нацея, -- пожаловался фотокор
Шерипо в солнцезащитных очках.
     -- А какой у вас тираж? -- спросил Артамонов.
     -- Три  тысячи, --  сообщил  зашедший на  шум  спортивный  обозреватель
Потак, который для цельности образа посещал работу в тренировочном костюме и
слаксах. -- Три тысячи или около того, -- повторил он.
     -- Вы нас неправильно дезинформируете, -- поправил его Орехов, -- тираж
у вас меньше. Это число, близкое к кончине.
     Переговоры  велись  в  режиме  консультаций.  Период  узнавания  длился
недолго. Пустота расчетного счета "Смены" не замедлила сказаться на скорости
взаимопонимания. Чтобы  соблюсти  политес, "Ренталл" снял  кабину  в "Старом
чикене" и  склонил коренной народ "Смены" к неформальному общению. По такому
случаю стол в подвальчике был накрыт моющейся скатертью.
     Путем встреч, усиленно обставленных исходящим  реквизитом, вырабатывали
форму сближения. Фотокор  Шерипо  учуял, что  из  всех доброжелателей Орехов
наиболее сведущ  в подборе  "мази", и попросил  его  председательствовать на
толковище.
     Как  потомственная  ворожея,  Орехов  впроброс прошелся по  безутешному
будущему "Смены",  которое наступит,  если  Фаддей  со товарищи  не передаст
газету  в  перспективные  руки.  Далее  Орехов  расписал, как  пореформенная
"Смена" обретет вторую жизнь  и с компьютерной версткой наперевес  взовьется
над местной  прессой,  потом  приспустится,  прижмет к  груди  тысячи  новых
подписчиков, и те, счастливые и информированные, заплачут навзрыд. Деньги от
рекламы и продаж потекут рекой.
     -- А  если договоренность с редакцией не  будет достигнута, тогда... не
обессудьте, -- завершил безотвальную обработку  Артамонов. Манера говорить у
него  была абразивной,  а переговорные методы самые обычные -- пиявки, воды,
кровопускание...
     Музыка  в  "Старом  чикене"  была  приглушена.  Взяв   тайм-аут,  чтобы
осмыслить предложение, "сменщики" потягивали  растворимый суп дня.  Официант
по  первому  зову  обносил  желающих  куриными   окорочками  и  излюбленными
напитками из-под полы. От остальных посетителей "Старого чикена" "сменщиков"
отличали вялый слог и сморщенные землистые лица, которые походили на ассорти
из сухофруктов. Шерипо пил без закуси, три дня назад он объявил голодовку --
Фаддей мурыжил  его  с квартирой. Со стороны редакции  переговоры велись  по
очереди то Кинологом, то  самим Фаддеем. Решающее слово оставалось за тем из
них,  кто на момент  ответа был в  состоянии говорить,  а не тщился удержать
лицо над курганом трубчатых  костей. Добиться от "Смены" чего-то конкретного
долго не удавалось.
     -- Мы хотели бы получить откат, -- намекнул Кинолог.
     --  Сбей  пепел,  паренек, --  притормозил  его Артамонов. -- Какой,  к
черту, откат?! Это если б вы нас покупали...
     -- Но хоть что-то мы должны получить лично?
     -- Я вижу, вы вообще поплыли!  -- лечил пациентов Артамонов. -- Издание
не ваше, оно принадлежит общественной организации!
     -- Но какой нам тогда смысл? -- пожимал плечами Фаддей.
     -- Газета станет краше, -- увещевал Орехов.
     --  А на  кой  ляд  она  нам  сперлась, красивая?!  -- заявил  Кинолог,
закуривая сигарету Орехова. -- Нам и такая нравится.
     --  Что-то  у вас с  дальномером  неладно,  не  видите  перспектив,  --
продолжал окучивать Артамонов.
     -- А зачем они нам, перспективы?
     -- Логично.
     -- Ну вот, вы и сами с этим согласны.
     -- Хорошо, -- сдался Артамонов. -- Денег мы вам дадим, но не в  руки, а
на развитие.
     -- На развитие нам не надо, -- стоял на своем Фаддей.
     Дебаты шли по конусу нарастания, темы становились все круче и круче.
     --   Ведете  себя,   как   необеспеченная   интеллигенция,  --  попирал
"сменщиков" Орехов. -- Ни себе, ни людям!
     -- Не мы же к вам пришли, -- резал правду-матку Кинолог.
     -- Абдериты вы! -- сорвался Орехов.
     -- Кто-кто?
     -- Провинциалы с ограниченными понятиями.
     -- Ну, это уже слишком! -- Кинолог картинно привстал из-за стола.
     -- Это  не  редакция,  а место  компактного  прозябания!  --  продолжал
Макарон поносить пациентов. -- Сидите тут, как почетные сорняки!
     Если бы не смазка, дело дошло бы и до кулаков.
     -- Ну хорошо, а кто станет редактором? -- пошел на попятную Фаддей.
     -- По Уставу, который  мы  сочиним вместе,  редактор  будет  избираться
коллективом, -- терпеливо разъяснял Артамонов.
     -- Понятно. А кто будет распоряжаться финансами?
     -- Директор, которого назначит издатель.
     -- Ясно.
     Разделить будущее  с учетом  интересов  обеих  сторон не  получалось --
остаток зависал бесконечной десятичной дробью с нулем  в периоде.  Публичная
контроферта "Смены" выглядела приблизительно так: "Давайте деньги и идите на
фиг!"
     Промежуточные  итоги   переговоров  сбрасывались  Варшавскому,  который
настраивал комплекс у себя  в номере. Галка оттачивала компьютерную верстку.
Рекламные  блоки, над  которыми  она  корпела  в  Page  Maker  4.0,  выгодно
отличались от надгробий, выходивших из-под рук метранпажей высокой печати.
     --  С консенсусом или на  консенсусе? -- спрашивал с порога Варшавский.
-- А то техника уже копытом бьет, работать хочет.
     -- Все никак не сподобятся, -- отвечал Орехов.
     -- Боятся, что ли?
     -- Понимают, что мы сделаем чистку и полный  перенаем людей, -- отвечал
Артамонов.
     -- Неужели понимают?
     -- Может, и не понимают, но задницей чувствуют.
     -- Там такой  паноптикум,  в этой "Смене", cтрашно делается! -- брюзжал
Орехов.
     -- Что верно, то верно, -- не возражал Артамонов.
     -- А  я вот слушаю вас  и  думаю, -- проявила сметку Галка, -- если  вы
воткнете свои арбузы в этот саксаул, то, действительно, кроме мочи...
     -- Да, поработать придется.

     До  консенсуса  со  "Сменой"  все же дозаседались.  Слово  за слово  --
набросали  "рыбу" договора. Сошлись на том, что половина  денег  со  скрипом
передается Фаддею, а развитие начнется после регистрации отношений.
     Нидвораю  поручили   проект  нового  Устава.   От  юриста   требовалось
завуалировать   в  тексте   полную   финансовую   зависимость   редакции   и
безоговорочное  концептуальное  подчинение по принципу  "я тебя ужинаю  -- я
тебя и танцую".
     Условились  в  понедельник  с  утра  встретиться  у  нотариуса,  но  на
фундаментальную стрелку  никто  из "Смены" не явился. То ли  они внимательно
вчитались  в договор, что было невероятным, то ли залпом спустили задаток  и
ввиду отсутствия абсента не  смогли добраться до местечка Крупский-айленд на
окраине города, где находилась нотариальная контора. На три дня "сменщики" с
правом  подписи выпали из оборота.  Разыскивая  их,  издатели обзвонили  все
диспетчерские  службы,  дежурные  части и  морги.  Нашли  Фаддея,  Шерипо  и
Кинолога в гостях у Асбеста и сутки отпаивали сбитнем.
     --  Вы  уж, пожалуйста,  поаккуратней,  товарищ  Фаддей, а то когда еще
свидимся, -- слезно просил редактора Артамонов.
     -- Держитесь, Кинолог, держитесь, --  уповал на заместителя  Орехов. --
Всего-то и осталось...
     Издательский договор был подписан при большом стечении обстоятельств.

     Несмотря на то, что в народе газету не особенно почитали, "ренталловцы"
были счастливы -- наконец-то у  них  появилось стоящее дело. Им  открывались
дали, и слияние с редакцией виделось деловым и радужным. Можно было начинать
серьезно  работать.  Из  помеси  бульварного  и  боевого  листков  следовало
сварганить газету, которую стали бы покупать не только из-за телепрограммы.
     Фаддей  имел  оседлый  образ  мышления,  отчего  "Смена"  смахивала  на
вывеску.  Ее  информационное  поле  простиралось  вдоль трамвайных путей. Во
дворы никто из корреспондентов шагу не ступал.
     Кинолог свою последнюю статью сдал в набор год  назад.  Он комплексовал
из-за  малорослости и искал себя в  феерической  сфере -- кино. Таскался  по
фестивалям,  не  вылезал из  видеоклубов.  Лишь  бы  не заниматься  газетой.
Публично его величали  Евгением Ивановичем, а кулуарно -- Кинологом, ласково
и с сочувствием.  На планерках  он был невыразителен, и никто не мог понять,
принимает он  идеологию "Ренталла"  или нет. Как-то раз, в момент обсуждения
--  обзаводиться  собственной  фотолабораторией или нет, он предложил вообще
отказаться от снимков в газете.
     Обыкновенно  Кинолог  покидал  кабинет,  чтобы пострелять  сигарет. Уже
зная, зачем он вышел в коридор, курильшики сразу протягивали ему свои пачки:
"Пожалуйста!"
     Кинолог напрашивался  на дежурства по  номеру  и,  повиснув на телефоне
доверия,  по  мере надобности выслушивал неуравновешенных читательниц.  А  в
нормированное  время,  сидя  в  кабинете,  подслушивал телефонные  разговоры
девушек из машбюро  -- брал и не клал на место параллельную трубку. Девушкам
без конца звонили  парни  с  улицы. Это  подтверждало догадку  Орехова,  что
внутренний  резерв редакции не удовлетворяет прекрасную половину и ей ничего
не остается, как дружить за пределами рабочей территории.
     Иногда машинистка побойчее говорила:
     -- Привет, Евгений Иванович!
     Он сразу  бросал  трубку.  В  телефоне щелкало, а парень на  том  конце
провода спрашивал:
     -- Кому это ты, милая, приветы передаешь?
     -- Да так, знакомый один... Кинолог.
     На  редакционных  площадях  квартировала  фотолаборатория. Пестовал  ее
фотоискусник Шерипо. Пытаясь скрыть синяки, он носил солнцезащитные очки при
любых показаниях экспонометра. За неимением времени все репортажные снимки в
номер он делал с чертова колеса в горсаду, а по утрам занимался самолечением
-- вводил пару уколов  клюквенной, чтобы прийти в норму, а потом  в потемках
проявочной  комнаты весь день совершал таинство допивания начатой бутылки  и
сильно нервничал, если кто-нибудь это таинство нарушал.
     Так  называемый начальник  так называемого отдела информации по фамилии
Дзскуя  --  кудрявый,  в  толстых  очках человек --  работал на  органы.  Он
"находил в трамвае" документы  и под видом информационных сообщений проводил
заказные материалы.
     --  Если  эта смесь негра с козой не  перестанет таскать  к нам  всякий
дерибас, -- воодушевлялся Орехов, -- то, ей-Богу, я начну жить на гонорары!
     В этот момент в дверь всовывалась сама "смесь":
     -- Я по финансовому вопросу...
     -- Не рвите сердце, Дзскуя, рассупоньтесь!
     -- Нельзя ли, наконец, получить причитающееся?
     --  Деньги за такого рода материалы надо сдавать в кассу, а не класть в
карман, -- дал Орехов исчерпывающий ответ.
     -- Так вы еще не опубликовали?
     -- Идите и впаривайте свою халтуру Шимингуэю! Нам дерибаса не надо!
     -- Какого дерибаса? -- вскинул глаза Дзскуя.
     -- Никакого! -- втолковывал  ему  Орехов.  -- Нельзя быть журналистом с
такой  фамилией.  Порой так и  хочется  спросить:  какого  Дзскуя? Но  жизнь
вынуждает  сдерживаться  и  говорить:  какого  переляка?!  Надо  или фамилию
менять, или профессию. И ладно бы вы владели ею -- была бы одна напасть. Или
не впаривали  нам  левые исследования  в  области подпольной торговли! Но вы
одновременно и Дзскуя, и не умеете писать, и пытаетесь публиковать лозунги с
чужого плеча! Ублюдок в кубе! Идите и больше не таскайтесь сюда! И передайте
остальным, что мы только с виду дураки. И что Артамонов  -- не шофер, а я --
не муж якутянки, хотя нас часто видят вместе.
     -- Купите  себе немножечко  ОЛБИ, валух!  -- посоветовал  ему  вдогонку
Макарон.

     Культурой  в  "Смене"  ведала  потомственная журналистка  Огурцова.  На
вопросы,  почему она не  пишет в номер и  где ее материалы, она сообщала: "Я
должна   отвечать   за  картинку  на   полосе".  Потомственность   Огурцовой
заключалась в том, что ее отец -- невысокий  семенной огурец  на каблуках --
бессменно руководил радио, а мать -- цокающий бычок с развивающимся нутряным
баском  -- присматривала за  телевидением. Огурцова-старшая выходила в эфир,
как за околицу. Говорить  и думать  одновременно она  не  умела  и  лепила в
прямом  эфире  такие  мазанки,  что  киты,  если  речь  шла  о них,  массово
выбрасывались  на   берег,  а   поморы,  помянутые  в   передаче,  наоборот,
отказывались возвращаться на материк.
     Огурцова-старшая частенько  забывалась перед  камерой и заводила волосы
эдак рукой за ухо. Неожиданно открывался  огромный до несправедливости левый
орган  слуха и забирал на себя все внимание телезрителей. Опешивший оператор
замирал  и,  как  в  ступоре, долго  держал  ухо  в кадре.  Огурцова-старшая
продолжала молоть такое, что хотелось назад, к Гоголю. "Сегодня очень важно,
чтобы врачи  были в курсе всего, что составляет  передовой слой медиков", --
произносила она  с  умным,  как  у Помпиду,  видом, опасаясь лишь одного  --
сорваться с наигранного велеречивого журчания на будничный кухонный баритон.
Тем  временем  оператор,  очарованный  неестественно  большим информационным
поводом, продолжал держать ухо  во  весь экран,  как  в  передаче "Сам  себе
режиссер".
     Огурцовы-родители  посчитали,   что  с  них  пошла  есть  журналистская
потомственность,  и,  чтобы  семейству окончательно  укрепиться на  поприще,
столкнули чадо в "Смену", как  в  воду. А девочку сводили с  ума вагоны. Над
юными горожанами, в смысле выбора  пути, довлело градообразующее предприятие
--  вагонный завод. Детки  ходили  в  хореографические кружки,  литературные
студии,  занимались  языками в  спецшколах, но  в  конце  концов становились
вагонниками.
     Дочка  быстро усвоила  родительские  нелепости  и  потащила  их дальше.
Рецензия  на выступление рок-группы у нее начиналась так: "Музыка  сделалась
ритмичней,  в  текстах  стало появляться больше разных слов". В  интервью  с
Фоминатом  она превзошла  маманю: "Большой  вред лосям  принесли сухие  годы
последних   лет  и   браконьерство".  Готовя  телеанонсы,   Огурцова-младшая
выпестовала выражение: "Предлагаем посмотреть вашему  вниманию". С ее подачи
в  обиход  вошло словосочетание  "это достаточно обездоленные люди",  по  ее
милости обрели жизнь самые крутые  солецизмы -- "таковы  они есть" и "это не
влияет значения".
     Как  и говорил Фаддей,  коллектив "Смены"  оказался подвижен  и  пестр.
Стало понятно, что с каждым его членом придется разбираться отдельно.
     За  три ходки на "Волге"  перевезли  в редакцию  компьютерный комплекс.
Когда его несли по коридору, работники стояли вдоль стен по стойке "смирно",
а потом столпились в комнате посмотреть на чудо.
     -- Не переживайте, -- снимал с них мандраж Варшавский. -- Обучим.
     -- Ну,  Ясурова,  что вытянулась, как бестужевка?! -- веселился Орехов.
-- Проходи, не бойся. А то  козленочком станешь. И можешь  даже потрогать --
это сканер.  -- А потом обратился к Варшавскому: -- Слышь, Артур,  подготовь
девушку к печати, а то сам я боюсь обсвинюжиться. У меня даже  руки трясутся
от предвкушения новизны. --  Орехов даже и не пытался скрыть, что положил на
Ясурову глаз.
     -- И Галке будет веселей, -- потер руки Варшавский, радуясь, что теперь
есть на кого оперативно спихнуть якутянку.
     Приступили к работе над ошибками. Создавалось впечатление, что редакция
гоняла чай из одной чашки. Отовсюду только и доносилось:
     -- Вы не одолжите посуды -- чаю попить?
     -- Только помойте за собой, а то после вашего чая она всегда портвейном
пахнет, -- отвечал Артамонов, если просители нарывались на него.
     Поэтому  прежде  всего  купили  сервизы  и  сделали  обширную  кадровую
зачистку. И только после этого  создали  рекламную  службу.  Затем утолстили
тетрадку  и  поэтапно вывели  газету на ежедневный режим.  Разработали новый
логотип  и  убрали с первой полосы обнаженную натуру. Но  самое  главное  --
компьютерная  верстка  ускорила  подготовку  макета. Теперь  "Смена" быстрее
других  поступала в типографию, раньше печаталась и  утром первой попадала в
киоски.  Вследствие  этих   пертурбаций  ажиотажного  спроса  на  газету  не
возникло, но тираж пополз вверх.
     С приходом  "Ренталла"  коллектив  разделился на  молодежь и старперов,
которые, в свою очередь, раскололись на творческих и технических. Творческие
посматривали  на новоиспеченных  издателей свысока, а технари --  наборщики,
корректоры, монтажистки -- выказывали уважение.
     Пределом мечтаний Варшавского  была  безбумажная  технология. Для этого
требовалось  докупить  сервер  и десятка два  компьютеров  для  персональных
рабочих мест. Сам-Артур планировал выжечь каленым железом  понятие рукописи,
потому  что корреспонденты сдавали  их в набор  как  при заполнении  анкеты:
ненужное вычеркнуть. А когда набираешь сам, лишнего не попишешь.
     Ответственный  секретарь Упертова отказывалась  познавать  компьютерный
подсчет  строк и составлять макет под электронные  шрифты и кегли. Она так и
не смогла просчитать, сколько компьютерных строк умещается на полосе.
     -- Вы мне дайте перечень расстояний между буквами и строками, и тогда я
нарисую оригинал-макет, -- оправдывалась Упертова.
     -- Понимаете, -- втолковывал ей сам-Артур, -- эти расстояния выбираются
автоматически и могут быть  любыми. При ручном наборе --  да, это  возможно,
при компьютерном -- нет, поскольку вариантов -- бесконечное множество.
     -- Понимаю, -- отвечала Упертова, но продолжала требовать перечень.
     -- Что это у вас такой заголовок мелкий? -- спрашивали у нее.
     -- Так кегль  же двенадцатый, -- отвечала она, не въезжая в новый смысл
верстки.  Слово  "интерлиньяж"  повергло  ее  в   шок  окончательно,  и  она
возглавила оппозицию. Пошли казусы. Кинолог развязался и состряпал колонку о
выставке живописи.
     --  Это мы не пропускаем, -- тормознул  заметку Артамонов.  -- Материал
должен  быть оплачен  как рекламный. Или  снят с  выплатой  гонорара автору.
Впредь мы  составим перечень  тем, которые нельзя  будет  разрабатывать  без
санкции.
     --  Вы  не  имеете  права вмешиваться  в работу  редакции!  --  вспылил
Кинолог.
     -- Мы оплачиваем ваш труд!
     Упертова  разместила заметку Кинолога на  первой полосе. Это  следовало
понимать  так, что  свою  волю  редакция может излить несмотря  ни на  какие
условности. В  подтверждение после особенно  тяжелой  ночи  Шерипо  поместил
снимок "Хороши у нас рассветы!". Грязное  пятно символизировало  наступление
нового дня.
     После нескольких концептуальных склок Артамонов сказал:
     -- Эту журналистику надо корчевать! До  последнего пня! Выкашивать, как
борщевик Сосновского! До последнего ствола! Надежда только на отаву.
     -- Плюрализм мнений в одной голове -- это первая стадия, --  согласился
Орехов.
     "Ренталл" потребовал  от Фаддея, чтобы Шерипо съехал с этажа. Следом за
ним  была отпущена на волю Огурцова-младшая. За  несоответствие ее выставили
на улицу  Горького и  нацелили  на  вагонный  завод  без выходного  пособия.
Товарищ Дзскуя, чтобы не прерывался стаж, был отправлен на фиг переводом.
     Проведя чистку, выработали и подписали  с редакцией  концепцию  газеты,
отклонение от которой каралось. Но язык текстов -- самомнительный, поучающий
-- оставался бичом  редакции.  Никакие уговоры и угрозы со стороны издателей
не  помогали.  Журналисты   продолжали   демонстрировать  превосходство  над
читателями. Обхаивание всего,  что попадалось  под  руку, считалось  основой
демократии.

     С  возрастом   стало  понятно,  что  местная  журналистика  --  явление
чрезвычайно  узкое  и ограничено  кадровыми  рамками. Перетекание кадров  из
одной редакции в другую и дальше,  в вышестоящие органы, подтверждало теорию
Орехова  о  тараканьей  миграции в тверской печатной  среде. Кадры панически
покидали  пастбища,  на   которые  попадал  дуст.  Дуст  перемен  и  высоких
профессиональных требований. Отраслевой переток кадров  был повальным.  Люди
родственных  структур терлись  друг  о друга десятилетиями,  появляясь  то с
одной,  то с другой стороны, то в качестве творца, то в обличье цензора,  то
внештатником, то  на