с интересом подумал Санин, - вот куда она ведет!.."
     Ему была ужасно интересна эта грубоватая тонкая игра чувств и  желаний,
ясно и в то же время неуловимо развертывающаяся перед ним.
     - То есть!
     - Ну да, я говорю серьезно! Кто срывает наши печальные цветы?  Что  это
за люди, которых мы делаем своими героями! -  вырвалось  у  Лиды  совершенно
искренно и трогательно-грустно.
     - Вы к нам безжалостны! - невольно отозвался на скрытые нотки ее голоса
Зарудин.
     - Лидия Петровна права! - с одушевлением поддержал Волошин,  но  сейчас
же спохватился и трусливо оглянулся на Зарудина.
     Лидия захохотала, и ее горящие местью, и стыдом, и тоской глаза  грозно
и печально впились в лицо Зарудину. А Волошин  опять  болтал,  и  слова  его
сыпались, прыгали и дробились, как стая  каких-то  чепушистых  уродцев,  Бог
весть откуда набежавших сюда.
     Уже он говорил  о  том,  что  женщина  с  прекрасным  телом  может,  не
возбуждая грязных желаний, появляться на улицу  голой,  и  видно  было,  как
хотелось ему, чтобы этою женщиной была Лида  и  чтобы  голой  появилась  она
именно для него.
     А Лида смеялась, перебивала его, и в ее высоком смехе слышался  стыд  и
слезы обиды и тоски.
     Было жарко, и солнце высоко и прямо смотрело в сад, и листья  тихо-тихо
покачивались, точно волнуясь знойными, но скованными ленью желаниями. А  под
ними хорошенькая, молоденькая беременная женщина с тайными слезами и  муками
старалась отомстить за поруганную страсть и чувствовала, что это не удается,
и страдала бессильным стыдом; один слабосильный, трусливый самец  мучился  в
потугах высказываемого  и  скрываемого  сладострастного  желания,  а  другой
страдал от ревнивой и унижающей злобы.
     Санин сидел в стороне, в мягкой и зеленой тени липы, и спокойно смотрел
на них.
     - Однако нам пора, - наконец не выдержал Зарудин. Сам не  зная  почему,
он чувствовал во всем, в смехе, в глазах,  в  дрожи  пальцев  Лиды,  скрытые
удары по лицу, и злоба  к  ней,  ревность  к  Волошину  и  физическая  тоска
безвозвратной потери истомили его.
     - Уже? - спросила Лида.
     Волошин, сладко жмурясь, улыбался и тонким языком облизывал губы.
     -  Что  делать...  Виктору  Сергеевичу,   очевидно,   нездоровится,   -
насмешливо, воображая себя победителем, сказал он.
     Они стали прощаться. Когда Зарудин наклонился к  руке  Лиды,  он  вдруг
шепнул:
     - Прощай!
     Он сам не знал, зачем  это  сделал,  но  никогда  так  не  любил  и  не
ненавидел Лиду, как в эту минуту. И в душе Лиды  ответно  что-то  замерло  и
задрожало, в желании  расстаться  с  грустной  и  нежной  благодарностью  за
пережитые вместе наслаждения, без всяких местей, злоб и ненавистей.  Но  она
подавила это чувство и ответила безжалостно громко:
     - Прощайте!.. Счастливого пути. Павел Львович, не забывать!
     Слышно было, как Волошин, нарочно громче, чем нужно, сказал:
     - Вот женщина, она опьяняет, как шампанское!..
     Они ушли, а когда шаги их стихли, Лида села в  качалку,  но  совсем  не
так, как прежде,  а  сгорбившись  и  вся  дрожа.  Тихие,  какие-то  особенно
трогательные, девические слезы полились у нее по лицу.  И  почему-то  Санину
припомнился трогательно-задумчивый образ русской девушки, с ее пышной косой,
безотрадной жизнью и кисейным рукавом,  которым  она  тайком  где-нибудь  но
весне, над обрывом разлива, утирала свои слезы. И  то,  что  этот  старинный
наивный образ был совсем не свойствен обычной Лиде, с  ее  модными  высокими
прическами и изящными  кружевными  платьями,  особенно  было  трогательно  и
жалко.
     - Ну, что ты! - сказал Санин, подходя и беря ее за руку.
     -  Оставь...  какая  ужасная  штука  жизнь...  -  выговорила   Лида   и
наклонилась к самым коленям, закрыв лицо руками. Мягкая коса тихо свернулась
через плечо и упала вниз.
     - Тьфу! - сердито сказал Санин, - стал бы я из-за таких пустяков!..
     - Неужели нет... других, лучших людей! - опять проговорила Лида.
     - Конечно, нет, улыбнулся Санин, - человек гадок по природе...  Не  жди
от него ничего хорошего и тогда то дурное, что он  будет  делать,  не  будет
причинять тебе горя...
     Лида  подняла  голову  и  посмотрела  на  него  заплаканными  красивыми
глазами.
     - А ты не ждешь? - спокойнее и задумчивее спросила она.
     - Конечно, нет, - отвечал Санин, - я живу один...

XXIX

     На другой день простоволосая и босая  Дунька,  с  застывшим  выражением
испуга в глупых глазах, прибежала к Санину, чистившему  дорожку  в  саду  и,
очевидно повторяя чужие слова, сказала:
     - Владимир Петрович, вас желают видеть господа ахвицеры...
     Санин не удивился, потому что ждал того или иного вызова от Зарудина.
     - И очень желают? - шутя спросил он Дуньку.
     Но Дунька, видимо, знала что-то  страшное  и,  против  обыкновения,  не
закрылась рукавом, а взглянула ему прямо в глаза  с  выражением  испуганного
участия.
     Санин поставил лопату к дереву, снял  и  перетянул  пояс  и,  по  своей
манере, слегка раскачиваясь на ходу, пошел в дом.
     "Экие дураки... ведь вот идиоты!" - с досадой думал он о Зарудине и его
секундантах, но это было  не  ругательством,  а  выражением  его  искреннего
мнения.
     Когда он проходил через дом, из дверей своей комнаты вышла Лида и стала
на пороге. У нее было напряженное бледное лицо и страдальческие  глаза.  Она
пошевелила губами, но ничего не сказала. В эту минуту она  чувствовала  себя
самой несчастной и самой преступной женщиной в мире.
     В гостиной, в кресле, беспомощно сидела Марья Ивановна. И  у  нее  было
испуганное несчастное лицо, и  куриный  гребень  наколки  растерянно  свисал
набок. Она тоже поглядела на Санина умоляющими, испуганными глазами, так  же
пошевелила губами и так же промолчала.
     Санин улыбнулся ей, хотел остановиться, но раздумал и пошел дальше.
     Танаров и фон Дейц сидели в зале, на стульях  возле  первого  от  двери
окна, и сидели не так, как садились всегда, а поджав  ноги  и  выпрямившись,
точно им было страшно неловко в их белых кителях и узких синих рейтузах. При
входе Санина они медленно и нерешительно поднялись, очевидно  не  зная,  как
вести себя дальше.
     - Здравствуйте, господа, - сказал Санин громко,  подходя  и  протягивая
руку.
     Фон  Дейц  на  секунду  замялся,  но  Танаров  быстро  и  преувеличенно
поклонился, пожимая руку, так, что перед Саниным мелькнул его  подстриженный
затылок.
     - Ну, что  скажете  хорошего?  -  спросил  Санин,  замечая  эту  особую
предупредительную готовность Танарова и дивясь тому, как  ловко  и  уверенно
проделывал этот офицер глупость фальшивой церемонии.
     Фон Дейц выпрямился и придал холодный вид своей  лошадиной  физиономий,
но сконфузился. И странно  было,  что  заговорил  прямо  и  уверенно  всегда
молчаливый и застенчивый Танаров.
     - Наш друг, Виктор Сергеевич Зарудин, сделал нам честь, поручив за него
объясниться с вами, - сказал он отчетливо и холодно, как  будто  внутри  его
пошла в ход заведенная машина.
     - Ага! - произнес Санин, широко открывая рот с комической важностью.
     - Да-с, - слегка опуская брови, упрямо и твердо продолжал Танаров, - он
находит, что ваше поведение относительно него было не совсем...
     - Ну да... понимаю... - быстро теряя терпение, перебил Санин, -  я  его
прогнал почти что в шею... чего уж тут "не совсем"!
     Танаров сделал усилие, чтобы что-то понять, но не смог и продолжал:
     - Да-с... Он требует, чтобы вы взяли свои слова назад.
     - Да, да... - почему-то счел нужным прибавить длинный фон Дейц  и,  как
журавль, переступил с ноги на ногу.
     - Как же я их возьму? Слово не воробей, вылетит, не поймаешь! -  смеясь
одними глазами, возразил Санин.
     Танаров недоуменно помолчал, глядя прямо в глаза Санину.
     "Однако, какие у него злые глаза!" - подумал Санин.
     - Нам не до шуток... -  сердито,  точно  сразу  поняв  что-то  и  густо
багровея, вдруг быстро проговорил Танаров, - угодно  вам  взять  ваши  слова
обратно или нет?
     Санин помолчал.
     "Форменный идиот!" - подумал он даже с грустью, взял стул и сел.
     - Я, пожалуй, и взял бы свои слова обратно,  чтобы  доставить  Зарудину
удовольствие и успокоить его, - серьезно заговорил он, - тем более  что  мне
это ровно ничего не стоит... Но, во-первых, Зарудин глуп  и  поймет  это  не
так, как надо, и вместо того, чтобы  успокоиться,  будет  злорадствовать,  а
во-вторых, Зарудин мне решительно не нравится, а при таких обстоятельствах и
слов назад брать не стоит...
     - Так-с... - сквозь зубы злорадно протянул Танаров.
     Фон Дейц испуганно поглядел на него, и с его длинной физиономии сползли
последние краски. Она стала желта и деревянна.
     - В таком случае, - повышая голос и придавая  ему  угрожающий  оттенок,
начал Танаров.
     Санин с внезапной ненавистью оглядел его узкий лоб и  узкие  рейтузы  и
перебил:
     - Ну и так далее... знаю... Только драться с Зарудиным я не буду.
     Фон  Дейц   быстро   повернулся.   Танаров   выпрямился   и,   принимая
презрительный вид, спросил, отчеканивая слоги:
     - По-че-му?..
     Санин засмеялся, и ненависть его прошла так же быстро, как и явилась.
     - Да потому... Во-первых, я не хочу убивать Зарудина,  а  во-вторых,  и
еще больше, не хочу сам умирать.
     - Но... - кривя губы, начал Танаров.
     - Да не хочу и баста! - сказал  Санин,  вставая.  -  Стану  я  еще  вам
объяснять почему!.. Очень мне надо!.. Не хочу... ну?
     Глубочайшее презрение к человеку, который не хочет  драться  на  дуэли,
смешалось в Танарове с непоколебимым убеждением, что никто, кроме офицера, и
не способен быть настолько храбрым и благородным, чтобы драться. А потому он
нисколько не удивился, а, напротив, даже как будто обрадовался.
     - Это ваше дело, - сказал он,  уже  не  скрывая  и  даже  преувеличивая
презрительное выражение, - но я должен вас предупредить...
     - И это знаю, - засмеялся Санин, - но этого  я  уже  прямо  не  советую
Зарудину...
     - Что-с? - усмехаясь, переспросил Танаров, беря с подоконника фуражку.
     - Не советую меня трогать, а то я его так побью, что...
     - Послушайте! - вдруг вспыхнул фон Дейц, - я не  могу  позволить...  вы
издеваетесь!.. И неужели вы не понимаете, что отказываться от вызова, это...
это...
     Он был красен, как кирпич, и тусклые глаза глупо  и  дико  пучились  из
орбит, а на губах показался маленький слюнный водоворотик.
     Санин с любопытством посмотрел ему в рот и сказал:
     - А еще человек считает себя поклонником Толстого!
     Фон Дейц вскинул головой и затрясся.
     - Я вас попрошу! - с  визгом  прокричал  он,  мучительно  стыдясь,  что
кричит на хорошего знакомого, с которым недавно говорил о  многих  важных  и
интересных вопросах. - Я вас попрошу оставить... Это не относится к делу!
     - Ну нет, - возразил Санин, - даже очень относится!
     - А я вас попрошу, - с истерическим воплем закричал фон  Дейц,  брызгая
слюной, - это совсем... и одним словом...
     - Да ну вас! -  с  неудовольствием  отодвигаясь  от  брызгавшей  слюны,
сказал Санин, - думайте, что хотите, а Зарудину скажите, что он дурак...
     - Вы не имеете права! - отчаянным плачущим голосом взвыл фон Дейц.
     - Хорошо-с, хорошо-с... - с удовольствием проговорил Танаров. - Идем.
     - Нет, - тем же  плачущим  голосом  и  бестолково  размахивая  длинными
руками, кричал фон Дейц, как он смеет... это прямо... это...
     Санин посмотрел на него, махнул рукой и пошел прочь.
     - Мы так и передадим нашему другу... - сказал ему вслед Танаров.
     - Ну, так и передайте, - не оборачиваясь, ответил Санин и ушел.
     "Ведь вот, дурак, а как попал на своего дурацкого  конька,  какой  стал
сдержанный и толковый!" - подумал  Санин,  слыша,  как  Танаров  уговаривает
кричащего фон Дейца.
     - Нет, это нельзя так оставить! -  кричал  длинный  офицер,  с  грустью
сознавая, что благодаря этой истории потерял  интересного  знакомого,  и  не
зная, как это поправить, а оттого еще больше озлобляясь и,  очевидно,  портя
дело вконец.
     - Володя... тихо позвала из дверей Лида.
     - Что? - остановился Санин.
     - Иди сюда... мне нужно...
     Санин вошел в маленькую комнату Лиды, где было полутемно  и  зелено  от
закрывающх окно деревьев, пахло духами, пудрой и женщиной.
     - Как у тебя тут хорошо! - сказал Санин, страстно и облегченно вздыхая.
     Лида стояла лицом к окну и на ее плечах и щеке мягко и  красиво  лежали
зеленые отсветы сада.
     - Ну, что тебе нужно? - ласково спросил Санин.
     Лида молчала и дышала часто и тяжело.
     - Что с тобой?
     - Ты не будешь... на дуэли? -  сдавленным  голосом  спросила  Лида,  не
оборачиваясь.
     - Нет, - коротко ответил Санин.
     Лида молчала.
     - Ну, и что же?
     Подбородок Лиды задрожал. Она разом повернулась и задыхающимся  голосом
быстро и несвязно проговорила:
     - Этого я не могу, не могу понять...
     - А... - морщась, возразил Санин, - очень жаль, что не понимаешь!..
     Злая и  тупая  человеческая  глупость,  охватывающая  со  всех  сторон,
исходящая равно и от злых, и от добрых, и от прекрасных,  и  от  безобразных
людей, утомила его. Он повернулся и ушел.
     Лида посмотрела ему вслед, а потом ухватилась обеими руками за голову и
повалилась на кровать. Длинная темная коса, словно  мягкий  пушистый  хвост,
красиво разметалась по белому чистому одеялу. В эту  минуту  Лида  была  так
красива, так сильна и гибка, что, несмотря на отчаяние  и  слезы,  выглядела
удивительно живой и молодой; в окно смотрел пронизанный солнцем зеленый сад;
комнатка была радостна и светла. Но Лида не видела ничего.

XXX

     Был тот особенный вечер, какой только изредка бывает на земле и кажется
спустившимся откуда-то с прозрачного и величественно-прекрасного голубеющего
неба. Невысокое солнце второй половины лета уже зашло, но  было  еще  совсем
светло, и воздух был удивительно  чист  и  легок.  Было  сухо,  но  в  садах
неведомо откуда появилась обильная  роса;  пыль  с  трудом  поднималась,  но
стояла в воздухе долго и лениво; было  душно  и  прохладно  уже.  Все  звуки
разносились легко и быстро, как на крыльях.
     Санин, без шапки, в своей  широкой  голубой,  но  уже  позеленевшей  на
плечах рубахе, прошел по  пыльной  улице  и  длинному,  заросшему  крапивой,
переулку к дому, где жил Иванов.
     Иванов, серьезный и широкоплечий,  с  длинными,  прямыми,  как  солома,
волосами, сидел перед окном в сад, где все больше увлажнялась росой и  опять
зеленела запылившаяся за день зелень, и методично набивал папиросы  табаком,
от которого на сажень вокруг хотелось чихать.
     - Здравствуй, - сказал Санин, облокачиваясь на подоконник.
     - Здорово.
     - А меня на дуэль вызвали, - сказал Санин.
     - Доброе дело! - ответил Иванов невозмутимо. - Кто и за что?
     - Зарудин... Я его из дому выгнал, ну он и обиделся.
     - Так,  -  сказал  Иванов.  -  Будешь,  значит,  драться?  Подерись,  я
секундантом буду... пусть другу нос отстрелят.
     - Зачем... Нос - благородная часть тела... Не буду я драться! - смеясь,
возразил Санин.
     - И то хорошо, - кивнул головой Иванов, -  зачем  драться,  драться  не
следует!
     - А вот моя сестрица Лида иначе рассуждает, - улыбнулся Санин.
     - Потому - дура! -  убежденно  возразил  Иванов.  -  Сколько  в  каждом
человеке этой глупости сидит!
     Он набил последнюю папиросу и сейчас же закурил ее,  остальные  собрал,
уложил в кожаный портсигар и, сдунув табак с подоконника, вылез в окно.
     - Что будем творить? - спросил он.
     - Пойдем к Соловейчику, - предложил Санин.
     - А ну его, - поморщился Иванов.
     - Что так?
     - Не люблю я его!.. Слизняк!..
     - Многим ли хуже всех других, - махнул рукой Санин. - Ничего... пойдем.
     - Ну, пойдем, мне что! - согласился Иванов так же быстро, как он всегда
соглашался со всем, что говорил Санин.
     И они пошли по улицам, оба здоровые и высокие,  с  широкими  плечами  и
веселыми голосами.
     Но Соловейчика не оказалось дома. Флигель был заперт, во дворе пусто  и
мертво, и только Султан громыхал у амбара цепью  и  одиноко  лаял  на  чужих
людей, неведомо зачем ходивших по двору.
     - Экая мерзость тут, - сказал Иванов. - Пойдем на бульвар.
     Они ушли, затворив калитку, а Султан, тявкнув еще раза два,  сел  перед
будкой и печально стал смотреть на свой пустой двор, на мертвую  мельницу  и
белые узкие и кривые дорожки, змеившиеся по низкой пыльной траве.
     В городском саду, по обыкновению, играла музыка. На бульваре  было  уже
совсем прохладно и легко. Гуляющих было много и их темная толпа, как  бурьян
цветами, пересыпанная женскими платьями и шляпами, волнами двигалась взад  и
вперед, то вливаясь в темный сад, то отливая от его каменных ворот.
     Санин и Иванов, под руку, прошли в сад и в первой же  аллее  наткнулись
на Соловейчика, задумчиво расхаживавшего  под  деревьями,  заложив  руки  за
спину и не подымая глаз.
     - А мы были у вас, - сказал Санин.
     Соловейчик робко улыбнулся и виновато проговорил:
     - Ах, вы меня извините, я  не  знал,  что  вы  придете...  а  то  я  бы
подождал... А я, знаете, прогуляться немножечко вышел...
     Глаза у него были блестящие и грустные.
     - Пойдемте с нами, - продолжал Санин, ласково беря его под руку.
     Соловейчик с радостью согнул свою руку, притворяясь веселым, сейчас  же
ненатурально сдвинул шляпу на затылок и пошел с таким видом,  точно  нес  не
руку Санина, а какую-то драгоценную вещь. И рот у него стал до ушей.
     Около  солдат,  с  багровыми  от  натуги  лицами,   дувших   в   медные
оглушительно звонкие трубы,  среди  которых  вертелся  и,  видимо,  рисуясь,
размахивал палочкой тоненький, похожий на  воробья,  военный  капельмейстер,
тесной грудой стояла публика попроще - писаря, гимназисты, молодцы в сапогах
и девушки в ярких плач очках, а по аллеям,  точно  в  нескончаемой  кадрили,
навстречу друг другу перепутывались пестрые  группы  барышень,  студентов  и
офицеров.
     Навстречу попались Дубова с Шафровым и  Сварожичем.  Они  улыбнулись  и
раскланялись. Санин, Соловейчик и Иванов обошли  кругом  весь  сад  и  опять
встретились с ними.  Теперь  среди  них  шла  еще  и  Карсавина,  высокая  и
стройная, в светлом платье. Она еще издали улыбнулась Санину, которого давно
не видела, и в глазах ее мелькнуло выражение кокетливого дружелюбия.
     - Что вы одни  ходите,  -  сказала  сухенькая,  сутуловатая  Дубова,  -
присоединяйтесь к нам.
     - Свернемте, господа, в боковую аллею, а то тут толкотня... - предложил
Шафров.
     И большая,  веселая  группа  молодежи  завернула  в  полусумрак  густой
молчаливой  аллеи,  оглашая  ее  веселыми  звонкими  голосами  и  заливистым
беспричинным смехом.
     Они прошли до самого конца сада и  собирались  повернуть  назад,  когда
из-за поворота показались Зарудин, Танаров и Волошин.
     Санин сейчас же увидел, что офицер  не  ожидал  встречи  и  растерялся.
Красивое его лицо густо потемнело, и вся фигура выпрямилась. Танаров  мрачно
усмехнулся.
     - А эта пигалица еще здесь? -  удивился  Иванов,  указывая  глазами  на
Волошина.
     Волошин, не видя их и оборачиваясь,  смотрел  на  Карсавину,  прошедшую
вперед.
     - Тут! - засмеялся Санин.
     Этот смех Зарудин  принял  на  свой  счет,  и  это  произвело  на  него
впечатление удара. Он вспыхнул,  задохнулся  и,  чувствуя  себя  похваченным
какою-то тяжелою силой, отделился от своей группы  и,  быстро  шагая  своими
лакированными сапогами, пошел к Санину.
     - Что вам? - спросил Санин, вдруг  становясь  серьезным  и  внимательно
глядя на тонкий хлыстик, который Зарудин неестественно держал в руке.
     "Ах, дурак!" - подумал он с раздражением и жалостью.
     - Я имею сказать вам два слова... - хрипло проговорил  Зарудин.  -  Вам
передали мой вызов?
     - Да, - слегка пожал плечом Санин, все