око сдавать! Поехали! Нечего тут середь дороги разговаривать!
     - На бюро! - вслед  ему кричала Твердунина. - На бюро поговорим! Ты еще
попомнишь! Вот чтоб мне провалиться - Клопенко с тобой разбираться будет!
     -  Да вы что,  Александра  Васильевна! - Витюша  испуганно глядел то на
Твердунину, то в спину шагающего по  глубокой грязи Глинозубова. - Прикажите
ему, пусть вытащит! Что ж мы тут! Чего нам ждать-то?! Прикажите!
     Тяжело дыша, Твердунина откинулась на  спинку  сидения и закрыла глаза.
Губы ее были непреклонно поджаты.
     - Кириллыч!  - заголосил Витюша в окно. - Не  бросай ты  нас ради бога!
Дерни хоть до околицы, я уж там выберусь!
     - А  мне  тут с  вами  недосуг!  -  ответил  Глинозубов,  сделав  такое
телодвижение, будто должен был пуститься вприсядку. - У меня молоко скиснет!
Я-то за все отвечу, что мне!..
     - Кириллыч! - Витюша брезгливо  спустил ноги в грязь и зашлепал к нему,
погружаясь  выше щиколоток. -  Дерни ты  ради Христа,  что  тебе стоит!  Ну,
пошумели немного, так что ж нам тут теперь, ночевать, что ли! А, Кириллыч!..
     - Дерни! - Глинозубов снова глумливым плясовым движением развел руками.
- Теперь вот на тебе - дерни! А комбикорма нет! А косилок - нет! Знай только
орать,   что  Глинозубов  ответит!  Клопенкой  меня  пугает!  Пугай,  пугай!
Глинозубов-то ответит! А  вот вы тут посидите пока!  Может,  найдется добрая
душа - вы-ы-ы-ытащит!..
     - Да на тебе креста, что  ли,  нет,  Кириллыч!  - чуть не плача, взывал
Витюша. - Как можно! Живые люди же!
     - На мне-то креста нет? - удивился Глинозубов. - На!
     Он раздернул ворот телогрейки, расстегнул рубаху.
     - Видел? Нет, ты скажи: видел?!
     Витюша немо мотал головой. Дождь намочил волосы, вода стекала по лицу.
     -  А  теперь  пойди  у  нее  посмотри:  есть на  ней  крест? -  спросил
Глинозубов, понижая голос. - На ней-то вместо креста лягушачья лапка, понял?
На ней вместо  креста кикимора  болотная зеленой жижей кукиш рисовала...  да
что я тут с тобой!..
     Он задрал ногу и поставил на гусеницу. Сапог был облеплен комом глины.
     - Кириллыч! - возопил Витюша, молитвенно поднимая руки.
     - Я уж сорок лет Кириллыч! Давай, поехали!
     Вытирая  руки  и ухмыляясь,  тракторист забрался  в кабину.  Глинозубов
умостился рядом. Трактор заревел, дернул, поволок бочку, переваливающуюся по
ямам.  Страшно  грохоча  и чавкая,  проехал мимо  машины,  -  но  неожиданно
дернулся и встал.
     - Последний  раз! - заорал Глинозубов,  снова распахивая  дверцу. - Вот
чтобы сдохнуть мне на этом месте!
     - Кириллыч! - заблажил Витюша. - Я же знал! Сейчас, сейчас!..
     Бормоча и оскальзываясь, он обежал машину, потащил из багажника трос.
     -  Да  куда ты тянешь,  как  я тебя тут разворачивать буду!  За задницу
цепляй! Ничего - раком проедешься!
     Витюша  повалился  на  сиденье,  тракторист  дернул  рычаг,  и  "Волга"
поползла назад - мягко, будто ватрушка в киселе.
     Александра Васильевна смотрела в стекло,  на дорогу,  отступающую перед
глазами,  на  удаляющуюся  опушку леса, на  лужи,  по  которым хлестал серый
дождь, на низкое темное  небо -  и выражение непреклонности  не  покидало ее
лица.

Маскав, четверг. Настя

     Найденов повернул ключ и открыл дверь.
     В прихожей пахло гречневой кашей.
     Этот  запах въелся  в жизнь,  как въедается грязь  в  потрескавшиеся от
работы руки.  Он сам  же и разъяснял Настене когда-то: гречка  универсальна:
во-первых, вкусна, во-вторых - содержит полный набор элементов  и витаминов,
необходимых организму; кроме того, она необыкновенно дешева; поэтому если ты
ограничен  в средствах,  если тебе не везет и ты не можешь  найти постоянной
работы, нет ничего более разумного,  чем  приналечь  на гречку - будешь сыт,
здоров, а в конце концов, возможно, и разбогатеешь.
     Настя оказалась  рачительной  и экономной хозяйкой - гречка  в доме  не
переводилась. Два дня из  трех, открывая вечером  дверь, Найденов улыбался и
говорил: "Ого! Гречневая каша! Здорово!.."  Прошло  семь  лет, и  теперь  он
боялся, что когда-нибудь ему не хватит сил на улыбку при этой фразе, да и на
саму фразу не хватит сил, и тогда он буркнет, заведомо ненавидя себя: "Опять
эта  проклятая гречка?  Бог  ты  мой, как надоело!" И если у  Настены к тому
моменту останется больше  мужества,  чем у  него,  она отшутится  и достанет
какую-нибудь  вкусную заначку,  сберегаемую  к Майским или  ко  дню Великого
Слияния,  -  селедку,  банку сгущенки,  пакетик сушеной дыни;  а  если нет -
подбоченится и спросит неприязненно: "А  ты заработал на что-нибудь другое?"
Когда он видел эту сцену во сне, то просыпался в холодном ужасе.
     - Ого!  Гречка!  -  сказал  Найденов,  улыбаясь,  чтобы согнать с  лица
гримасу отчаяния. - Здорово!
     Он уже  решил,  что  ничего  не скажет, а просто  улизнет на время  под
каким-нибудь простым предлогом;  но  увидел ее  радостное лицо, почувствовал
прикосновение  теплых  шероховатых  губ -  и понял,  что все равно не сможет
соврать как следует.
     - В общем, я нашел билет, - с некоторым вызовом сказал он. - Слышишь?
     - Что, милый? - Настя повернулась от плиты. - Какой билет?
     - Вот.
     Она вытерла руки о фартук.
     - Ну  и что? - Пожала плечами.  - Старый  билет кисмет-лотереи. Я такие
сто раз видела.
     - Это где же?
     -  Зачем  он  тебе?  -  спросила  она,  неприязненно  крутя  в  пальцах
посверкивающий пластикатовый прямоугольник. - Он что, действительный?
     Найденов хмуро кивнул.
     Настя положила билет на стол и присела рядом.
     - А сколько стоит?
     - Триста таньга. Вообрази. Но сдать нельзя. К сожалению.
     - Почему?
     - А черт  их  знает. Жулики.  Говорят -  нельзя. Вчера можно было... за
сутки можно. А сейчас нельзя.
     - И что тогда?
     - Не знаю.
     - Но ты же не...
     - Подожди, - сказал Найденов. - Подожди. Дай я тебя поцелую.
     - Ты туда все равно не пойдешь,  -  сказала  Настя. - Вот смешной.  Как
будто я  тебя  пущу.  Это  просто курам  на...  - он все-таки  попытался  ее
поцеловать, но  она, отдернувшись, упрямо  закончила: - ...на смех курам это
все! Правда? Ты же не пойдешь?
     Найденов молчал.
     - Красивый, - вздохнула  Настя, снова беря билет  в руки.  - Блестит. -
Она встала и двинулась  вокруг  стола, поворачивая радужное зеркальце билета
так, чтобы зайчик плясал по всей комнате. - Красивый. Дорогой.  Жалко, сдать
нельзя. А раз сдать нельзя...
     Найденов прыгнул, успел схватить за руку у самой форточки.
     - Ты что!
     - Дай, гад! - впилась ногтями в ладонь. - Дай!
     Возмущенно сопя, он сунул билет в карман.
     - И не надо, вообще... потому что...
     - Дурак, - сухо сказала Настя. - Ты мне больно сделал. Ну и пожалуйста.
Подавись своим билетиком. Ты все равно туда не пойдешь.
     Поджав губы, она со стуком поставила на стол тарелку.
     - Да ладно тебе, - примирительно сказал Найденов. - Я же не сказал, что
пойду.
     - Не пойдешь?
     - Не знаю... Не решил еще.
     - Ты что - совсем?! - Настя покрутила пальцем  у виска. -  Ты  думаешь,
что говоришь?! Ты обо мне подумал?
     Найденов поднялся, выдвинул ящик стола,  взял ложку,  с таким же стуком
положил возле тарелки и снова сел.
     - Лешенька,  милый! - Настя  обняла его сзади. - Ты не пойдешь  никуда,
правда?
     Найденов повел плечами, чтобы высвободиться.
     - Давай рассудим. Вот ты говоришь -  никуда  не ходи. А денег  при этом
нет.
     - Как  это нет денег?  Полно у нас денег. Во-первых, у меня сорок  семь
рублей в кошельке. Во-вторых...
     - И во-вторых, и  в-третьих  -  все одно и  то же. Денег  нет.  И взять
негде.
     - Почему негде! - возразила  Настя, разнимая руки, чтобы сесть  на стул
рядом. -  Что  ты,  в  самом деле, из-за  этих  дурацких денег!  Подумаешь -
деньги! Ты расстраиваешься, что нормальную работу никак не получишь?  И зря,
и  зря,  -  наставительно  сказала она.  -  Давай  так:  ты просто  сделаешь
передышку. Хорошо? Ну ее, эту биржу. Отдохни. Я  ведь работаю... нам хватает
пока, правильно? А потом раз! - и...
     - Хватает пока! - фыркнул Найденов. - Просто смешно. Ты работаешь,  да.
Сколько  позволяют. Что тебе эти скоты платят? На  хлеб хватает,  да... а на
что еще хватает? Ты сколько лет в этой юбке ходишь? Не помнишь?
     - Подумаешь - юбка! - она встряхнула головой.
     - Жизнь проходит зря. Однажды проснемся, а она уже прошла... Декларацию
для получения бэби-меда представить не можем?  Не меньше двух лет по  двести
дирхамов в месяц на каждого члена семьи. А?
     Настя пожала плечами.
     - Не можем, - жестко констатировал он, взглянул  на нее  и пожалел, что
повесил на нее этот незаслуженный груз.
     -  Между  прочим, бэби-мед можно  и так купить,  - отстраненно сообщила
она.
     - Как - так?
     - Платишь дороже раза в три... или, может быть, в пять... и пожалуйста.
Никаких проблем.
     - А ребенка потом куда  без декларации?  Его ни  в сад, ни в  школу без
декларации! Ни в поликлинику. И что дальше?
     - А многие так делают, - упрямо сказала Настя.
     Найденов взял ложку и осторожно постучал по столу.
     -  Делают... знаю, кто  так делает. Вот  и  растут детишки  как  трава.
Десять  лет  -  а букв не знает. Ты  присмотрись, присмотрись.  Родители  на
пособии сидят или ящики ворочают  - если повезло, - а отпрыск собакам хвосты
крутит, корк с  малых лет посасывает... Ты этого хочешь? Ты ведь  не хочешь,
правда?
     Он  обнял ее,  жалея,  что приходится  все  это проговаривать.  Жалость
обострила зрение - и все, что обычно он видел зыбкими бликами, разноцветными
тенями, трепетанием полутонов, стало  отчетливым  и  понятным. Это  было  бы
невозможно  кому-нибудь толком объяснить, да он никогда и не пытался,  - как
будто  странный  дефект  зрения,  как  будто  радужные картины  дифракции  в
хрусталике... Сиреневый тон  быстро потек  вниз... вот загустел... появилась
горячая бордовая кайма, опасно пульсирующая, густая... Он  испугался всерьез
-  стал целовать, шепча  в ухо какую-то нежную  чушь. Через несколько секунд
немного  отпустило - вихри утихли,  да и общий тон  посветлел  - как будто в
мазок густой акварели быстро намешали несколько капель воды.
     - Ну все, - бормотал он. - Ну прости дурака.
     - Нет, конечно, - сказала она, встряхнув головой. - Конечно.  Глупость.
Извини.
     - Это  ты  извини... ну прости... ладно?  Теоретически, я  могу еще раз
обратиться  к  Сергею. Если  бы он захотел, он бы нашел  мне  работу. Такую,
которая не в компетенции ФАБО. Раньше он отказывал. То есть, не отказывал...
ты помнишь. Просто делал вид, что хочет помочь, а  сам и пальцем не шевелил.
Но, может быть, теперь у него другое настроение. Хочешь?
     - Нет, - Настя покачала головой.
     - И я не хочу, - вздохнул Найденов. - Он мог  бы, конечно... У него "Ай
кампани" в партнерах... занимался бы я этими треклятыми утюгами. Да? Платили
бы приличные деньги... Дирхамов четыреста, наверное.
     - Нет, - повторила она.
     - Ну и что остается?
     Они помолчали.
     - Остается биржа, - сказал Найденов. - Ничего страшного, но...
     -  Лешенька,  ну  что  ты?  -  перебила  она.  - Ну перестань. Потерпи,
пожалуйста. Мы замечательно живем. Замечательно! Рано или поздно ты  найдешь
работу. Ну когда-нибудь должна же подвернуться нормальная работа!
     - Может быть, - он пожал плечами.  - Но когда? Я не знаю. Завтра? Через
год? Через пять лет? Когда у меня мозги высохнут и я  уже  ни на что не буду
способен?
     Она осторожно погладила его по щеке.
     - А почему не брился?
     - Настюш, -  вздохнул Найденов, обнимая ее.  -  Понимаешь, это реальный
шанс. Этот билетик нам с неба свалился. Реальный шанс. Настоящий.
     Настя зябко передернула  плечами и  горестным жестом  сложила ладони на
коленях.
     - А если ты проиграешь? - спросила она.
     -  Я  не проиграю,  - угрюмо  сказал Найденов. -  Я  чувствую,  что  не
проиграю. Я не могу проиграть.
     -  Чувствую!  Не  могу! - Настя всплеснула руками. - О чем ты говоришь?
Чего стоят твои предчувствия? Это же смешно!
     - На выигрыш шансов больше.
     -  Я не знаю,  не  знаю!  Ну, больше,  ладно.  Но ведь есть  шансы и на
проигрыш - и немалые!  Согласись, -  это просто безумие! Если ты проиграешь,
то...  -  Она  закрыла  глаза руками и  всхлипнула.  -  Безумие, безумие,  -
повторяла Настя.  - Ну хоть меня пожалей, ради аллаха!  Если  ничего... если
нам совсем ничего нельзя!.. то  хотя бы с тобой рядом я  могу быть? Хоть это
мне можно?
     - Я выиграю, - сказал Найденов. - Не плачь.
     Вишневого цвета полоса появилась в  середине. Края голубели - как будто
накалялись.
     Он обнял ее и стал целовать мокрые щеки.
     - Ну перестань... ну пожалуйста.
     - Нет, я не могу так! - Она вырвалась. - Я не  могу тут сидеть и ждать,
что с тобой там сделают! Я же люблю тебя! Я не могу! Я говорю тебе  -  давай
уедем!
     - Господи, да куда же мы уедем? Кому мы с тобой нужны? И где?
     - Начинается! Ну что ты придуриваешься! Ты опять забыл?
     - Что забыл? - простодушно удивился он.
     - Ну вот! - протянула Настя,  упирая руки в боки и глядя на него широко
распахнутыми глазами. - Он  забыл! Что у нас виза  в  Гумкрай пропадает - не
помнит! Что уже  через три  месяца сгорит - и тогда  снова всю эту волокиту!
всю  эту бодягу!.. Сколько времени потеряли! Раньше  ты мне голову  морочил,
что  тебя из-за старого  допуска ФАБО  не выпускает!  Дождались,  наконец, -
выпускает! Теперь что? Почему два раза не уехали с готовыми документами? Что
мешало?
     Она приложила ладони к щекам и сидела так, раскачиваясь.
     - Господи, мы бы уже давно устроились!.. Чего ты ждешь? Ты видишь, этот
город не для нас! Мы тут даже  кошку завести не  можем! А заведем  -  так ее
опять на почтовом ящике повесят!.. А теперь ты еще хочешь идти на лотерею! -
Она  потрясла головой, как будто  пытаясь проснуться.  -  Пожалуйста!  Давай
прямо сегодня соберемся  -  и  уедем!  Или завтра. Нам нечего терять. Там не
может быть хуже, чем здесь! Я на  все готова! Я  полы буду мыть! На  фабрику
пойду! Продавщицей!.. И там-то тебе точно дадут  лабораторию! Неужели они не
поймут, чем ты занят?
     Найденов фыркнул.
     - Лабораторию! Как же!  Какие  там к аллаху лаборатории? Нет, Гумкрай -
это не для нас. Я этих гумунистов  не видел, слава богу, и видеть не хочу...
Вообще, выбрось из  головы.  Почитай,  что про  них  пишут.  Зачем тебе  эта
лабуда? И потом: мама здесь одна останется?
     - Опять! - воскликнула она,  отчаянно  всплескивая руками. -  Зачем  ты
веришь всей этой белиберде! Чего у нас  только не  пишут!  То женщина родила
крокодила,   то   ребенок  питается   электричеством...  то   про   болотное
перерождение расскажут! про  лягушачьи лапки!..  Чушь это все! Дядя Федор же
ничего такого оттуда не писал! Писал, что живут себе люди... трудятся. Детей
растят!..  Думаешь,  там  тоже   бэби-мед?   Наверняка   ничего   подобного!
Отгородились от  нас  -  и живут  себе  по-прежнему.  И я хочу  по-прежнему.
По-человечески!  Как  было.  Понимаешь?  Никто  никого не  угнетает.  У всех
работа! Лаборатории!.. Разве плохо? И при чем тут мама? Устроимся - она тоже
приедет.
     - Отлично, - кивнул Найденов. - Замечательно. Только вот куда потом сам
дядя Федор делся...
     - Уж кисмет-лотереи у них точно нет!
     -  Ну, кисмет-лотереи,  может, и нет,  -  согласился  Найденов. -  А ты
никогда не слышала, как у них...
     -   Опять  все   сначала,  -   перебила  она.  -  С  тобой   невозможно
разговаривать!
     - Да ладно тебе... Не можем же мы вот так сорваться вдруг и уехать! Тут
дел полно... мне на биржу завтра...
     - Ага, а сегодня - в "Маскавскую Мекку"!
     Настя вскочила, яростно топнула ногой.
     - Значит, так, да? Хорошо!
     Она  сорвалась  с  места,  выхватила из-под кровати  большую  сумку,  в
которую складывалось грязное  белье, вывалила  содержимое на  пол, а  взамен
принялась швырять какие-то тряпки из шкафа.
     - Я  не собираюсь тут  сидеть! Я не могу  тебя ждать! У меня  сердце не
выдержит! Идиот!  Нет,  пожалуйста, - лотерея  так лотерея! Только без меня!
Лотерея? -  пожалуйста! Можешь просто  из  окна сигануть, если жить надоело!
Давай!  Не  задерживаю!  Я  еду  в  Гумкрай!  Ничего!  Дядю   Федора  найду!
Подумаешь!..
     Визгнула молния - сумка закрылась.
     Настя пинком отправила ее в прихожую.
     - Пропади ты пропадом со своими лотереями!
     - Ты куда собралась? - спросил он. - Ты знаешь, который час?
     - Ой, какая забота! Какая тебе разница?
     - Я тебя прошу...
     - Хватит! Ты человеческим языком не понимаешь! Не трогай меня!..
     -  Если  ты  к Зарине,  то завтра я  за  тобой  заеду,  - ровно  сказал
Найденов.
     - Только попробуй! Вот попробуй только! С лестницы спущу!
     Хлопнула дверь.
     Найденов сидел,  барабаня  пальцами  по  столу.  Неторопливо  поднялся.
Аккуратно, чтоб  не просыпать, положил из кастрюльки  четыре ложки гречневой
каши.  Сделав это, он  двинулся  было  к столу,  но на полдороге  неожиданно
выругался и со всего маху шваркнул тарелкой об пол.
     Еще через четверть секунды выскочил на лестничную площадку.
     Судя  по индикатору, лифт неторопливо перемещался  куда-то под  небеса.
Грохоча  каблуками  по  ступеням,  Найденов просвистел через восемь  этажей,
ударил крякнувшую  дверь подъезда, вылетел на улицу - и  увидел ее метрах  в
шестидесяти, возле угла дома.
     Настя садилась в машину.
     - Стой! - закричал Найденов. - Сто-о-о-о-ой!..
     Голубой праздничный дымок пырхнул из выхлопной трубы.
     Полминуты он бежал во весь мах.
     Потом остановился.
     Такси вырулило на шоссе и пропало за поворотом.
     Тяжело дыша,  Найденов  смотрел  вслед, как  будто надеясь, что  машина
сейчас вернется. Потом сплюнул и быстро пошел назад.

Голопольск, четверг. Рука

     Пару   недель   назад  Александра  Васильевна  обратила   внимание   на
непристойную  облезлость  памятника,  торчащего  на  площади  под  окном  ее
рабочего кабинета, и приказала тотчас побелить. Некоторое время ее повеление
скакало сверху  вниз  по  административной  лестнице.  В  конце  концов  оно
достигло   необходимого   уровня,  и  теперь   разнорабочий  Коля  Евграфов,
исполнявший в ХОЗУ  все  должности  от  плотницкой  до сантехнической, хмуро
прикидывал, как ловчее приняться за дело.
     Для начала он поставил ведро и неспешно обошел изваяние кругом.
     Памятник  стоял  спиной  к  подъезду  двухэтажного здания,  украшенного
разлапистой колоннадой и лепными медалями. У подъезда висела черная табличка
с   золотыми   буквами  в   три   строки:   "Голопольский  районный  комитет
гумунистической рати края".
     Постамент издалека казался гранитным. По  мере приближения  становились
видны  изъяны  штукатурки. Там,  где она  особенно  облупилась, проглядывала
тусклая краснотца кирпичной кладки.
     Сама   статуя  представляла  собой  гипсовое   изображение  человека  в
пиджачной  паре.  По-видимому,   художник   полагал  обязательным   условием
художественной правды некоторое  загрубление  натуры,  то  есть  выпячивание
всего того, что не  может быть названо красивостью или  лживым  романтизмом.
Поэтому  рост  истукана  был  не  выше  среднего,  а  фигурой  он  напоминал
раздавшегося  в  заду  конторского  служащего.  Видимые  части  одежды  были
изображены так подробно и тщательно, что  невольно наводили на мысль о неких
невидимых частях,  столь  же скрупулезно  изваянных  некогда  добросовестным
скульптором. В целом она (одежда) выглядела довольно кургузой и окончательно
делала  облик  человека чрезвычайно простым и  будничным: пиджак  топырился,
брюки мешковато  висли и пузырились, кепка заставляла заподозрить отсутствие
затылка,   и  только  узел  галстука  тугим  бубоном  сидел  строго  посреди
воротника.  Лицо  изваяния  имело  вполне  неживое  выражение,  подчеркнутое
геометрической