сдать сопромат.
     Первокурсницы,  совершая  пробные  любовные  вылазки  в  Майский  парк,
шарахались от памятника Пушкину, как от привидения.
     Майский  парк  славился  деревянными  скульптурами,  которые ваялись из
засохших на корню деревьев. Дубы  там умирали  десятками, и  в парк,  как на
падаль, слетались  все резчики страны. Материала катастрофически не хватало.
Стволы пришлось завозить из соседнего леса. Их распиливали, зарывали в землю
и вырубали то ли брянского князя Романа, то ли дурака Ивана.
     За каких-то пару лет парк превратился в языческое кладбище.
     Из   реализма   там   был   только   гранитный    бюст   дважды   Героя
Социалистического  Труда  Бутасова. У подножия зачастую  сидел  сам  герой с
бутылкой. Он целовал себя, каменного, бил себя, живого, в  грудь и кричал на
прохожих.
     Майский  парк считался кровным массивом студентов-машиностроителей. Над
ним  постоянно  брались  социалистические обязательства --  то  вырубить под
корень всю  дичь,  то снова засадить пустоты  бересклетом да можжевельником.
Может  быть,  поэтому  парк  сильно смахивал  на  студентов  -- был таким же
бесхозно заросшим и с Пушкиным внутри.
     Окрестности  находились  как   бы  в  одной   компании  с  институтским
комплексом. Только два пуританизированных общежития -- женское и  мужское --
заговорщицки  стояли  в  стороне.  Они  не  могли соперничать с  кремлевской
кладкой  старинных  построек,  а простым  силикатным  кирпичом  не каждого и
прошибешь, как любил говаривать Бирюк.
     Архитектурным  довеском  к общагам  служила столовая номер 19, попросту
"девятнарик". Студенты  питались  в  ней  большей  частью в  дни  стипендий.
Столовая была удобна  тем,  что  любое  мясо, принятое в  ее мушиной утробе,
могло перевариваться  и неделю,  и две.  В зависимости  от количества  пива,
залитого поверх.
     За  углом  бульвара  высилась  длиннющая  девятиэтажка.  В  обиходе  --
"китайская стена". Ее молоденькие и не очень обитательницы, в основном дочки
городских голов разного калибра, безвылазно паслись  в мужском общежитии. Но
жениться на них студенты почему-то не  желали, за что родители и секли дочек
по партийной линии.

Золотое Меловое

     В понедельник с утра первокурсники стали заметно проще. Походная  форма
делала  многих  неузнаваемыми.  Вместе  с  наглаженными костюмами дома  было
оставлено все  наносное, вычурное и напускное, что мешало сближению во время
занятий.  А  тут,   оказавшись  незажатыми,   все  повели  себя  так,  будто
одновременно делали шаг навстречу друг другу.
     В  ожидании электрички  первокурсники потока банковались  вокруг  своих
старост.
     Рудик в армейском  берете и затертой кожанке был заметен из любой точки
перрона.  Его  черные  вихры  оттеняла  разметанная  ветром  рыжая  шевелюра
Татьяны, так что лик Сергея постоянно находился как бы в ее ореоле.
     Имея столь  завидные ориентиры, группа 76-Т3 быстро  собралась  вместе.
Пересчитались, как в детском саду. Троих не хватало.
     --  Во времена господства  статистики  это  не  потеря, --  резюмировал
Замыкин, но отсутствующих все же занес в свою красную книгу.
     До места назначения добирались целый день.
     -- Известное дело -- в хороший колхоз не  пошлют. Передовое хозяйство и
само  справится,  -- разъяснял куратор  незадачливым первокурсникам  причину
столь несоседских шефских связей. -- За нашим институтом -- не знаю, почему,
но догадаться можно -- закреплена самая что ни на есть глушь.
     Замыкин  оказался на редкость словоохотливым. Из общих споров и бесед с
ним многие уходили  в  диалоги друг  с  другом,  сближаясь  и подавая пример
сближения другим.  Затронутые куратором вопросы оживляли сначала центральное
купе,  потом  вмиг  расхватывались соседними,  и те, не обращая внимания  на
развитие темы в  центре  вагона,  гнули каждый или  попарно в  свою сторону,
выдавая убеждения, наклонности, устремления или их полное отсутствие.
     С девушками  сближались самым невинным  способом -- таскали с вокзала в
автобус и потом перегружали на гужевые повозки их тугую поклажу.
     Татьяна  несла  свой мешок сама. Рудику было не  до нее: будучи заядлым
охотником, он увлеченно спорил с Замыкиным насчет ружей --  какая двустволка
эффективней,   обычная   или   "вертикалка".  Остальные   одногруппники   не
отваживались предложить  помощь Татьяне, опасаясь, что этот  акт обидит ее и
здорово навредит дальнейшим отношениям  с ней. А  Татьяна  так хотела, чтобы
любой,  пусть  даже самый захудалый  одногруппник  предложил взять  ее ношу.
Желание  возникало  не  оттого,  что было  тяжело нести, просто ей  хотелось
казаться такой  же хрупкой и слабой, как две  ее будущие подруги  -- Люда  и
Марина. Она долго ждала подвига от парней, потом полностью разуверилась в их
джентльменстве   и   стала   обходиться   со  своим   вещмешком  подчеркнуто
самостоятельно.
     К месту назначения прибыли в настроении самом предрасположительном.
     Забелин Леша, среднего диаметра  толстячок в болотных сапогах, попросил
группу попозировать для снимка на фоне приближающейся деревни. Было заметно,
что отец  у Забелина  законченный рыболов -- куртка, свисавшая с плеч  сына,
как с вешалки, была  усеяна  крючками  и мормышками. До  самой  околицы Леша
изощрялся   в  умении  снимать  объект  на  ходу  и  просовывался  со  своим
фотоаппаратом чуть не в души согруппникам, поминутно цепляясь  мормышками за
чужую  жизнь.  Всех,  кого  снимал, Забелин уверял, что  смерть как не любит
статических  снимков,  поэтому  ведет творческий  поиск  только  в движении,
только в порыве...
     Подшефная  деревня  называлась  Меловое.   Она   раскинулась   на  двух
известковых холмах, у  подножия  которых  гремели ключи. Вокруг простирались
неубранные  поля, в самой низине лежал луг, бежала речка Ипуть, а между ними
шелестели перелески.
     Замыкин пошел за колхозным начальством, а группа прикорнула на околице.
     Бригадира искали часа  три.  Но он был не в состоянии, поэтому разводил
прибывшую рабсилу по домам для поселения сам агроном.
     Рудика, Артамонова, Бибилова,  Гриншпона  и Нынкина приняла  на  постой
неунывающая бабуся, жившая почти за деревней.
     --  Заходите  в хату, я сейчас приду, -- сказала она мнущимся во  дворе
постояльцам и направилась к соседке.
     Они вошли в избу и стали прикидывать, кто где устроится на ночь.
     --  Чур я  сплю на печке,  --  категорически заявил  Нынкин, более всех
заволновавшийся насчет вместимости бабкиного жилища.
     -- Если влезешь,  --  бросила непонятно откуда появившаяся  старуха. --
Больно  печка мала. У  моего покойничка и  то  ноги  свисали  до колен, хоть
ростом он был с сидячую собаку, не боле.
     Нынкина передернуло оттого, что на облюбованном им месте спал покойник.
Но отступать было некуда.
     -- А какой мэсто  нам? -- всполошился Мурат. Он был горяч и нетерпелив,
и малейшее промедление мгновенно выводило его из себя.
     -- До вас по десятку жили, --  отрезала  бабка. --  Поместитесь.  -- И,
чтобы не подумали, будто она  бросает  слова на ветер,  юркнула  в  какую-то
каморку и принялась  выбрасывать оттуда тюфяки, подушки, матрацы не первой и
даже не второй  молодости. -- Если мало, я  еще от Марфы принесу, -- сказала
она.
     -- Хватит, бабуся, достаточно! Тут и так полно, -- унимал ее Рудик.
     Под прямым руководством бабки возвели общее ложе, напоминающее  яму для
прыжков в высоту с шестом.
     -- Будем спать, как Бубки, -- оценил изворотливость старухи Артамонов.
     --  Мы  пока умоемся, а  вы, бабуль,  подумайте над тем, что  нам нужно
будет  сделать по  хозяйству,  --  предложил  Рудик вариант  взаимовыгодного
сожительства.
     -- Да что вы, внучики! И так замаетесь, по полям шатавшись.
     -- Ничего, справимся! -- забодрились квартиросъемщики.
     --  Ну, разве что  только  картошку мою выкопать  и снести в  подвал да
дрова  порубить  и  уложить  в  поленницы.  А  крышу  и  после  можно  будет
перекрыть... перед отъездом -- к ней еще надо щепы заготовить да десятка два
жердей приволочь из леса.
     -- Нарвались на свою голову! -- занегодовал Нынкин, когда вышли во двор
умываться из-под ведра.  Он  никогда не  был  в деревне и почти не знал слов
"копать" и "рубить".
     -- Н-да,  влипли, -- произнес Гриншпон,  глядя на  бесконечные  бабкины
угодья и штабеля неразделанных дров.

     Куратор подвез с фермы только  что  облупленного барана, выписанного на
ферме в расчете и надежде на то, что он будет отработан. Баран был настолько
хорошо упитан, что Замыкин тут же порекомендовал не делить тушу по постоялым
дворам,  а  взять водки и не мешкая отправиться вместе с  бараном к речке на
шашлык.
     Нашлась  и проволока  под шампуры,  и  лук, и  помидоры, но  главное --
появилось общее дело, которого так не хватало в первые дни занятий.
     -- А как же техника безопасности? -- спросил Артамонов.
     -- Я же говорил: пить надо уметь, -- сказал Замыкин.
     -- Вы говорили: научиться...
     -- Ну, это одно и то же.
     Тропинка  так плавно огибала бронзовые колонны сосен, что  на поворотах
хотелось накрениться. Бор аккуратно  переходил  в луговину,  а луговина -- в
пойму с песчаными бляхами.
     Причесанные стога не успели потемнеть от дождей и пахли земляникой. Еле
вытоптанная ленточка  вилась  между  ними и, как  все  неприметные  на земле
тропинки, вывела к самому красивому  месту  на  берегу.  Река  здесь  делала
изгиб, и  вода, обласкав желтеющие  ракиты,  долго серебрилась под заходящим
солнцем, прежде чем скрыться за поворотом.
     Первокурсники ликовали. Еще бы!  Свободные  от  всевозможных  запретов,
предвкушая новые дружбы и знакомства, шашлык, да еще  и на природе, они и не
могли вести себя иначе.  Казалось, вот здесь, среди классических стогов  под
заходящим  солнцем,  присутствует  сама юность, и молодые  люди, ссылаясь на
нее,  ведут  себя  непринужденно,  словно  извиняясь  за  то,  что  поначалу
осторожничали и переглядывались, высматривали что-то друг  в друге. А сейчас
все желания показать себя не таким, какой ты есть, пропадали.
     --  А   ну-ка,  Бибилов,  заделай  нам  какой-нибудь  своей  кавказской
мастурбы! -- сказал куратор, потирая руки.
     -- Нэ мастурбы, а бастурмы, -- не понял юмора Мурат.
     -- Какая разница, лишь бы побыстрей!
     --  Прынцыпэ, я  могу взят кухну на сэба.  Лычна сам  я нэ дэлат  их нэ
разу,  но знаю  рэцэпт,  -- существительные  Мурат произносил в единственном
числе и именительном падеже, а глаголы в основном -- в неопределенной форме.
Это делало речь до такой степени  упрощенной,  что  его перестали слушать  и
старались понять по глазам.
     -- Ну, раз никогда не делал,  нечего  и  разговаривать, -- осадила  его
Татьяна и стала засучивать  рукава.  Когда она взяла  в руки нож,  за барана
сделалось страшно.
     Все бросились подсказывать.
     Суммарный рецепт оказался прост: развести  костер побольше, а остальное
добавлять по вкусу.
     Вскоре кушанье  было готово. Шашлыком его можно было  назвать только из
учтивости.
     В  четыре руки  разливалось  спиртное.  Некоторые пили  водку впервые и
впервые затягивались сигаретой, считая, что так нужно. Потом запели. Умеющих
играть оказалось больше чем достаточно, и гитара пошла по рукам.
     Бернс,  Высоцкий,  Матвеева, Окуджава,  Мориц, "Не жалею,  не зову,  не
плачу...".
     Где-то  в  момент  "утраченной  свежести"  невдалеке  раздался ружейный
выстрел. Стайка  ракитовых листочков, покружив над головами,  спланировала в
костер. На огонек забрели двое деревенских парней.
     -- Пируем?  -- поинтересовался тот, что  побойчее,  в кепке.  -- Откуда
будете?
     Куратор  поднялся от костра с явным намерением  растолковать охотникам,
что  на  дворе  уже  давно  развитой  социализм  и  что  его  полная  победа
зафиксирована в отчетных документах Политбюро  последнему  съезду партии,  а
потому наставлять ружье на  живых людей не  очень  умно и  выходит  за рамки
комсомольской этики.
     -- Посиди,  отец,  -- сказал  второй  пришелец. -- Может, пригласите  к
самобранке?
     Все молчали в надежде, что местные  пошутят немного и, сказав:  "Ладно,
отдыхайте",  уйдут, куда шли. Но  пришельцы давали  понять,  что они  шли не
куда-то, а именно сюда, и  не просто так, а по делу.  Вот  только по какому,
они, видать, заранее не  решили, а на экспромт были не горазды. Посему вышла
заминка.
     -- Может, все-таки нальете за приезд?
     -- Ребята,  -- Замыкин  опять  попытался  мирно решить вопрос,  --  ну,
выпили немного, но надо же думать... а за баловство такими вещами...
     Спустя секунду куратор получил прикладом по  голове, а  игравший у  его
ног транзисторный приемник покатился  под обрыв.  Саша Усов,  выглядевший не
опасней пятиклассника, бросился в воду спасать свою радиотехнику.
     Рудик, осознавший старостовую ответственность  за  коллектив, попытался
помочь куратору. Началась потасовка.
     Хулиганы успели несколько раз пнуть  ногами близлежащих туристов, но  в
основном  получилась   куча  мала.   Только  Мурат  повел  себя  более-менее
профессионально.  Он  встал  в  фехтовальную  позу, и специфические движения
руками  без сабли  повергли  врагов  в смятение.  Пока они  соображали,  что
означают  выпады  в  пустоту и  тыканье  пальцем перед  собой, их  повязали.
Начался допрос.
     -- Почему  вы развязали драку, ведь нас явно  больше? -- любопытствовал
Усов.
     -- Мы всегда бьем студентов.
     -- За что?
     -- Не знаем. Просто так.
     Их отпустили с Богом, забрав ружье.
     Вечер был сорван. Больше всех пинков досталось старосте и куратору.
     --  Я предупреждал,  что  любая  пьянка неминуемо  ведет  к  драке,  --
проникновенно сказал Замыкин.
     -- Я буду говорить об этом в Лиге Наций! -- пообещал Артамонов.
     Пока остальные допрашивали "врагов", Татьяна пытала Рудика:
     -- Ну, куда он тебя ударил, куда?!
     -- Туда!  Туда!  Отвяжись! -- кряхтел Сергей, зажимая руками место ниже
пояса и сгибаясь в три погибели.
     Быстро свернули  вещи и  отправились по домам. Стройная Люда  оказалась
рядом  с Соколовым, Марина  всплыла между  Гриншпоном  и Кравцовым. Татьяна,
ввиду   некондиционности   Рудика,  утащила   вперед   маленького  Усова   с
транзистором, и  они до  самой деревни так и  маячили впереди, как брошюра и
фолиант.
     -- А сколько тебе лет? -- спрашивала Татьяна.
     -- Восемнадцать... будет...  в следующем году, --  отвечал ни о чем  не
подозревающий Усов.
     -- Ты хорошо сохранился. Я подумала, ты какой-нибудь  вундеркинд и тебя
зачислили в институт после пятого класса ради эксперимента...
     Бабкины постояльцы беззвучно вошли в избу. Свет почему-то не включился.
     Бабуся, как молодая,  бессовестно  храпела  до утра. В шесть часов  она
подняла всех на ноги прогорклым голосом:
     --  Вставайте, ребятки, завтракать! -- И отправила сонных  студентов за
дровами и водой.
     Нынкин с Муратом поплелись в сарай  за топливом,  а  остальные зашагали
семимильными шагами на ключи за водой.
     Навстречу  шла  симпатичная деревенская  девушка с  полными ведрами  на
коромысле. Она была в легкой косыночке,  лаконичном платье и босиком. Платье
на ней прямо-таки трещало от сочности содержимого.
     -- Какие экземпляры  фигурируют на местах!  -- воскликнул Рудик. Он  не
выдержал и посмотрел ей вслед.
     Спустившись к  воде,  друзья  обмылись до  пояса ледяной водой и решили
проделывать это каждое утро.
     -- А бабуся нам  попалась ловкая, -- сказал Рудик. -- За это прекрасное
утро мы должны ее как-то отблагодарить.
     -- Да, не бабка, а золото! -- поддакнул Гриншпон.
     -- Негде пробы ставить! -- согласился Артамонов.
     Когда  возвращались,  девушка  встретилась  опять,  но  уже  с  пустыми
ведрами, отчего движения ее бедер стали более умеренными.

     Осень была к лицу  деревеньке.  Роща, обрамлявшая селение  по  околице,
горела  безупречно  желтым  огнем.  Облака,  не  спеша  плывущие  за  окоем,
светились  безукоризненной  белизной,  при  виде  которой  гуси   впадали  в
ностальгию. Прикидываясь пораженными этой  "канальей", они пытались поменять
на какой-то феерический  юг  родной чертополох и ссохшуюся  в  комья  грязь.
Эмиграция постоянно срывалась -- гуси большей частью впустую бегали по улице
из конца в конец, поднимая пыль бесполезными крыльями.
     Поместные свиньи  не могли оценить ни рощи, ни облаков.  С  неописуемым
увлечением и  беспримерным энтузиазмом  они исследовали  и  без того сто раз
знакомые помойки, чихая и фыркая, как при атрофическом рините.
     Словом, все вокруг было таким,  чтобы  в полной мере ощутить  себя  как
есть --  молодым  и счастливым. Смотреть на  эту  осень и знать,  что ничего
особенного в ближайшее время делать не надо, было приятно и трогательно.
     Навстречу  за водой шли и шли люди.  Студентам было занятно чувствовать
себя  приезжими и в то же время нуждающимися, как и эти люди, в ледяной воде
и  картошке. Ощущая причастность к  колхозным  делам,  к  осени, к  облакам,
первокурсники   шагали   легко   и   весело,   неся   по   паре   тяжеленных
пятнадцатилитровых бабкиных ведер.
     Воду принесли вовремя. Печь полыхала вовсю. Нынкин и Мурат не давали ей
передохнуть, постоянно забивая топку до упора.
     Картошка сварилась быстрее яйца.
     Бабка вернулась от Марфы, когда студенты уже накрыли на стол.
     --  Вы  что, с  ума посходили?!  -- запричитала  она  с  порога, почуяв
неладное. -- На вас дров не напасешься! На два клубня такой пожар устроили!

     В  восемь ноль-ноль группа собралась  у  конторы. Студентов на тракторе
вывезли в поле, которое было настолько огромным, что Татьяна присела, подняв
глаза к горизонту:
     -- Неужели мы все это уберем?
     -- Надо же как-то за барана расплачиваться, -- сказал Артамонов.
     Замыкин  приступил к разбивке группы по парам. Он  шел по кромке поля и
говорил двум очередным первокурсникам:
     -- Это вам,  становитесь сюда.  Так,  теперь вы двое, пожалуйста. -- Со
стороны   казалось,  что   он  на  самом   деле   формировал   пары,  но   в
действительности все сами выстраивались так, что  куратору оставалось только
показать  рабочее место спонтанно  образовавшейся чете. И  сразу выяснилось,
кто к кому тяготел.
     Татьяна объявила безраздельную монополию сама на себя,  встав  сразу на
две  гряды.  Соколов увлек  на крайнюю гряду  Люду.  К незначительному Усову
пристроился  квадратный  Забелин  --  из  них  двоих  получилось  ровно  две
человеческие силы. Гриншпон, Марина  и Кравцов оказались втроем на  какой-то
одной  нестандартной  полосе.   Артамонов  очутился  в  паре   с  Климцовым,
выделявшимся нерабочей одеждой.
     -- Куда ты так вырядился? -- спросил Артамонов.
     -- Тебе перчатки нужны? У меня еще есть.
     -- Спасибо, мне тепло.
     Группа приняла низкий старт и отчалила от края поля.
     -- Мы самые последние. Может, попробуем догнать? -- предложил Артамонов
Климцову. -- А то как-то неудобно.
     -- Неудобно  козу на  возу. Зачем догонять? Закончат --  помогут.  Куда
денутся  --   коллектив!   --   И   Климцов  многозначительно  поднял  вверх
указательный палец в грязной перчатке. Потом начал  перебрасывать  клубни на
соседнюю гряду или, наступая ногой, вгонять их обратно в землю.
     -- Ты что, парень, заболел? Лучше вообще не работай, чем так.
     --  Все равно всю картошку  не  подберешь,  --  отмахнулся  Климцов. --
Думаешь, за тобой ничего не остается?  --  попытался он выкрутиться, скрывая
нарождавшуюся неприязнь. -- Поле второй раз перепахивать будут.
     Артамонов  понял, что  больше никогда  не встанет с  Климцовым на  одну
гряду.

     В конце дня  на мотоцикле к  работничкам подкатили вчерашние шутники  с
бригадиром. Хулиганы были с похмелья и несколько поникшие.
     -- Отдайте нам ружье! -- заявил первый. Его в деревне звали Борзым.
     -- Мы больше  не будем, -- довольно прав