свою.
     Чтобы ничего не видеть, Макарон разбил булыжником прожектор  и  побежал
вниз, спотыкаясь и грохоча. Артамонов вполз на подоконник и бросился следом.
     Ситуацию  спасло то, что Улька родилась в сорочке. Ее угораздило упасть
прямо  в  лифтовую  шахту.  После  приземления бездыханную Ульку  еще  долго
покачивал батут курилки. Она очнулась, когда сетка почти не шевелилась.
     -- Ну, ты даешь! -- обрушился на нее  Макарон. -- У меня чуть сердце не
разорвалось.
     Улька ошалело вращала головой и не понимала, где находится.
     Сообщили Орехову, Деборе,  остальным. Вызвали "скорую". Врачи  сказали,
что  на выход из шока уйдет несколько дней.  На  место происшествия  приехал
следователь. Дача  показаний для Макарона  и Артамонова была хорошим поводом
облегчиться. Рассказывать все, что было, просто так не поворачивался язык --
настолько с Улькой все получилось неожиданно.
     -- Что вы делали наверху? -- спрашивал следователь.
     -- У нее была мечта -- снять город с высоты птичьего помета, -- отвечал
Артамонов.
     -- Неужели об этом можно мечтать? -- удивился следователь.
     -- А почему бы и нет?
     -- А больше вы ничего не снимали?
     -- Нет.
     -- А где пленка?
     -- Все упало вниз.
     -- Внизу ничего не нашли.
     -- Плохо искали.
     --  Вы  занимаетесь  сокрытием,  товарищ  Артамонов.  Это  преследуется
законом.
     -- Мы знаем, чем занимаемся. И знаем, что все, чем мы занимаемся, у нас
преследуется.
     После  допроса  Макарон  с  Артамоновым  отправились  к  Орехову,  но в
квартиру к нему попали не сразу. Полет Ульки отнял у  него дар  речи. Орехов
заперся и никому не открывал. Но Артамонов настоял.
     -- В этой жизни пристрелян каждый наш шаг, -- сказал  он Орехову. -- Не
ценишь деньги --  отнимут, не  любишь  жену -- уведут. У денег и дружбы есть
одна тонкость -- их  надо защищать, как  диплом. Заслужить и потом защитить.
Это две части одной работы.  И еще -- от жизни надо  брать чуть меньше,  чем
она позволяет взять.
     Орехов молчал.
     -- Пойдем проявлять пленки, -- сказал Макарон Артамонову.
     Они доехали до "унитаза", поднялись  в лабораторию,  достали из тайника
фоторужье,  вынули  пленку и приступили к проявке. Потом сканировали кадр за
кадром и по очереди вытаскивали  на  монитор. Снимки получились отчетливыми.
Снятые в инфракрасном диапазоне, они придавали фактам дьявольский оттенок.
     -- Теперь эти ребята в  наших руках, -- сказал Макарон. --  Главное  --
промурыжить судебных исполнителей. Нам нельзя съезжать из детинца. Вплоть до
того, что мы здесь забаррикадируемся.
     -- Надо призвать на помощь трезвенников,  --  вспомнил  Артамонов, -- и
устроить из амбалов живое оцепление.
     -- Как мы раньше не додумались?
     Утром с белым  флагом на Озерную  явился Фоминат. Платьев заслал  его к
"лишенцам" как бывшего у них в употреблении. На Фомината возлагались функции
парламентера.  Он  сказал, что  если в выходящей  завтра газете  будет снята
первая  полоса, то найдутся  люди,  которые хорошо  за это заплатят. Он  дал
понять, что та сторона в курсе всего, что происходит в лагере противника.
     Макарон  встал навстречу, чтобы  устроить  Фоминату  дисмисл  --  иными
словами, чтобы дипломата, которого корчил  из себя Фоминат, объявить частным
лицом и потом по этому лицу  как  следует  настучать. Но Артамонов тормознул
его.
     -- Это наш человек, -- сказал он. -- Мы с ним проводили лотерею.
     -- Ну, извини, -- сказал Макарон. -- Так это и  есть тот самый  Фоминат
натрия?
     -- Конечно.
     -- Похож.
     -- Сколько платите за пленки? -- cпросил Артамонов у Фомината.
     -- Сто пятьдесят.
     -- Всего-то?
     -- А сколько вы просите?
     -- Мы ничего не просим. Нашу  константу вы знаете  --  триста.  Она  не
меняется на протяжении уже нескольких лет, поэтому не обсуждается.
     -- Я передам заявку губернатору.
     -- Но это не все, -- сказал Артамонов.  --  Положение о  лотерее до сих
пор не подписано. Вы должны  вернуть  назад видеодвойку.  Мы  выставим ее  в
галерее, как в музее. Она дорога нам как память и чтобы замкнуть круг.
     -- Я принесу, -- сказал Фоминат. -- Завтра.
     -- Сегодня,  --  сказал Артамонов. -- В  четыре мы  привезем  в "Чикен"
оригинал полосы и обе пленки. Деньги и техника должны быть при вас.
     Было  понятно,  что  Артамонов  оттягивает время.  Когда Фоминат  ушел,
Артамонов дал команду снять с номера сверстанный материал.
     -- Зачем? -- спросил Макарон. -- Мы, что, свертываемся?
     -- Нет. Мы снимем с полосы фотографии и отвезем, как обещали.  А Дебора
тем временем  поставит  другие, поконтрастнее. Они  ведь думают,  что  мы не
успели распечатать пленки.
     Оригинал-макет  снятой полосы  Артамонов  сложил вчетверо  и опустил  в
боковой карман.
     -- Тираж  надо поднять до миллиона, -- начал  он расписывать коллективу
порядок  действий.  --  Пока  мы с Макароном будем  разбираться  по существу
вопроса,  вы  должны успеть  отпечатать тираж  и вывезти его  из цеха. Ночью
придут  опечатывать  имущество  -- нам придется  подписать  акты,  иначе  не
затянуть время. Если  мы  промурыжим  их  пять  --  семь  часов,  вам  будет
достаточно.  При  разноске  газеты использовать только своих  людей.  Никого
слева  не нанимать. В каждый  почтовый ящик -- по две газеты: одну поглубже,
вторую -- чтоб торчала. За почтальонами будет зачистка, люди Платьева пойдут
по  пятам вынимать  газету  из ящиков. На три  оставшиеся  полосы  поместите
приветы от Леха Валенсы,  Жоржа  Помпиду и так  далее.  Внутри телепрограммы
поместите фотографию Макарона с Дастином  на руках. Это придаст  шарму. Надо
расписать подробнее  все  как  было -- и  про биты, и  про "Chrysler", и про
Орехова. Будем  взывать к  народу.  Текст  должен  быть убийственным. Газета
должна попасть в квартиры к утреннему чаю. Дата выхода  -- вчерашним числом,
чтобы не смогли пришить нарушения  закона. За главного  остается  Ренгач, --
Артамонов  заговорил бодрее, а  то  все казалось,  будто диктует  завещание.
Журавлева  записывала за ним  каждую букву.  Коллектив стоял  вокруг и ждал.
Получив ценные указания, все отправились выполнять.
     "Может,  никуда  не  ходить?"  -- хотел сказать Артамонову  Макарон, но
вспомнил, как падала  Улька, и раздумал.  Было  понятно,  что своего решения
Артамонов не отменит.
     -- Сделать из нас аманатов у них не получится, -- сказал в конце концов
Макарон и свистнул Бека.
     До встречи с людьми Платьева оставалось несколько минут.
     Декабрьский  день  путался  под  ногами  без  всякой  отчетливой  идеи.
Начинало  темнеть. Ступенек до "Chrysler"  оказалось девятнадцать. "Когда бы
еще пришло в голову сосчитать?"-- подумал Артамонов.
     Трезвенники  разомкнули  ряды  и пропустили  Артамонова с  Макароном за
пределы оцепления.
     "Chrysler"  вернулся на базу под утро. Он появился из-за угла соседнего
здания  с   включенной  аварийкой.  Машина   медленно  катилась  к  подъезду
"унитаза".
     -- Странно,  -- сказала Журавлева,  вместе со всеми  не смыкавшая  глаз
целую ночь.
     -- Может, движок не тянет? -- поразмыслила Дебора и сама себе ответила:
-- Должен тянуть, там ведь одни свои.
     Воткнувшись в бордюр, машина остановилась.
     Все  побежали  вниз.  Салон  оказался  запертым  изнутри.  Артамонов  с
Макароном сидели  с закрытыми глазами.  Макарон --  за  рулем,  Артамонов на
заднем сиденье. Бек по очереди лизал им лица.
     Дебора с Журавлевой начали стучать по кузову, чтобы хоть что-то делать.
Бек метался от окна к окну, предъявляя то одной,  то другой  кровавую близну
на морде. Похоже, он не  понимал, зачем девушки пытаются проникнуть в салон.
Что  еще  требуется,  если  сделано  все?  В мозгу  Бека  продолжала  висеть
раскадровка  всего, что произошло в "Старом чикене". Как  только Артамонов с
Макароном  прибыли  в  подвал,  их  принялись угощать.  Потчевали бесконечно
долго, подливали и подсыпали в  бокалы  разные вкусности с приятным запахом,
причем  достаточно знакомым.  Где-то  он  уже  попадался, этот запах.  Очень
запоминающийся и влекущий. Во  всяком  случае,  Беку понравился. Но как  раз
псине  никто  ничего  и   не  предлагал.   Пришлось  отправиться  на   кухню
самостоятельно. Понятно,  что оттуда сразу разбежались повара, и Бек учинил,
как  любит  выражаться Макарон,  тотальный бертильонаж. Все закончилось тем,
что Бек зафиксировал человека, которым  пахли биты, и  схватил его за локоть
прямо  в  подсобке.  Беку  показалось  странным,  что  у  людей при  внешней
дубоватости  внутри  такие мягкие  кости: едва прикоснулся, а  они хруп -- и
все. Когда Бек вернулся в зал, угощение подходило к концу. Начали прощаться.
Макарон  позвал собаку и  нетвердой походкой  дошел до машины. Бека два раза
звать  не  надо,  он  прыгнул  на  место,  завели  машину и  поехали.  Потом
вспомнили,  что  забыли Артамонова.  Стали  возвращаться назад  и застряли в
воротах.  Через  некоторое время притащился  Артамонов. Боковые  двери  были
зажаты забором,  и Артамонову пришлось  влезать через заднюю дверь.  Кое-как
выкарабкались  из  узкого  прохода  и  покатили  домой.  Потом  поехали  еще
медленнее. Макарона выкручивало  наизнанку,  но  наружу  ничего не выходило.
Такое бывало  и раньше, но  тогда  он  блевал веществом, которое Бек  тут же
пытался сожрать,  за что  ему  и попадало под  ребро.  А  в  этот  раз рвало
насухую.  Макарон несколько раз останавливал машину,  потом опять  трогался.
Бек  видел, как он пытался написать что-то на бумаге, но у него  выпадала из
рук авторучка.  Он  отключался и  снова  приходил в себя,  чего нельзя  было
сказать об Артамонове, который,  как  только сел, сразу спекся.  Вот  так не
спеша и добрались до "унитаза". "Открывайте, здесь нечем дышать!" -- додумал
свою мысль Бек и громко завыл.
     Пока девушки догадались, что надо разбить стекло, прошло время.
     Макарон сказал, словно во сне:
     --  Палас  сухой,  как  палубы  со  всеми  бригадирами.  На трассу всех
бригадиров! Как в Цюрихе. Да, мам?
     Между сидениями лежал лист бумаги с нацарапанным текстом:  "Не хоронить
три дня". И подпись -- "Клофелин".
     Результатов  выборов  дожидались  за городом.  Оставаться на виду  было
опасно.  Спаренный  номер  "Лишенца"  произвел  эффект разорвавшейся  бомбы,
бризантный  заряд  которой перешиб все информационные потоки. А вышедший  за
ним следом еще один -- просто размазал всех по земле. В нем расписывалось по
пунктам все, что произошло накануне выборов.
     Город  проголосовал  за  Макарона целиком  и полностью, а  вот  область
уклонялась  до  последнего.  К  часу  ночи  у  Макарона  набралось  тридцать
процентов голосов, а у Платьева -- сорок. Потом поступили уточненные данные:
тридцать девять процентов у Макарона и сорок один -- у Платьева. После этого
информацию  сообщать  перестали. К  четырем  утра  не отчитались только  три
района. Как  они изменят предварительный  расклад, предположить было трудно.
Окончательные результаты  выборов  утаивались до  обеда  следующего  дня.  И
только  когда тянуть  было уже некуда, избирательная комиссия сообщила итоги
--  Макарон  победил с  перевесом  в три  процента.  Он собрал половину всех
голосов, что означало победу в первом туре.
     Избирательная  комиссия  долго   не   вызывала  Макарона  для  вручения
Свидетельства  о вступлении в должность. Квазисудебные органы  рассматривали
споры, связанные с итогами голосования. Макарону вменяли в вину то,  что его
фамилия была выделена синим цветом и  вся информация игрою красок подавалась
так,  будто выборы  уже состоялись  и  результаты  известны, а  материалы  в
"Лишенце"  были смонтированы так, будто  новый  губернатор -- не Платьев,  а
Макарон. Введенный в заблуждение электорат якобы ничего не понял,  подошел к
урнам   формально  и  проголосовал,  как  бросилось  в  глаза.  Это  явилось
основанием для того,  чтобы оспорить результаты. Проигравшая сторона подняла
хипеж,  но  фокус  не  прошел.  Да  и  не  мог пройти.  По  той причине, что
губернатор  Платьев, как  лежачий больной, уже давно "делал под себя". Делал
все. В том числе и Устав области, который был сделан настолько под Платьева,
что обратного хода не могли дать даже форс-мажоры.
     Когда страсти улеглись, "лишенцы" вернулись в город.
     Четыреста тысяч избирателей, проголосовавших за Макарона, были неплохим
стартовым капиталом для очередного рывка.
     Вступив  в  должность,  Макарон  устроил  прием на  дому.  Пришли  все:
Нидворай,  Маргарита  Павловна, топ-модель с  Давликаном,  комендант Ренгач,
старший печатник Толкачев, трезвенник Завязьев  с  половиной  своих  коллег,
"сестры" Изнанкина  и Флегма,  Шарлотта Марковна,  отец  Волович, Журавлева,
Ясурова.  На кухне хозяйничала  тетя  Паня. Дастин ездил  верхом  на Беке  и
требовал   живую  лошадь.  Улька  штудировала  медицинскую  энциклопедию  на
предмет,  можно ли забеременеть после полета. Дебора  занималась  дочкой.  В
камине потрескивали дрова. Артамонов с Ореховым играли в  шахматы. Доску они
придерживали коленями, а сбитые фигурки бросали в огонь.

     Тверь, 1995 -- 2000.