицо ее  носило
следы пьянства  и уже  было не первой свежести, зубы  в плохом состоянии, но
фигура сохранила еще былую красоту. Она спросила, не зайдет ли он в дом, где
работают кондиционеры,-  отдохнуть  в прохладе и  выпить  чая  со льдом  или
лимонада.
     В следующее мгновение, как осознал Уэйт, они  уже занимались любовью, и
она твердила ему, что они под стать друг другу - оба потерянные,- и целовала
его шрамы и так далее.
     Миссис Хувер забеременела и девять месяцев спустя родила сына, которого
мистер Хувер  считал своим. Ребенок был хорошенький и вырос хорошим танцором
и очень музыкальным, в точности как Уэйт.

x x x

     Весть  о  рождении  ребенка  дошла  до  Уэйта,  когда  он  уже  осел  в
Манхэттене, но он никогда  не относился  к  нему как к сыну.  Долгие годы он
чудесно жил,  не задумываясь  об этом,  пока однажды его  большой  мозг  без
всякой  видимой  на  то  причины не ошарашил е го  мыслью,  что где-то  есть
молодая  особь  мужского  пола,  которая не  появилась  бы на свет  без  его
участия. От  этой мысли  его бросило в  дрожь. Это  было  слишком  серьезным
последствием для столь незначительного происшествия.
     С чего бы ему было тогда хотеть сына? Он ума не мог приложить.

x x x

     Сегодня сексуальный расцвет  для  самцов человека наступает в шесть лет
или около того. Если шестилетнему самцу встречается на пути самка, у которой
течка, ничто не в силах удержать его от вступления с нею в пол