чем  он на самом
деле корпит по ночам в своей лаборатории.
     Они, конечно, отметили, что он очень любит жареных цыплят -- как же, он
покупает их  корзинами и вдобавок ни с кем не делится. Странным  казалось  и
то, что при таком рационе он тощ как скелет. В свое обычное рабочее время он
отрабатывал  свои деньги, а именно  создавал новый контрацептив со следующим
принципом работы: если его принять, никакого удовольствия от секса  получить
будет нельзя, так что в итоге,  предполагалось, тинэйджеры просто перестанут
заниматься сексом.
     А  по  ночам, когда вокруг  никого  не было, он  нарезал  слоями  мозги
отошедших  в  мир иной  умников в  поисках  маленьких  радиоприемничков.  Он
полагал,  что  членам  клуба  Менса не  вживляют их  хирургическим путем. Он
думал,  что  люди рождаются  с  радиоприемничками  в голове, а раз  так, они
должны  быть из  мяса. В своем секретном дневнике Суноко  писал: "Невозможно
полагать, чтобы человеческие мозги, которые, по сути, не что иное,  как коры
для собак,  эти три  с половиной  фунта пропитанной  кровью губки, могли без
посторонней помощи  написать  "Звездную  пыль",  не  говоря  уже  о  Девятой
симфонии Бетховена".

     Однажды ночью он находит во внутреннем ухе  члена клуба  Менса, который
еще  школьником  выигрывал  одно  соревнование  по  грамотности  за  другим,
маленькую шишку цвета свежих соплей, размером с  горчичное зернышко, функция
которой науке неизвестна. Эврика!
     Он  заново  проверяет внутреннее  ухо одной идиотки, погибшей следующим
образом: она каталась на роликах  и попыталась схватиться  за  дверную ручку
проезжавшего мимо на  большой скорости автомобиля. Ни в одном внутреннем ухе
у нее не было этой шишки цвета свежих соплей. Эврика!

     Суноко исследовал еще  пятьдесят мозгов,  половина  из них принадлежала
людям настолько  глупым,  что в это невозможно поверить, другая половина  --
людям  настолько умным, что в  это  невозможно поверить. Скажем  так,  шишки
имелись  только в  ушах ученых-ракетчиков. Несомненно, конечно,  разумеется,
именно  в шишках крылся секрет  успешного  прохождения тестов на  интеллект.
Если  бы  этот  маленький  кусочек  был  просто  куском  мяса,  он помог  бы
прохождению  тестов  не  больше,  чем  прыщ  на  носу.  Ну  разумеется,  это
радиоприемник!  Именно  эти  радиоприемнички  передавали  правильные  ответы
членам клуба Менса и ФБК и прочим умникам. Ответы эти могли быть туманны, но
они же передавались!
     Это открытие тянуло на Нобелевскую  премию. И, еще  не отослав статью в
журнал,  Флеон  Суноко  отправляется  покупать  себе  костюм  для  поездки в
Стокгольм.



28

     Траут   говорит:   "Флеон  Суноко  покончил  с   собой  на  автостоянке
Национального  института  здравоохранения.  Он был  одет  в новый  костюм, в
котором он теперь уже не поедет в Стокгольм".
     "Он вдруг понял, что  не  сам сделал это открытие.  Само же открытие  и
доказывало  этот факт. Он  вырыл  сам  себе  яму! Человек,  сделавший  такое
удивительное  открытие,  как  он,  несомненно,  не мог обойтись  одним своим
мозгом, одним лишь кормом  для  собак, которым набита его  черепушка. Он мог
это сделать лишь с посторонней помощью".

     Когда,  отдохнув десять лет,  свобода воли снова  взяла  всех за жабры,
Траут  почти безболезненно перескочил из мира  дежа-вю  в мир неограниченных
возможностей.    Катаклизм    перенес   его   обратно    в    ту   точку   в
пространственно-временном  континууме,  где  он  снова  сочинял  рассказ  об
английском солдате, у которого голова и "младший брат" поменялись местами.
     Тихо, без предупреждения, "подарочный червонец" закончился.
     Каждый, кто  управлял в тот момент каким-нибудь самоходным транспортным
средством, каждый, кто был пассажиром такого транспортного средства, каждый,
кто  стоял  у  этого  транспортного средства на пути, узнал тогда, что такое
переизбыток  адреналина  в  крови. Десять  лет подряд  машины, как  и  люди,
повторяли то же самое,  что делали, когда  проживали эти десять лет в первый
раз.  Разумеется,  зачастую эти действия  оканчивались  плачевно.  Как писал
Траут в книге "Десять  лет на автопилоте": "До катаклизма, после катаклизма,
суть одна:  современный  транспорт -- это русская рулетка". Однако в течение
"подарочного червонца" за все отвечала  снова побежавшая вперед Вселенная, а
не люди. Могло  казаться,  что люди чем-то  управляют, но в действительности
это было не так. Они не могли ничем управлять.
     Как  писал Траут:  "Лошадь знала дорогу домой".  Но  когда  "подарочный
червонец"  закончился, лошадь  --  под которой следует подразумевать все что
угодно, от мотороллера до реактивного самолета -- забыла дорогу домой. Людям
снова  предстояло  указать  "лошадям",  куда  ехать,  если  они  не   желали
становиться игрушкой в железных лапах ньютоновских законов движения.

     Траут, сидя на своей койке в двух  шагах от академии, не управлял ничем
опасным. Он управлял обыкновенной шариковой ручкой. Когда свобода воли снова
взяла всех за жабры, он просто продолжил писать. Он закончил рассказ. Крылья
сюжета,  стремившегося  к  концу, перенесли  своего  автора  через  то,  что
большинству из нас показалось разверзшейся пропастью.
     Только после завершения неотложного дела по написанию рассказа у Траута
появилась  возможность осознать,  что происходит  в  окружающем  мире,  или,
точнее,  Вселенной -- если, конечно, в  ней что-то происходит.  Как человек,
живущий  вне  культуры  и  общества, он  находился в  уникальном  положении:
практически  к  любой ситуации  он мог  применить  Бритву  Оккама  или, если
хотите,  закон  экономии.  Помните, как он звучит? Правильно:  самое простое
объяснение  феномена  в  девяти случаях из десяти будет ближе к истине,  чем
надуманное.
     Итак, по  указанной причине пользующиеся  все общим  уважением мнения о
том,  что такое жизнь, что может и что не может происходить  во  Вселенной и
так далее,  никак не влияли на размышления Траута о том,  как же ему удалось
закончить  рассказ при том, что ему  так  долго  мешали.  И  поэтому  старый
писатель-фантаст мог сразу прийти к простому выводу: каждый переживает то же
самое, что  уже один раз  переживал за последние  десять  лет,  что никто не
сошел  с  ума,  что  Вселенная вернулась немного назад, но затем снова стала
расширяться, превратив  всех и каждого в  роботов. Так случайно подтвердился
тот факт, что прошлое нельзя изменить. Кстати, формулируется это так:
     За.знаком знак чертит бессмертный Рок
     Перстом своим. И ни одну из строк
     Не умолить его ты зачеркнуть,
     Не смоет буквы слез твоих поток[19].
     И тут, в полдень 13 февраля 2001  года, чертпоберикакаяжеэтоглушь 155-ю
Западную улицу в Нью-Йорке и всю планету снова взяла за жабры свобода воли.



29

     Мне   тоже   посчастливилось   перескочить  из  мира  дежа-вю   в   мир
неограниченных  возможностей  так,  что  я  этого  не  заметил.  Посторонний
наблюдатель мог бы сказать, что я воспользовался свободой воли сразу же, как
это стало возможным. А  было вот что:  за секунду  до катаклизма я опрокинул
чашку очень горячего куриного бульона себе на  колени, выпрыгнул из кресла и
руками стал стряхивать со своих брюк капли горяченного супа и лапшу.  Тем же
самым я занимался и когда "подарочный червонец" закончился.
     Когда  меня  снова взяла  за  жабры  свобода  воли,  я просто продолжил
счищать с себя суп, пока он  не  просочился сквозь  брюки и  не  обжег меня.
Траут возразил, и он  был  абсолютно  прав,  заявив, что  мои  действия были
рефлекторными и не заслуживали называться проявлениями свободы воли.
     "Если бы ты подумал, -- сказал  он, -- то просто спустил бы штаны, ведь
они  и так уже испачканы супом. А так их сколько ни отряхивай, суп все равно
просочится сквозь ткань".

x x x
     Траут, конечно, был одним  из первых, кого свобода  воли снова взяла за
жабры.  Первенство его  не  ограничивалось  чертпоберикакаяжеэтоглушь  155-й
улицей, в  целом мире были  единицы таких, как он. И его в отличие от многих
других сей факт весьма  заинтересовал. Всем остальным было плевать -- десять
лет повторения ошибок, неудач и пирровых побед убедили их, по словам Траута,
"что можно с прибором положить  на настоящее вместе с будущим". Впоследствии
это явление назовут посткатаклизменной апатией, или ПКА.
     Траут провел опыт, который многие из нас  пытались провести сразу после
катаклизма.  Он  начал  специально   во   весь  голос   выкрикивать   разные
бессмысленные слова, вроде  "трам-тарарам-пам-пам, дзинь-дзинь, ля-ля-ля"  и
так далее. Все мы  пытались произносить такие  слова в  1991 году,  куда нас
отбросил катаклизм, пытаясь убедить себя, что мы  все  еще можем  говорить и
делать,  что  хотим, если очень  постараемся. Естественно, у  нас  ничего не
выходило. Но  когда  "подарочный червонец"  закончился,  Трауту без малейших
трудностей удалось сказать "синяя двухфокусная норка".
     Легко!

     В Европе, Азии и Африке в  момент окончания "подарочного червонца" была
ночь. Большинство  народа спало  и  сидело  в барах. Не  так уж много  людей
споткнулось в том полушарии, не то что в  нашем, где большинство народа  уже
проснулось.
     В  обоих полушариях любой,  кто  куда-то шел,  пребывал в неравновесном
состоянии --  тела у  идущих  наклонены в  направлении  движения, а вес тела
распределен  между  точками  опоры,  то  есть  ногами,  неравномерно.  Когда
"подарочный червонец"  закончился,  все  шедшие, натурально,  споткнулись  и
упали и так и остались  лежать,  даже если падение произошло посреди улицы с
оживленным движением. А все посткатаклизменная апатия.
     Можете   себе  представить,   что   творилось  у  подножий  лестниц   и
эскалаторов, особенно  в  Западном  полушарии, в момент,  когда  "подарочный
червонец" закончился.

     Вот тебе, бабушка, и "дивный новый мир"!

     В реальной  жизни -- она у нее  продлилась всего сорок один год, упокой
Господи ее душу -- моя сестра Элли  считала, что нет ничего смешнее зрелища,
когда кто-то падает. Нет, я не говорю о тех, кто падает от ударов, сердечных
приступов,  разрывов  сухожилий и тому подобного.  Я говорю о тех, кто  ни с
того ни с сего на ровном месте падает. Этому человеку может быть десять лет,
а может быть и больше,  у  него  может  быть любой цвет  кожи, он может быть
мужчиной или женщиной, но нет ничего смешнее, когда он падает.
     Даже когда  дни Элли  уже  были сочтены, я все еще мог развеселить  ее,
даже  осчастливить  ее, если хотите, рассказав  историю  про то,  как кто-то
упал. Мой рассказ должен был быть настоящим. Это должен  был быть рассказ  о
неумолимом действии силы тяжести, которому я был свидетелем.
     Лишь  один-единственный раз я видел, как  падал профессиональный актер.
Это  случилось  давно, когда мне  посчастливилось смотреть комедию  на сцене
Театра Аполлона в Индианаполисе. Один очень достойный человек, на мой взгляд
--  просто  святой, по  ходу своей  роли падал  в  оркестровую яму, а  затем
выбирался из нее с огромным бас-барабаном на шее.
     Все остальные мои  истории, которые  Элли  не уставала слушать до самой
смерти, были о непрофессионалах.



30

     Однажды -- Элли тогда было лет пятнадцать, мне десять -- она  услышала,
как кто-то  падает вниз  по  ступенькам нашего  подвала: буум, бум, бум. Она
подумала, что  это  был  я,  и поэтому  вышла поглядеть, что  произошло,  на
верхнюю  площадку лестницы,  заливаясь  от смеха.  Вероятно, это было в 1932
году, уже третий год длилась Великая депрессия.
     Но это был не  я. Это был служащий газовой компании,  пришедший снимать
показания со  счетчика. Тяжело стуча башмаками и ругаясь, он весь в  синяках
выбирался из подвала.

     В другой раз мы с Элли ехали на машине,  я был  пассажиром, она была за
рулем. По  дороге мы  увидели,  как  какая-то женщина выпала вниз головой из
трамвая. Она зацепилась за что-то пяткой.
     Я где-то уже писал,  да и в интервью рассказы вал, что мы с Элли долгие
годы надрывали себе животики, вспоминая случай с той женщиной
     Она не пострадала. Она спокойно поднялась и пошла по своим делам.
     Об одном случае Элли знала только из моих рассказов, но оттого смеялась
не  меньше.  Как-то раз я увидел, как  на одной  вечеринке  какой-то человек
предложил одной красавице  -- не своей  жене -- научить ее танцевать  танго.
Вечеринка потихоньку двигалась к концу.  Я не  думаю, что  на вечеринке была
его жена. Я не думаю, что он бы предложил той красавице научить ее танцевать
танго,  если бы был там с женой. Там  всего-то было человек десять,  включая
хозяина  и  хозяйку.  Все это происходило  во времена  патефонов.  Хозяин  и
хозяйка совершили тактическую ошибку, поставив пластинку с танго.
     Красавица  согласилась.  И  вот этот  человек  --  глаза горят,  ноздри
раздуваются -- обнимает эту красавицу за талию и падает.

     Да, все люди, спотыкавшиеся в первой книге про  катаклизм, а теперь и в
этой книге, схожи кое  в  чем с надписью "ИСКУССТВО -- В  ЖОПУ!" на стальной
парадной двери академии. И то, и  другое -- дань  уважения моей сестре. Элли
это  заменяло порнографию. Ей  нравилось  смотреть, как сила тяжести  ставит
людей в дурацкое положение.

     Вот песенка, которую очень часто пели во прими Великой депрессии:
     Папа поздно пришел с роботы,
     "Где ты шлялся?" -- спросила мать.
     Рухнул на пол нетрезвый папа --
     Он не в силах был отвечать.

     Инстинкт  смеяться над вполне нормальными людьми, которые, несмотря  на
это,  спотыкаются и падают, не  у всего человечества является  врожденным. В
этой неприятной истине я убедился  на балете "Лебединое озеро" в Королевском
балетном театре в Лондоне.  Я пошел на балет вместе с моей дочерью Нэнни, ей
тогда было лет шестнадцать. Сейчас, летом 1996 года, ей сорок один. Ого! Так
это было двадцать пять лет назад!
     Так вот, по  ходу  действия  одна балерина протанцевала  на  пуантах  к
кулисам. Так  должно было быть по сюжету. Но едва она скрылась за  кулисами,
как раздался звук, как будто она надела  на  ногу железное ведро и начала  в
нем спускаться по железной лестнице.
     Я заржал как лошадь.
     Весь остальной зал хранил гробовое молчание.

     Похожий   случай   произошел  на   концерте   Симфонического   оркестра
Индианаполиса. Я тогда  был ребенком. Случай произошел не со мной,  смеяться
тоже никто не смеялся. Оркестр играл одну вещь, где в одной из частей музыка
должна была становиться все громче и громче, а потом неожиданно замолчать.
     Так  вот, со  мной  на одном ряду  сидела  одна женщина.  Пока  длилось
крещендо, она  что-то говорила своей подруге. Поскольку  музыка  становилась
все громче и громче,  ей  тоже  приходилось говорить  все  громче  и громче.
Музыка замолчала. И раздался женский крик: "А Я ЖАРЮ НА МАСЛЕ!"



31

     На следующий день после случая в Королевском балетном театре мы с Нэнни
отправились в  Вестминстерское  аббатство.  Когда  мы  подошли к могиле сэра
Исаака Ньютона, Нэнни просто остолбенела. Окажись в ее  возрасте на ее месте
мой старший  брат Берни, ученый  от  Бога,  он бы, наверное,  просто в штаны
наложил от благоговейного страха.
     То же самое произошло бы с любым образованным человеком, задумайся он о
том,  какие великие  открытия сделал этот  смертный,  обходившийся, судя  по
всему, одним своим кормом для  собак, своими собственными тремя с  половиной
фунтами  пропитанной  кровью   губки.  Эта  обезьяна   без  перьев  изобрела
дифференциальное исчисление! Она изобрела телескоп-рефлектор!  Она открыла и
объяснила,  как призма разлагает  белый  свет  на  цветные составляющие! Она
открыла и записала ранее неизвестные законы движения, тяготения и оптики!
     Хватит, хватит!
     "Доктора  Флеона Суноко  к  телефону,  будьте добры! Доктор?  Вот какое
дело. Заточите-ка получше ваш скальпель! У нас есть для вас мозг!"

     У  моей  дочери  Нэнни есть  сын  Макс, в  1996  году  ему  исполнилось
двенадцать  лет. Он  прожил  половину "подарочного  червонца".  Когда  умрет
Килгор Траут, ему будет  семнадцать. В апреле Макс написал в школе длиннющее
сочинение  о  сэре  Исааке  Ньютоне,   великом  человеке,  который  выглядел
совершенно  обыкновенным.  Когда  я  прочел  его, то узнал  кое-что новое --
номинальные   научные   руководители  советовали   Ньютону  бросить  научные
изыскания и засесть за теологию.
     Я  подумал о том, что они давали этот  совет не из глупости. Просто они
хотели  намекнуть,  что  сказки,   в  которые  полагается   верить  простому
верующему, очень помогают ему жить.
     У   Килгора  Траута   есть   рассказ  "Эмпайр  Стейт  Билдинг".  В  нем
рассказывается   о  метеоре   размером  со  знаменитый  небоскреб,   который
приближается  к  Земле  со скоростью пятьдесят четыре мили в  час.  Вот  вам
оттуда  цитата: "Наука  не  сделала счастливее  ни одного человека на Земле.
Правда о человеческой доле слишком ужасна".

     Человеческая  доля никогда в истории не была ужаснее, чем в первую пару
часов после того, как закончился  "подарочный  червонец".  Ну конечно,  ведь
миллионы  пешеходов  лежали  на  земле, поскольку  их  вес был  неравномерно
распределен между точками опоры в тот момент, когда мир снова взяла за жабры
свобода воли. Впрочем, большинство из них  не пострадало,  если  не  считать
тех, кто споткнулся, спускаясь по лестнице или эскалатору. Все были в полном
порядке.
     Корень  зла,   как  я  уже  сказал,  был  в   различных  самодвижущихся
транспортных средствах, которых, естественно, в Музее  американских индейцев
не было. Там внутри все было тихо, а снаружи становились все громче и громче
предсмертные крики раненых и задавленных.
     Помните про "А я жарю на масле!"?

     Бомжи,  или,  как  их  называет Траут, "жертвенная  скотина",  спокойно
сидели  или лежали, когда произошел  катаклизм.  В тех же позах  они  были и
когда "подарочный червонец" закончился. Как могла повредить им свобода воли?
     Траут позже  сказал о  них:  "Они и до катаклизма  проявляли  симптомы,
неотличимые от симптомов ПКА".
     И один лишь  Траут  вскочил на  ноги, когда пожарная  машина  на полной
скорости  саданула  своим  передним   бампером,  как  берсерк[20]
топором, по двери  в академию и понеслась дальше. Что было  дальше, от людей
не зависело, не могло от них зависеть. Мгновенное уменьшение скорости машины
из-за удара об академию привело к тому, что ничего не соображающие пожарники
были  выброшены  из машины  в воздух со скоростью, равной той, что  достигла
пожарная машина, пока катилась от  Бродвея к чертпоберикакаяжеэтоглушь 155-й
улице.  Траут, проследив, докуда  долетели пожарные, оценил ее  в  пятьдесят
миль в час.
     Оставшись  без пассажиров и потеряв скорость, пожарная машина совершила
крутой левый поворот к кладбищу на другой стороне улицы. Но там улица  шла в
гору. Машина  немного не  доехала до ворот  кладбища и покатилась  под  гору
обратно. Почему? Потому что при ударе об  академию  вышибло передачу.  Рычаг
переключения стал в нейтраль.
     В гору  машину вытянул  закон сохранения импульса. Мощный  мотор ревел,
потому  что заклинило педаль газа.  Но  противодействие  силе тяжести он мог
оказать лишь в  меру  закона инерции и собственной массы,  потому что стояла
нейтраль. Двигатель не воздействовал на колеса!
     Я скажу  вам, что  произошло. Сила тяжести  потащила  рычащего красного
монстра обратно на  155-ю  улицу,  а  по  ней  -- "задним ходом" напрямик  в
Гудзон.

     Удар  пожарной  машины об  академию был  на столько сильным,  что  стал
причиной падения хрустального канделябра на пол в фойе.
     Осветительный  прибор  пролетел  в   каких-то  дюймах  от  вооруженного
охранника Дадли Принса. Если бы он не стоял  прямо на ногах, если бы его вес
не был равномерно распределен  между точками опоры в тот момент,  когда  мир
снова  взяла за жабры  свобода воли, он  бы