-  Короче  говоря,  я  лично  знал  одного  человека,  который  обладал
способностью непосредственно  видеть душу. По его словам,  это что-то  вроде
легкого  облачка,  окутывающего  грудную клетку.  В зависимости от душевного
состояния  человека  облако  меняло  цвет и плотность. Кроме того, у  разных
субъектов  оно изначально имеет разный  вид -  светлее,  темнее, с какими-то
сгущениями, с изъянами...
     Габуния фыркнул.
     - Выдумать что хочешь можно...
     - Это  был мой отец. Когда его забрали, мне было тринадцать. Он начинал
искать  подходы  к чисто физическому исследованию наблюдаемого  им феномена.
Ему приходилось действовать очень осторожно, и...
     - Почему осторожно? - перебил Габуния.
     -  Да  просто  чтобы не  засветиться. Он  не  хотел,  чтобы  кто-нибудь
использовал  его  способности  в  собственных  целях.  Ведь  что   значит  -
исследовать? Это  значит выяснить закономерности развития, изменения. Сделав
это, можно переходить ко второму этапу - искать способы управления процессом
- то есть управлять человеческой душой. Представляете себе, что это такое? И
если,  допустим,  кто-то  взялся  за  дело с нужного конца... что-то наконец
стало получаться с этим управлением... так на что сделают упор? На то, чтобы
лечить душевные уродства? Прививать щедрость и милосердие? Учить великодушию
и  совестливости?  Позволить   людям  стать  лучше?  Чтоб  хотя  бы  убивать
разучились?..
     Его не перебивали.
     - Ничего подобного. Есть дела поважнее.  В первую очередь засекреченный
институт сконструирует небольшое  устройство,  внешне напоминающее  мегафон.
Под  названием,  скажем,  УЧД-1.  Это  самое УЧД-1 ставится  на  танк.  Танк
выезжает  на  передовую.   Оператор  сидит  за  пультом.   Направленный  луч
воздействует на души вражеских солдат. Вражеские  солдаты с  плачем лезут из
окопов. Может быть, перед  тем пристрелив  офицеров. Здорово? У кого в руках
такая штукенция,  тому  ничего не  страшно.  Война? - давай  войну. Массовые
волнения? - давай массовые  волнения.  Не боимся. Верньеры  покрутил, и вот:
только  что  орали  и  махали  транспарантами, а теперь все бросили  и бегут
обниматься с кобровцами. Плохо ли?.. Поэтому  и пыхтят над этой задачкой изо
всех сил.  Но  задачка  непростая,  нелегко с ней справиться. А отец  мог бы
помочь. Одно дело, когда ученый тычется вслепую: таким полем воздействует на
испытуемого, сяким полем... А по испытуемому ничего не видно. Ему, вроде бы,
все  равно  - сидит  себе, улыбается. Исследователь  не владеет результатами
испытания. Нужна  огромная статистика, чтобы  хоть крупицу смысла поймать...
да? И совсем другой коленкор, когда кто-то сразу наблюдает результат. Просто
- видит. Глазами! Можете представить?
     Найденов вздохнул.
     - Только отец не хотел, чтобы  с его помощью лепили вот такие мегафоны.
Он хотел совсем  другого. Он искал  способ сделать человека лучше. Чтобы его
душа была чище. Светлее. Чтобы мир хоть немного изменился. Чтобы люди в этом
новом  мире  чувствовали  себя  уютно. Чтобы  им было  радостно жить.  Чтобы
радость  одного не оплачивалась горем другого... Должен же  во всем  этом, -
Найденов  махнул рукой, описывая  круг, - появиться хоть какой-нибудь смысл?
Или  так  и  останется все  -  деньги, власть,  страх,  ненависть, глупость,
безжалостность, злоба, жадность, мучения, смерть?.. И  никогда не  будет  ни
чести,  ни  разума,  ни  благородства,  ни  великодушия,   ни  щедрости,  ни
надежды?.. Понимаете?
     Найденов помолчал.
     - Вот  чего  он хотел. Поэтому держал свои способности в тайне. Работал
самостоятельно...  добился  кое-чего... А  потом эпоха  Великого  Слияния...
мобилизация... Всех  гребли под одну гребенку, чего  вы хотите...  Успел мне
рассказать кое-что, а сам...
     - А вы? - хрипло перебил Габуния. - Вы-то, часом, не видите?
     - Нет, - соврал Найденов. - Не вижу.
     - Возблагодарите Господа, - посоветовал  дервиш. - Клянусь Тем,  в Чьих
руках моя жизнь, это дело нечистое!
     Страх и ожидание развязки обостряли чувства. Найденов видел как никогда
отчетливо. У дервиша душа была широкой,  слегка вытянутой, ровной; цветозона
ясно-голубая,  правильной  формы,  суженная  по  краям. Зона  турбулентности
практически отсутствовала. Что касается  Габунии, то  его интересно было  бы
понаблюдать  подольше:  плотная,  грушевидной  формы,  отливающая  синим,  с
темными стяжениями  в  верхней части,  душа его беспрестанно волновалась,  а
внизу, где  турбулентность  была, по-видимому, максимальной, - бурлила,  как
будто  борясь сама с собой.  Короткие и резкие содрогания пробегали быстрыми
волнами  по  всей  зоне;  справа  мучительно  клокотал  и бился  болезненный
пунцовый  очажок.  Наверное,   ему  можно  было  бы   помочь  сейчас  именно
фриквенс-излучением... несколько  минут семисотмегагерцового... Но что толку
думать о том, что нико...
     Где-то вдалеке лязгнуло железо.
     Найденов вздрогнул.
     Габуния повернул голову, прислушиваясь.
     - Все в руках  Божиих... велик  Аллах и славен, - пробормотал дервиш. -
Наполним ча-а-ашу!..
     -  Вас бы  тамадой,  уважаемый,  - хрипло  сказал Габуния,  не  отрывая
взгляда от желтого пятна электрического света в дальнем конце коридора.
     - Напо-о-о-олним ча-а-а-ашу!.. - снова дребезжаще возгласил дервиш.
     Пальцы его дрожали, и четки в них мелко побрякивали.

Голопольск, пятница. Разлука

     - ...Южного и Юго-Восточного округов Маскава.  Преодолевая ожесточенное
сопротивление  вооруженных  наймитов из  числа  мамелюкской  и  православной
милиции, революционные отряды организованно  захватили несколько магазинов и
банков  в центре города, а  в так называемом Рабад-центре первые пять этажей
гостиницы   "Маскавская   Мекка".    Вопреки    поступающим   сведениям   об
организованном   и  гумунистическом   характере  выступлений,  представители
продажной  прессы  раздувают  компанию лжи и информационного террора  вокруг
якобы имевших подчас кое-где место мифических случаях грабежа и мародерства.
Чуждые  и  разложившиеся  элементы  населения,  встревоженные необходимостью
отказа  от социально-экономического бандитизма, в массовом  порядке покидают
Маскав, охваченный  стихией  революционной  справедливости. Некоторая  часть
указанных  элементов,  по  всей  видимости,  предполагает  пересечь  границы
Гумкрая. Рядовые жители трудового Маскава встречают  появление революционных
отрядов ликованием. Калуга. В Калужской области началось активное движение в
защиту ре...
     Александра   Васильевна  выключила  радиотранслятор,  стоящий   с  краю
рабочего стола и, нервно позевывая, подошла к окну.
     Большой  экскаватор шумно  и неряшливо  грузил  землю  из кучи  в кузов
покряхтывающего самосвала.  С другой стороны от заляпанного глиной монумента
трещал  костер, валялись  бетонные  плиты,  стояли люди  с лопатами. Картину
портила только парочка работяг, невозмутимо куривших на мокром бревне.
     Что-то  нужно было делать... звонить... организовывать... Она вороватым
движением достала из ящика стола зеркальце, обежала взглядом лицо. Морщинки,
морщинки...  Но  прическа  в  порядке...  глаза  блестят...  щеки  румяны...
Интересно, Николай Арнольдович уже проснулся или еще спит?
     Экскаватор ревел, стекла дребезжали. Как это все не вовремя - памятник,
мавзолей!.. Лицо Мурашина не давало ей покоя - оно возникало перед глазами и
наплывало, наплывало, улыбаясь и беззвучно шевеля губами.
     Потрясла головой, чтобы отогнать видение, и набрала номер.
     - Товарищ Бондарь? Почему землю сразу не отвозили? Ведь экскаватору все
равно куда сыпать! Что же ее два раза перелопачивать - сначала в кучу, потом
в самосвалы...
     Олег Митрофанович ответил.
     - Это вы так думаете!  - повысила голос Твердунина. - А вот я смотрю из
окна кабинета - и вижу! И не возражайте мне, если знаете, что неправы!
     Швырнула  трубку  и  потерла  виски.  События  в   Маскаве...  Какая-то
"Маскавская Мекка", Рабад-центр... что за слова? Что за ужасная жизнь там!..
Клопенко  должен доложить о реализации мобилизационной программы... Да,  еще
Глючанинов, Крысолобов... О черт!..
     Хотелось  думать только о  нем. Воображать,  что он  скажет, когда  они
увидятся. Ей стало немного  стыдно... но не перед ним, нет... так, вообще...
Порозовев,  вообразила  миг,  когда  глаза  их   снова  встретятся.  Как  он
посмотрит?  Смущенно? Радостно?  Горделиво?  Ночью  ему  было  не  до  того,
конечно...  он был  очень, очень сдержан, и  если бы она не  верила, что эта
сдержанность  диктовалась обстоятельствами,  сочла  бы ее  холодностью. Нет,
конечно,  ему  было не  до  нежности.  Мало  ему  забот -  еще  эта  чертова
директива!.. Кажется, все прошло как нельзя лучше.  Кандыба... да ну  его  к
дьяволу,  этого  Кандыбу,  о  Кандыбе  потом.  С   ним  придется  налаживать
отношения, присматриваться... Но сейчас она будет думать  только о  любимом.
Скоро  они  встретятся...   Только  бы   увидеть  в  его  взгляде  любовь!..
почувствовать тепло... Как это важно!
     Она с  усилием перечитала намеченный вчера список дел... ни одно из них
не  показалось  необходимым.  И  все-таки -  что  во-первых? Так.  Клопенко.
Крысолобов.  Глючанинов...  Набрала номер Клопенко. Занято. Нажала на  рычаг
телефона и  задумалась,  замерла с  трубкой у  плеча. Сколько лет  его жене?
Должно  быть, она моложе... и красавица, наверное... Если Николай захочет  с
ней  развестись,  непременно  поднимется шум.  Шум,  шум...  это  не  только
некстати, это  просто  невозможно  в  его  положении!..  Но  что  до  нее  -
пожалуйста! Она готова! Карьера? Что значит карьера в сравнении со счастьем?
     Она  произнесла про себя  это слово  - счастье, -  и поняла вдруг,  что
ожидание  невыносимо. Может быть,  самой  спуститься вниз?  Удобно ли это? А
если  он еще в  постели и...  ну... опять? Сердце сорвалось, полетело.  Нет,
нет!..  среди бела  дня...  это  невозможно!  Но  если все же  спуститься на
минутку? Только  на  одну  минуточку -  разбудить его, посмотреть в глаза...
пожать  руку...  Она  скажет  ему:  "Доброе  утро!" И  будет стоять у двери,
улыбаясь  застенчиво  и   нежно.  А  он...  что  он?  Александра  Васильевна
зажмурилась. Он скажет ей: "Сашенька! Ты уже на работе? В такую рань?" А она
кивнет безразлично  и  ответит:  "Да... Мне сегодня  нужно было раньше... Но
даже  если бы не дела, я  все равно пришла бы  рано -  ведь  ты здесь!.." Он
засмеется, встанет с постели... протянет руки... "Нет-нет-нет! - ответит она
на  его  жест, качая головой.  -  Я  на минуточку!  У  меня тысяча  дел!  Ты
представляешь? Вместо того,  чтобы  грузить  сразу в  самосвалы,  они  будут
десять раз  перелопачивать! Нет, не надо... не надо... ну что же ты делаешь,
Коля! А если кто-нибудь войдет? Ты  об этом подумал?.." А он  не будет... не
будет ее слушать... Он зароется лицом в волосы, поцелует и... ах!.. Стоп, он
же не один, там еще Кандыба, черт бы его побрал! Фу, какая ерунда! Все, все!
К делу! Так. Что во-первых? Ага. Глючанинов... Занято.
     Дверь  кабинета приоткрылась, и Зоя Алексеевна, мелко кивая, пролезла в
кабинет.
     - Человек  к вам,  -  тускло  сказала  она,  складывая  руки  на  углом
выпирающем животе. - Посетитель.
     Платье на  Зое было то  же,  что  и вчера. Но брошка  казалась  крупнее
вчерашней, и не зеленая, а ярко-красная, с тремя стекляшками.
     - Пусть  завтра приходит, - отмахнулась Александра Васильевна.  - Не до
посетителей...
     -  Упрашивает, - вздохнула Зоя. -  Старичок, что вчера-то был. Говорит,
насчет мавзолея...
     -  Это физик, что  ли?  -  удивилась Александра Васильевна.  - Ну, если
насчет мавзолея, тогда просите. Да, и соедините меня с Глючаниновым.
     Зоя Алексеевна упятилась обратно.
     Твердунина  потрясла  головой,  отгоняя  от  себя  лишние  мысли.  Надо
сосредоточиться. Так-так-так... кирпичики общества...  кирпичики общества...
О чем она?.. какие кирпичики?.. на кирпичном-то опять вчера печь полетела...
Морока с этим кирпичным... кирпичики... о чем же это?..  Но  так и не успела
сообразить,  а только встряхнула  головой и  сказала приветливо, когда дверь
кабинета снова заскрипела:
     - Смелее, смелее! Вы же знаете, я не кусаюсь!
     -  Товарищ Твердунина,  - точь-в-точь  как вчера бормотал старец, шатко
приближаясь  к столу. - Александра Васильевна!..  Вот уж спасибо-то вам, так
спасибо!..
     - Саве-е-елий  Трофи-и-и-и-и-имыч!  -  сказала  Александра  Васильевна,
широко и приветливо  улыбаясь. - Вы  все с  тем  же? С  делами  селенитов? С
космической  одиссеей?  Ну,  присаживайтесь, присаживайтесь,  беспокойная вы
душа!..
     -  Трифонович,  Трифонович,  -  поправил  Горюнов,  моргая  прозрачными
глазами. - Да уж какая разница-то... хоть горшком,  как говорится... дело-то
не в этом... нет, я не с калэсом, не по Селене, Александра Васильевна, не по
космосу... я, собственно...
     -  Садитесь,  садитесь!  -  повторяла Твердунина. -  Не  в  первый  раз
видимся, давайте уж без церемоний.
     Жуя   губами,   Горюнов  испуганно   воззрился   на  Твердунину  сквозь
растресканные  очки;  чему-то  вдруг в ее  лице мгновенно  ужаснулся, сорвал
кепку и с облегчением смял в подрагивающих руках.
     Твердунина выдержала мечтательную паузу и спросила:
     - Так чем я вам могут помочь, Савелий Тро... Тимофеич?
     Учитель вновь мелко засуетился, расправляя головной убор на  колене,  и
наконец выговорил:
     - Александра Васильевна, голубушка! Не велите казнить, велите миловать.
Кабы не крайняя нужда  - крайняя! - он отчаянно попилил горло ребром ладони,
- никогда бы я к вам с этими пустяками...  разве стал бы я отрывать от  дел?
Да  боже  сохрани!.. Только дело-то в том,  что  перегородку  ставить  никак
нельзя. Уж я и в  ЖАКТе, и в исполкоме - нельзя, говорят! Хоть  что делай, а
перегородку не ставь. Потому - окно-то одно в комнате, и створками вовнутрь,
и ежели его разгородить, так оно и вовсе  не открывается. А не разгораживать
-  так  вторая  половина  темная,  и  дитю  в  ней  заниматься  нет  никакой
возможности. А меня в нее тоже никак, потому что она по метрам почитай что в
полтора раза больше... кто ж допустит, чтоб дите с арифметикой в таком куцем
углу, а старичье - на приволье? Да мне и вообще-то уж на бугор давно пора...
ведь кряхчу из последних сил. Я им говорю - давайте ее, перегородку то есть,
таким вот  манером-то, наискось  и воткнем...  Но в  ЖАКТе разве кому-нибудь
что-нибудь докажешь?..
     По-видимому,  сегодняшнее дело волновало  Горюнова несравненно  больше,
чем вчерашнее, касающееся  Селены; во всяком случае, он  путался, толковал с
пятого  на десятое, и в смысл его речей Александра Васильевна никак не могла
вникнуть: сбивался на козни жилищного отдела, описывал трудовую жизнь своего
сына,  капитана  правоохранительного  ведомства  Горюнова,  обличал  происки
бывшего мужа его новой жены, Ирины, снова поминал жилищный  отдел... Уловив,
наконец,  кое-как  из сумбурного  повествования, что  речь  идет вовсе не  о
мавзолее, а  о  жилищном вопросе  (дура Зоя  что-то, как  всегда, напутала),
Твердунина поняла, что слушать престарелого учителя вообще не имеет никакого
смысла: жилищный вопрос - дело тупиковое.
     Благожелательно  кивая  примерно  на  каждом седьмом слове,  Александра
Васильевна  размышляла о том, что работа по переделке человека еще далеко не
завершена; ей  было обидно, что  люди гумунистического края не способны, как
правило,  к мало-мальски логическому и  последовательному изложению событий;
вот послушать хотя  бы  этого  Савелия  Три...  как  его,  черта?..  ну  да,
Трофимовича...  А еще  учитель. А  еще  про Селену.  И  вот таким приходится
поручать самое ценное, что есть, - детей. Ни логики, ни последовательности -
спешка, торопливость, через пень-колоду,  с грехом пополам, нога за  ногу...
что за речь? -  ни два, ни полтора...  ни  рыба, ни мясо... ни черту свечка,
ни...  без плана,  без  цели...  запас слов  ничтожен,  множество  ошибок  в
употреблении,   в  ударениях...  И   это  -  учитель.  Что  же   говорить  о
трактористах,  об  экскаваторщиках, об изолировщиках,  в  конце концов...  о
мотальщиках  и  прядильщиках... словом, о  людях простого  труда?  Невеселое
зрелище.  А как хотелось бы видеть их совсем другими! Ведь можно вообразить:
открывается  дверь,  входит  высокий  стройный человек  в  хорошем  костюме,
молодой (а  то что это за  селенит, честное  слово,  -  сто лет в  обед!), с
достоинством здоровается, подходит к  столу, отнюдь не кривляясь и не шаркая
ногами, не с клюкой, а с  хорошим кожаным  портфелем... и  - не смущаясь, не
лотоша... Лицо Николая Арнольдовича снова наплыло, заставив сердце сбиться с
нормального  ритма.  Да, да,  как  все-таки мало таких  -  высоких, сильных,
стройных... Сердце не хотело биться ровно. Она вздохнула. Очень  мало... Все
больше мелкие какие-то людишки... с запинками. Вздохнула. Что ж, это дело не
одного  поколения, не двух, не трех...  Надо работать над  этим, работать...
Вот именно: дел - непочатый край, а тут этот Савелий... как там его?..
     Вдруг  подумалось, что  Игнатий  может  препятствовать  разводу...  или
Колина  жена...  ведь  наверняка упрется,  мерзавка!  Александра  Васильевна
встревоженно смотрела на старого учителя, кивая в такт его словам, и под  ее
взглядом он говорил все быстрее и быстрее... Что тогда? Какие законы на этот
счет существуют? Ей представились  вдруг все  бездны создавшегося положения:
две  семьи рушатся,  чтобы  из  осколков образовать  одну  новую...  сколько
поводов  для  скандалов,  слез,  унижений!..   Сколько   мучений,  гадостей,
пересудов!..  Ну и  пусть, пусть! Она задышала чаще и выпрямилась в  кресле,
сжав подлокотники. Все равно! Она не предаст ни себя, ни Колю! Пусть! Вместе
все можно перенести, все пережить! Она выдержит эти испытания!..
     -  Вот  я и  говорю:  давайте его мне, и все устроится! - с отчаянием в
голосе закончил Горюнов под ее невидящим, но пронзительным взглядом.
     -  Что?   -   машинально   переспросила  Александра  Васильевна,  вновь
обнаруживая  существование посетителя.  Она окончательно  потеряла за своими
размышлениями нить  учительского  повествования и  теперь,  не подавая виду,
пыталась  сообразить,  не ошиблась ли с самого начала: завершение речи было,
вроде, не вполне жилищным.
     -  Кого,  простите?  -  переспросила она, наклоняясь  ближе, чтобы дать
понять: она просто не расслышала... шум за окном... стройка.
     - Виталина, говорю, - Горюнов вытер взмокший лоб. - Вождя, то есть.
     Твердунина взметнула брови.
     - Я же из самых лучших, - испуганно залепетал учитель. Похоже было, что
он чувствовал себя как бабочка, которую вот-вот насадят на булавку. -  Вы же
мавзолей  строите.  А  мавзолей -  это  что же?  -  он хихикнул.  - Это ведь
стройматериалы, Александра Васильевна... Кирпич, бетон... Так я и говорю: не
надо отдельно. Лучше выделите нам  квартирку из этого матерьяла,  а Виталина
мы возьмем к себе.  И отлично разместимся, - заторопился он, замечая, как на
лицо Твердуниной наползает  грозовая туча. - Я с ним в  комнате-то и буду...
пожалуйста...  Мне места-то  сколько  надо?  -  дурашливо  спросил  учитель,
хихикнув в другой раз:  нервы совсем  отказывали ему. - Мне и надо-то совсем
чуточку... почти как  кошке, или собаке там... не знаю... Положим с почетом,
не беспокойтесь! И  доступ к телу организуем со всем удовольствием. Разве мы
не понимаем? Только чтобы по ночам не топали...
     - Да  вы с ума сошли! - с  облегчением сказала Александра  Васильевна и
захохотала. - Что вы, Савелий Тихоныч!
     Горюнов сжался.
     Александра Васильевна смеялась. Глаза ее сияли, лицо разрумянилось. Она
подносила ладонь к щеке, она утирала слезы, смех ее был звонок и весел, зубы
блестели; "Ой, уморили вы меня, Савелий  Терентич! - сдавленно говорила она,
клонясь к столу. - Ой, уморили!.."
     - Да что же смешного? - горько спросил Г