подавитесь, дайте  половину -  сто пятьдесят! Это  мое
право!.. Что? Да, мелкими. Как можно мельче. Нет, серебра не надо...
     Облака тянулись  с  востока, тяжелым  темным  покрывалом  наплывали  на
сумрачно посверкивающий, будто кварцевая друза, город. Низкое солнце все еще
дымно горело в чистом секторе неба.
     Лицо тоже горело.
     Он повернулся и торопливо пошел в сторону "Спортивной".
     Последний луч солнца вырвался из темной пелены  непогоды  - и прощально
воссияли на куполах Новодевичьего золоченые полумесяцы.

Голопольск, четверг. Будни

     Ранним утром того  самого дня, когда  Алексей Найденов  стал счастливым
обладателем  неиспользованного  билета  кисмет-лотереи,  очень  похожий  луч
нащупал  щель  между занавесками,  и Александра  Васильевна  открыла глаза в
просторной спальне собственного дома.
     Два  этих события ровно ничем не  были связаны друг с другом - если  не
считать  солнца, равно  струившего  свет  как  над одной,  так и  над другой
местностью, удаленной от первой на многие сотни километров.
     Александра Васильевна зевнула, зажмурилась и последним ночным движением
натянула одеяло до самого подбородка.
     Если бы речь шла о ком угодно другом, следовало сказать, что  это  была
русоволосая  и довольно  крупная  женщина,  неприбранная  со сна, с яблочным
румянцем на скулах и поволокой в чуточку раскосых светло-карих глазах. Через
минуту  она отбросила  одеяло,  опустила  ноги  на коврик,  посидела,  зябко
подобрав   небольшие  ступни,   помассировала   затылок  и  шею,  жмурясь  и
поворачивая  голову вправо  и влево,  затем встала, шумно раздернула шторы и
подошла к зеркалу. Стянув рубашку, она оказалась белотелой  и полной ровно в
такой степени,  чтобы у  стороннего наблюдателя, окажись он здесь ненароком,
екнуло и зачастило сердце. Женщина обхватила себя  за плечи и, поворачиваясь
то одним, то другим  боком, несколько времени рассматривала свое  отражение.
Если  бы у стороннего наблюдателя, несмотря на сердцебиение,  хватило отваги
заняться тем же самым,  он непременно отметил бы  пышность груди, стройность
ног,  округлость  зада, а  также  белизну и  гладкость живота.  Вслед за тем
женщина величественно  подняла  полные  руки,  повернула  голову,  скосила в
зеркало  взгляд  влажных  карих  глаз  и... и...  - но все  эти  подробности
совершенно  излишни, поскольку с  самого начала  следовало обойтись короткой
веской  фразой:  ненастным  утром   одного  октябрьского  дня  проснулась  в
собственном доме Твердунина А.В.
     И в самом деле, уже минут через пятнадцать, когда Александра Васильевна
умылась и оделась, в ней не осталось почти ничего такого, что  можно было бы
назвать  определенно женским.  Прямой темно-синий  жакет  и  такая  же  юбка
надежно  похоронили лекальные  линии  тела. Справа  и слева  от  сочных  губ
появились суровые складки. Утренняя поволока  карих глаз совершенно истаяла,
уступив место пронзительному выражению готовности к жизни.
     Дом  был пуст  и  тих. Выйдя на кухню, она насыпала в чашку две щепотки
душицы,   налила  кипятку  и   положила   ложку  сахара.  Затем  достала  из
холодильника  блюдце с  половиной вареной свеклы и отрезала  небольшой кусок
хлеба.  Намазав хлеб тонким  слоем смальца,  посекла свеклу ножом на толстые
ломти  и  посолила.  Перед  тем,  как  приняться  за  еду,  повернула  ручку
радиотрансляционного передатчика.
     "Досрочно  закончена уборка  зерновых  в  передовом  хозяйстве  гумхоза
"Октябрьский"  Пименовского  района   Старопименской  области,"  -  радостно
сообщил голос диктора.
     Жуя  свеклу,  Александра  Васильевна  подняла  брови  и  посмотрела  на
календарь - ну да, шестнадцатое октября. "Ничего себе "досрочно", - хмыкнула
она.
     Радио рассказало о  строительстве  нового картофелехранилища в  гумхозе
"Победа"  Краснореченского  района,  а  также  о  сооружении второй  очереди
макаронной фабрики в поселке Долгая Пря Нижневолоцкой области.
     "Молодцы  соседи, -  вздохнула  Александра  Васильевна.  - Видишь  как:
вторую очередь отбухали..."
     "Зарубежные  новости, - сказал, наконец, диктор. - Маскав,  пятнадцатое
октября. По сообщениям наших корреспондентов, в Маскаве набирает ход осеннее
наступление  трудящихся.  Руководство  КСПТ во  главе  с  товарищем  Зарацем
добивается  удовлетворения  насущных  требований  народа.  Наш корреспондент
встретился с товарищем Зарацем и задал ему несколько вопросов".
     Что-то  недолго  потрещало,  затем   женский   голос  спросил:  "Василь
Васильич,  как  вы  считаете, удастся ли  добиться  удовлетворения  насущных
требований  трудящихся?", а мужской, басовито откашлявшись,  ответил: "Так а
шо   ж?   Будемте   оптимистами.   А   то  шо   ж?  Нам   без  этого  никак.
Коммуно-социальная партия трудящих облечена доверием и не отступит. Потомушо
шо ж мы получили? Потомушо новые обещания мы получили, вот шо мы получили. А
ведь уже  лопаются  чаши. Кто виноват, если стихийные выступления доведенных
масс? Кто довел трудящих масс до стихийных выступлений!  А мы дадим народу в
правовом  поле.  И  не  мы одиноки. Нас  поддерживают  братские силы мира  и
прогресса. В первую очередь, гумунистического направления".
     "Василь Васильич, - снова зазвучал голос корреспондентки. - Собираетесь
ли  вы  взять власть в  свои руки?"  -  "Да  ну шо  вы, шо  вы! - добродушно
хохотнув,  ответил Василий Васильевич. - Зачем  нам? При чем тут?  Это массы
Маскава хотят взять! Почему? Потомушо доведены бездумной политикой верхов. А
уж когда  возьмут, то коммуно-социальная впереди. Потомушо облечена доверием
и доказала многолетним авторитетом".
     Грянул марш.
     Александра  Васильевна прибирала со стола, ополаскивала блюдечко из-под
свеклы,  машинально подпевала: "...Нам разум дал... па-ра-па-ра-па-ра-па..."
- и все это  не мешало ей раздумывать о том, как теперь повернутся события в
Маскаве.
     Там  заваривалось, наконец, по-настоящему. Прошлые две недели  дело шло
на  парламентском уровне, тлело,  раскачивалось.  Вдруг  поперло  - взятки и
заграничные  счета,  отставка  спикера...  массовая  драка в нижней  палате,
насильное  изгнание  двух  партий и  фракции "Кров".  Два четырехсоттысячных
митинга, встреча народных депутаций с президентом... А теперь  уж Зарац и  о
стихийных выступлениях заговорил. Сумел использовать. Молодец...
     Они  познакомились  в прошлом году,  когда  Зарац приезжал на областную
ратконференцию  в  качестве  гостя.   Она  вообще-то  не  любила  маскавских
деятелей. Вечное это фу-ты, ну-ты... заграничные штучки... на кривой козе не
подъедешь.  Но оказалось, что Зарац - понятный  мужик, свой.  Тоже,  правда,
слабоват.  Клейменов предложил ему  по  Ч-тринадцать пройти. Напрямки - мол,
так  и  так,  товарищ Зарац.  Не хотите ли? Крещение, так сказать... Черта с
два:  "Мы ведь  КСПТ, -  отвечает  Василь  Васильич. - У  нас,  мол,  идеалы
несколько иного толка... нам, дескать, Ч-тринадцать не показана..."
     "Струсил,  - холодно усмехнулась она  и  сунула блюдце в сушку. - Кишка
тонка в настоящие..."
     ...Машина стояла там, где и должна была стоять, то есть непосредственно
у дома.
     Первое время,  как стали они работать вместе,  Витюша, несмотря на свои
пятьдесят с  гаком, все норовил при появлении Александры Васильевны проявить
юношескую  резвость,  то есть выскочить  из-за  руля  и распахнуть  для  нее
дверцу. Сказывалась привычка  - Клейменов, которого возил Витюша прежде,  не
брал   в  расчет  даже  того,   что  водитель  подвержен  радикулиту:  ждал,
невозмутимо стоя возле машины, пока тот, согнувшись в три погибели, кряхтя и
постанывая, если дело шло в период обострения, вылезет и сделает, что должен
сделать.  Александра  Васильевна же пристыдила и  строго-настрого  запретила
холуйничать.
     Сейчас Витюша, глядя,  как Твердунина спустилась по ступенькам крыльца,
и подавив в себе  желание  услужить, сморщился, словно от зубной боли; когда
она уселась, Витюша что-то проворчал.
     - Что? - спросила она.
     - Да ничего, ничего, - с тайным вызовом буркнул Витюша.
     -  Добрый  день,  во-первых, -  холодно  окинув  его  взглядом, сказала
Александра Васильевна.
     - Добрый, добрый, - ответил он и обиженно поджал губы.
     - Давай до Глинозубова, - приказала Твердунина.
     - До Глинозубова? - удивился Витюша. - Так не проедем же!..
     Но когда Твердунина посмотрела на него с таким  насмешливым выражением,
будто он взял - и прилюдно испортил воздух, изрядно при этом нашумев, Витюша
все же включил передачу, и "Волга" плавно тронулась с места.
     - Что ты все ворчишь? - спросила Твердунина через минуту.
     - Ворчишь, ворчишь, - недовольно  повторил Витюша.  - Я-то не  ворчу...
Попробуй у вас поворчи!  А  как не ворчать! Не жалеете  вы себя,  Александра
Васильевна, вот как есть не жалеете! - плаксиво сказал он, крутя руль.  - До
Глинозубова! Там какая дорога-то! Там на тракторе только и проедешь!
     - Проедем, проедем... Не проедем, так хоть посмотрим.
     - И  предрассудки  какие-то, право  слово! Клейменов-то Михаил  Кузьмич
тоже не барин был - и спросит всегда, и ко второй категории меня приписал, и
сколько  раз я  к нему как к  отцу родному за  советом, за  помощью... а  не
брезговал! Я как  понимаю?  Я  так понимаю:  каждый должен свое  дело сполна
делать!  Если  секретарь райкома -  так одно, а если шофер -  выйди и дверку
распахни, не переломишься!
     - Опять за свое! - вздохнула Твердунина.
     - Ничуть  не  за свое, - возразил Витюша. -  А  только обидно смотреть:
другой ногтя  вашего не стоит, а  все  топырится!  А по  вашему-то  уму,  по
вашей-то образованности  вам  бы  не  только дверцу самой не раскрывать, вам
бы!..
     Витюша резко  вывернул руль. "Волга" едва  не  нырнула  в  канаву, зато
меченый  чернилами гусь  был спасен и, возмущенно загоготав, злобно  вытянул
шею вслед.
     -  Под колеса смотри!  - сердито  крикнула  Твердунина. - Хватит языком
трепать!
     Витюша окончательно обиделся и замолчал.
     Через  несколько  минут машина миновала  кирпичный  завод,  над  трубой
которого  курился  дымок,  оставила  позади  последние  заборы  Голопольска,
обогнала самосвал, кое-как разминулась с молоковозом и повернула на шоссе.
     Скучно  было  следить, как  пролетают  мимо  желтые  березняки, корявые
овражки  и унылая  чересполосица где буро-желтых,  где распаханных  и потому
темно-серых, щедро  расквашенных  недавними дождями  полей.  Торчали  черные
стожки на опушках. Северный ветер трепал на них клочья полиэтилена. Тянулись
телеграфные столбы,  безвольно опустившие  до  земли  чахлые нитки проводов.
Мутное утреннее солнце спряталось в полосу тянущихся с востока низких туч, и
тут же все еще больше выцвело и помрачнело.
     За  деревней  Козюкино  переднее  стекло  покрылось  редкими  волдырями
капель. Когда свернули на проселок, дождь уже шел вовсю, и если остановиться
на минуту и заглушить мотор, можно было бы услышать его ровный шум.
     Переваливаясь по лужам  и  все норовя,  как побитая  собака, пробраться
бочком мимо страшной тракторной колеи, в которой  дождь пировал и пузырился,
машина  доскреблась   до  околицы  села  Богато-Богачева  и  поползла   мимо
покосившихся сараев  и  брошенных  изб. Тут и  там  торчали  из дырявых крыш
обрушившиеся стропилины.  Кое-где и  стены,  подмытые морем  бурого бурьяна,
раскатились и мирно догнивали на земле. Не было видно ни  кошки,  ни собаки,
только несколько  ворон  поднялись и, голодно покаркав, потянулись в сторону
леса...
     Александра Васильевна вздохнула.
     Голопольский  район Верхневолоцкой  области  (которая,  в свою очередь,
представляла  собой  приблизительно шестую  часть территории  края) лежал  в
самом центре низкой болотистой местности. Что  скажешь?  Природа  неброская,
однообразная. Все кругом поросло темным ельником  или кочковато простирается
до самого  горизонта. Доберешься  до темнеющего вдалеке леса -  глядь, снова
болото.  Минуешь болото  -  начинается  лес... за  лесом сельцо  лепится  по
косогору... там опять  болото... опять лесок... осиновая  рощица... за рощей
деревенька  на  краю болотца,  будь  оно  трижды  неладно... Вязкое,  долгое
пространство:  его  и  меря  мерила,  и  чудь чудила,  и  Мамай  прошел,  не
задержался, и швед ликовал на развалинах, и поляк хмуро озирал  окрестности,
смекая, как  бы ими теперь распорядиться, и немец в незапамятные времена два
года  каркал,  и  даже  эпоха  Великого  Слияния  докатывалась  сюда  своими
тягучими, кровавыми волнами, - и где они все теперь? Нету.
     Потому что если взять что-нибудь твердое, оформившееся всеми углами, да
треснуть по нему как следует, оно тут же бац! -  и развалилось, только искры
напоследок посыпались. А,  к  примеру,  тесто:  его хоть  бей,  хоть  режь -
никакого толку: слепил куски, и оно опять как ни в чем не бывало.
     Вот и народец тут такой - вязкий, тягучий, никак его на хорошее дело не
наладишь...
     А ведь как все славно можно было бы устроить!
     Ей представилось вдруг Богато-Богачево совершенно  иным: ярко дробилось
солнце на  крепких  железных крышах, реял  флаг  над  сельсоветом, слышалось
издалека  задорное  пение  возвращающихся  с  поля  гумхозниц, шелестел  под
колесами асфальт, сытный хлебный дух тянулся над селом... и  гул благодарных
мужицких   голосов  накатывался  в  самые  уши:   "Вот  спасибо,  Александра
Васильевна!  Вот  спасибо!" - "Не за  что,  товарищи, не  за что!  Это  долг
гумрати, а если  гумрати - значит и мой". Сразу после этого она увидела себя
входящей в широкие двери обкома.  Потом  что-то  мигнуло,  и  вот  она снова
входила в двери, но  в  двери, по сравнению с которыми обкомовские выглядели
жалкой калиткой, - крайком!..
     - Возрождать, возрождать деревню  надо! - с горечью сказала Твердунина,
озирая дотлевающие следы человеческой деятельности.
     Грязная  дорога  кое-как взобралась на  пригорок.  Витюша  сбавил газ и
спросил обиженным голосом:
     - Через Кузовлево поедем? Или лучше через Барыкино?
     Александра Васильевна не ответила.
     Витюша пробормотал:
     - Через Кузовлево-то оно, кажись, поглаже...
     Но,  добравшись до  околицы брошенной деревушки, где дорога расходилась
на  две равно  непроезжие хляби,  почему-то  крякнул и принялся выворачивать
руль направо:
     - Через Барыкино-то оно поровнее!..
     Увязли тут же.
     Александра  Васильевна  по-прежнему  молчала,  а Витюша делал  все, что
полагается  делать  в подобных случаях: то с выражением озверелости на  лице
бешено  газовал,  отчего  "Волга" по-рыбьи  трепетала  и ползла  боком,  то,
раскрыв  дверцу  и  беспрестанно тыркая  поскуливающую педаль  акселератора,
норовил недоуменно заглянуть под колеса.
     -  Все? - ядовито осведомилась Твердунина, когда он, утирая пот со лба,
позволил себе минутную передышку. - Приехали?
     - Погодка-то! - горестно отозвался Витюша. - Хляби-то! Говорил ведь: не
проедем!
     - Если не проедем, какого черта совался?!
     - Так вы сказали же!
     - А кто из нас за машину отвечает - я или ты?
     - Сказали до Глинозубова - вот я и поехал.
     - А почему не через  Кузовлево? Почему через Барыкино? А если  я скажу,
чтобы с моста в речку ехал, тоже поедешь? Своей головы нет?
     Витюша хотел  ответить,  что  да, мол, поедет,  куда же  деваться, если
приказано,  только, может, перед самой речкой выпрыгнет, однако лишь  махнул
рукой и буркнул:
     - В ступе тут ездить, а не на "Волге"...
     Он заглушил двигатель. Дождь барабанил по крыше.
     - Сколько до Шалеева?
     -  Километра четыре будет, - ответил Витюша.  - Тут в ложок спуститься,
да  вдоль  поля, да потом  через лес... Чудный лес у  них там в  Шалееве!  А
грибов!  А  ягод! И малина тебе, и земляника!  Прошлый год  мы с зятем одних
белых  ведра четыре  набрали!  - Встретил  пронзительный  взгляд  Александры
Васильевны, и заторопился,  чуя недоброе: - Да не дойти по такой дороге,  не
дойти! И трактора у них, глядишь, нету, протаскаешься попусту!
     - Почему  это трактора  нету? -  ласково спросила Твердунина. - Куда же
это  они  все  подевались? Да  Глинозубову скажи: мол, Александра Васильевна
сидит в канаве, ждет, когда он явиться соизволит!.. Что значит - не дойти?
     -  Ладно, ладно, - буркнул Витюша, страдальчески морщась. -  Где-то там
сапоги в багажнике были...
     Он  открыл дверцу, начал  было,  по-черепашьи  вобрав голову  в  плечи,
вылезать  из   машины,   как  вдруг  сунулся  назад  и  замер,   внимательно
прислушиваясь.
     - Трактор! Ей-ей, едет кто-то! - сказал он,  счастливо улыбаясь  и давя
на клаксон, отчего над мокрой дорогой покатились прерывистые трубные звуки.
     - Не тарабань! - сморщилась Твердунина.
     Скоро из-за  опушки  леса показался трактор,  а потом и  прицепленная к
нему молочная бочка. В кабине сидели двое.
     - Кажись, Глинозубов, - сказал Витюша. - Молочко везут!
     Трактор подползал, упрямо меся гусеницами глубокую грязь.
     Александра Васильевна раскрыла свою дверцу и замахала рукой:
     - Иди, иди сюда, герой!
     Трактор остановился, и Глинозубов спрыгнул на землю.
     - Ты же  гравию обещал насыпать! - закричала  Твердунина. -  Твою мать!
Где гравий?! Четыре года об этом говорим! Четыре года!
     Председатель "Зари гумунизма" был без шапки; волосы, прилизанные дождем
на затылке, кудрявились по бокам.
     - Гравию! - воскликнул он, наклоняясь и недоверчиво ее разглядывая. - А
экскаватор? Я лопатой, что ли, сыпать буду?
     Александра Васильевна с отвращением почуяла ядовитый запах перегара.
     - Какой  экскаватор?!  - Твердунина в  ярости сделала попытку выбраться
наружу,  но  вовремя  остановилась,  замарав  только  самые носы  ботинок. -
Твой-то экскаватор где?
     -  Эва!  -  Глинозубов презрительно усмехнулся,  словно  разговаривал с
несмышленым  ребенком.  -  Мой-то  экскаватор  еще  весной  в  силосную  яму
завалился...
     Александра  Васильевна онемела.  Приняв  ее  молчание  за  естественную
паузу, Глинозубов ухмыльнулся.
     - А я  гляжу - никак ваша "Волга"! Ну, думаю, приехали... Генке толкую:
гляди, никак Твердунина сидит!  А он:  нет, у  Твердуниной серенькая.  Какая
серенькая?! Самая что ни на есть белая! Я ему и говорю: ну, говорю, если это
Твердунина, ждать мне седьмого выговора! А он...
     - То есть как завалился?! - полыхнула  вдруг  Твердунина,  стремительно
высовываясь из машины,  будто  собака из конуры; она бы и вывалилась, если б
не  поручень,  за  который  успела  схватиться.  -  Гумунизм  выходит!.. нам
полмира!..  кормить!.. отстраивать!.. А у тебя экскаватор завалился?! Да  за
такое  не выговор!  Билет  на  стол  положишь! С  председателей  полетишь  к
чертовой матери!
     - Ах, билет! - ответно взъярился Глинозубов, отшатываясь.
     - Сядешь ко всем чертям за развал хозяйства! - крикнула она.
     - Ах, за развал! - отозвался он, сжав кулаки и едва не скрипя зубами.
     -  За  удои!  За  падеж! - перед этим  Александра Васильевна  несколько
утянулась, а теперь опять бросилась.
     Глинозубов снова отшатнулся.
     - Топора в руках давно не держал? Подержишь!
     - Ах, топора! - Глинозубов попятился, прижал кулаки к груди и закричал,
по-волчьи  поднимая мокрое лицо к низкому  ненастному небу: - Отвечу! За все
отвечу! А за это кто ответит?! - Он широко махнул  рукой, описав круг. -  За
это кто ответит?! За жизнь мою бессмысленную кто ответит?!
     -  Таким в  гумрати не место!  -  бессвязно  выкрикивала Твердунина,  с
гадючьей  стремительностью высовываясь из кабины. - Таким знаешь где место?!
Каленой  метлой  таких  к  дьяволу!  Я  на  тебя сейчас  Клопенку! В  бараке
сгниешь!..
     -  Ах, Клопенку?! - Глинозубов отвернулся и завопил в сторону трактора:
- Все! Хватит!  Наслушался!  Кто за жизнь мою ответит?! Пусть сидят  тут  до
ночи! Не отцепляй! Не отцепляй, кому говорю!
     Тракторист, возившийся у тракторного форкопа, распрямился.
     - Мол