ок! --  поощрил его Орехов  и  возмутился: --
Неужели ты и в самом деле не помнишь?!
     -- Видишь ли, они все -- одинакового формата.
     -- Понятно. Тогда посчитай считалочкой: ни на эту, ни на ту -- на какую
попаду! Вот  тебе  камера твоя, вот апельсины... Или брось монету...  У тебя
такие работы, что любое название подойдет.
     --  Это вы, журналисты, относитесь к  заголовкам серьезно. А я  сначала
ловлю чувство и уж потом -- как-нибудь называю.
     -- Причуда художника! -- подвел черту Макарон.
     -- Как же мне обозначить  вот эту, последнюю? -- переживал Давликан. --
Через полчаса презентация!
     -- Назови --  "Целенаправленное движение свиней",  -- предложил Орехов.
-- Будет очень ловко!
     -- А что, есть такой фильм?
     -- Нет, есть такое движение.
     Выставка  проходила   шумно.  С   помощью  специальных  уловок  горстку
представителей культурного Амстердама собрать удалось.
     --  Самородки  еще  будут  попадаться, --  умело  комментировал  работы
Давликана галерейщик, отрабатывая свой прокол, -- но драгу никто никогда  не
отменит.  --  "Самородки"  и  "драгу" перевести  не  получилось  и  пришлось
воспользоваться ритмической походкой  Владимира Ильича -- арбайтен, арбайтен
и еще раз -- арбайтен. -- Ферштейн?
     Продали  почти  все картины. И  даже  получили заказ.  Один посетитель,
осмотрев пластмассовые волосы, возжелал такое  же произведение, но  мужского
рода. Чтобы настроением подходило к ковру.
     -- С заплаткой делать? -- спросил Давликан.
     -- О, конечно!
     -- Выйдет подороже. Раза в три, -- заломил цену Артамонов.
     -- Нет проблем.
     -- Договорились.
     --  А вы не могли бы поехать  ко мне домой подобрать цветовую гамму? --
пригласил иноземец Давликана. -- Можно прекрасно провести вечер.
     --  Не мог  бы!  --  Артамонов  еле  успевал  вырабатывать антитела  за
подопечного. -- Никаких  интимных мужских  вечеров! Никаких блатхат!  Рисуем
прямо здесь и спешно отбываем! Нах фатерлянд.
     Но клиент оказался еще тем жуликом. Он не отставал и нордически ломился
напропалую.
     -- Я  хочу  купить вашу машину, -- продолжал  он прямо-таки  дранг  нах
остен.  --  За  двадцать  тысяч. Я коллекционирую  антик.  Какого  она  года
выпуска?
     -- Сошла с конвейера... -- чуть не испортил дело Давликан.
     --  Восстановлена   на  спецзаводе  в  прошлом  году,  --  обрезал  его
Артамонов. -- Мы ее выиграли в лотерею. Макарон не даст соврать.
     -- Не дам, -- кивнул головой Макарон.
     -- Я давно подыскиваю что-нибудь из России, -- продолжал иностранец.
     -- Ради такого  случая  мы готовы уступить, -- согласился Артамонов, --
несколько гульденов.
     -- Это есть карашо.
     -- Но есть  одно "но".  Машина продается в паре с медвежьей накидкой --
антик  требует  стилевого  единства.  Кстати,  шкура повышает  потенцию.  --
Артамонов раскинул руки как можно шире. -- Тысяча гульденов.
     -- О! Карашо есть.
     -- И, разумеется, в комплекте с дорожным примусом. Пятьсот.
     -- Я согласен. О'кей!
     -- Ты смотри, все понимает.
     За   ночь   Давликан,  подгоняемый  вдохновенным  Макароном,  состряпал
заказанную работу. Он писал ее по  сырому, не дожидаясь подсыхания красок, и
закончил  за один сеанс  -- по методу "алла прима". Макарон помог  приделать
провода и заплатку. Заказчик онемел  от восторга и захотел получить  картину
тут же. Но ему вручили ее после оформления сделки с машиной.
     На вырученные гульдены купили "Форд-Скорпио" с прицепом, уложили в него
купленную на распродаже компьютерную технику и отбыли на родину с ощущением,
будто выпал какой-то грант.

     Пока бригада рабочей гарантии  проходила Польшу в обратном направлении,
Орехов дослал в адрес Валенсы короткую эпистолу:
     "Уважаемый Лех! До сих пор мы так и не получили от Вас никакого ответа.
Это навело нас  на мысль, что  Вас, по большому счету, нет и что страна Ваша
несет свою предменструальную вахту сама. Стремясь к Вашей восточной границе,
мы  играем  в  "барана"  --  обгоняем  "Полонез"  с  таким  расчетом,  чтобы
обиженному захотелось восстановить статус-кво. После этого мы наседаем сзади
и загоняем товарища под знак. Пока штрафуют, а мы делаем ручкой.
     Уважаемый Лех! Признаться, мы  наказали Ваших полицейских за рвачество.
Непристегнутый ремень они оценили  в двадцать марок, представляете?! Откуда,
спрашивается, у нас  марки, если мы были в Амстердаме?  А на границе мы сами
пообещали  панам  по сто  условных  единиц, если  пройдем вне  очереди. Нами
занимались исключительно офицеры. А когда  бумаги были  оформлены, мы просто
взяли и поехали к русским полосатым столбикам. "А марки?" -- спросили  паны.
Представьте, уважаемый Лех, высоту и  степень нашей  сдержанности! Мы ничего
не сказали в ответ. Тверь -- просто, говорит ваш тезка Давликан и жмет  Вашу
руку..."




Глава 7. ГАЗЕТА БУДУЩЕГО


     "Смена"  не  выдержала  темпа, предложенного  "Ренталлом".  Отношения с
редакцией окончательно  забрели в тупик и пошли горлом.  Смесь молочнокислых
томатов и хозяйственного  мыла.  Да такой  бурной струей  -- прямо  залповый
выброс. Пик волнений пришелся на завершение галерейного вояжа в Голландию.
     Варшавский,  находившийся в  пекле  переворота, повел себя как лишенец.
"Смена" выставила его за порог,  а он возникшему нюансу никакого значения не
придал. Не попытался предотвратить его или хотя бы затянуть  время. Ну, ушла
и ушла  газета  к  другому --  подумаешь...  Свет клином сошелся,  что  ли?!
Варшавский  перетащил компьютеры назад в гостиницу  и с легкой душой занялся
представительской  полиграфией, посчитав, что в отношениях со "Сменой" можно
поставить точку.
     Когда, вернувшись из поездки, вояжеры вошли  в так  называемый  кабинет
директора  "Ренталла" в гостинице, Галка вязала карпетку,  Нидворай принимал
на  работу  курьера,  удивляясь,  почему  у  того  нет  трудовой  книжки,  а
Варшавский разговаривал  с клиентом  и  не торопился  встать  навстречу.  Он
настолько  плотно отдавался  общему  делу,  будто  клиент собирался заказать
целый вагон визиток, бланков и прочей деловой мишуры.
     -- Да ты не ждешь нас, сам-Артур! -- раскинул руки Макарон. --  Мы тебе
техники пригнали, а ты и усом не ведешь!
     -- Не видите -- с человеком разбираюсь! -- отмахнулся Варшавский.
     -- А что здесь делает наш комплекс? -- удивился Артамонов.
     -- Подождите пять минут! -- сказал Варшавский, не поворачивая головы.
     -- Ты что! Какие пять минут?! Мы месяц без новостей!
     -- Я же сказал: обслужу заказчика и  поговорим, --  произнес Варшавский
через губу и принялся  с нажимом выпроваживать друзей в коридор.  --  Клиент
налом платит. Черным. А вы вваливаетесь без  звонка. -- По натуре Артур  был
дипломатом и  в большинстве  случаев  умудрялся упрятывать  до лучших времен
глубинные бомбы эмоций и  истинных  намерений, а тут взял, да и показал язык
на  парламентских слушаниях. Руководитель  в  нем проклюнулся со  спины  так
откровенно, что поверг всех в угар неловкости.
     Так вот  --  к моменту возвращения  Артамонова, Орехова  и Макарона  со
"Сменой" уже сотрудничала другая  фирма. Среди полного здоровья газета вошла
с ней в  сговор, подписала параллельный издательский  договор  и  установила
рядом с ренталловским еще один компьютерный комплекс.
     В чем нельзя было отказать Фаддею, так это в чутье. Чисто этнически  он
всегда чуял  холода и  аккурат  за неделю  до самых  лютых  успевал пододеть
кальсоны под свои демисезонные брюки.
     На каких условиях и  зачем конкурент  ввязался в  распрю, угадать  было
невозможно.  За  рекламу?  Вряд  ли  --  "Смена"  в  этом плане интереса  не
представляла. Для куражу? Это вообще не вписывалось в ситуацию.
     Забегая  вперед,  следует заметить,  что  фирму-перехватчика  некоторое
время спустя  Фаддей отправил в синхронное с "Ренталлом"  плавание, вымогнув
рублей  и  времени. Но все это фразы для другого отчета...  А  что  касается
нашего,  то  в один погожий банковский день Фаддей объявил  Варшавскому, что
теперь   верстать  газету  редакция   будет   своими  силами  и   на  другом
оборудовании. "Ренталлу"  указали  на  порог.  Обычай  делового  оборота был
нарушен,  права  издателя  попраны.  Деньги  и мозги,  вложенные  в  газету,
плакали.  И  еще -- было обидно. В  голове не укладывалось,  что официальная
контора может кинуть так же просто, как вокзальные наперсточники.
     -- Я же говорил, структура  мозга у  Фаддея -- годичными  кольцами,  --
оправдывался Варшавский. -- С ним сразу было все ясно.
     --  Так  они  что,  совсем  спрыгнули?  --  никак  не  мог  поверить  в
случившееся Орехов.
     -- Похоже.
     -- Неужели  ты не мог тормознуть вандею  до нашего приезда? --  пытался
устроить разбор полетов Артамонов.
     -- Тормознуть до приезда... -- повторил Варшавский участок  вопроса. --
Интересно, каким образом?
     -- Сделал бы Фаддею предупредительную маркировку на морде.
     -- Или лучше выключку влево! А потом поставил бы лицом к себе, надломил
бы в  локте  толчковую  руку и сказал:  "Vidal Sosуn?!" И  добавил бы  через
паузу: "Вошь!  And  Go  отсюда!"  А тут, глядишь,  и мы подтянулись  бы,  --
набросал Артамонов  сценарий  разборки,  от которой  увильнул  Варшавский  в
отсутствие друзей.
     -- Это бы не спасло.
     --  Ну тогда  бы  взял Фаддея за декольте! -- Две-три верхние пуговки у
редактора "Смены" были всегда оторваны, поэтому за грудки его было не взять,
получалось -- за декольте.
     -- И это бы не спасло.
     -- Как сказать. Если  бы  ты устроил тут хорошую дратву, может быть,  и
спасло бы. Я одного не пойму -- где  логика?  -- продолжил допрос Артамонов.
--  Сначала  ты  придумал  идею  безбумажной  технологии,  мы,  как  дураки,
согласились,  потом велел срочно организовать персональные  рабочие места, а
сам спустил все за неделю...
     --  Спустил  за  неделю...  Не за  неделю! Свой побег  от  нас  "Смена"
задумала  гораздо  раньше  и  выжидала момент. Редакция раздобыла  партнера,
ничего  не смыслящего  в журналистике. Чтобы не доставал правилами  русского
языка, -- обнародовал свои давнишние мысли  Артур. -- Вы замотали их ценными
указаниями!
     -- Получается,  Артур, ты как бы  на их стороне? Это очень поучительно.
Значит,  удобной  для  противника  является ситуация, когда  ты здесь,  а мы
отсутствуем. Правильно я мыслю?
     -- Не знаю.
     --  А ты знай.  И ставь перед  собою  какой-нибудь  артикль, желательно
определенный... А то тебя фиг поймешь,  -- сказал Артамонов. -- Что касается
указаний, то именно ты и советовал Фаддею всякую муру!
     --  Советовал   всякую  муру...  Ничего  я  не  советовал!  Я  сокращал
невозвратные вложения!
     -- И досокращался!
     -- Ничего страшного не произошло.  Даже  наоборот -- меньше расходов! А
чтобы не простаивал комплекс, можно  заняться выпуском  визиток!  Очень даже
неплохо идут, -- попытался свернуть в сторону Артур.
     -- Визитки пусть шьет швейная фабрика! -- перебил его Артамонов.
     -- Фабрика... А жить на что прикажешь повседневно?
     -- Мелкобюджетной ерундой мы  заниматься не планировали! А "Смена" хоть
и глупая была, но все же газета!
     --  Газета...  Не желают  они  с  нами сотрудничать,  неужели не  ясно?
Ненавидят они нас! Терпеть не могут! -- убеждал сам себя Артур.
     -- А за что нас любить? За то, что мы их  содержали? За то, что правили
за ними тексты?!  За то,  что  заставляли их быть  в матерьяле?!  -- загибал
пальцы  Артамонов. --  За это  не  любят. Ты  не мог этого не  знать! За это
ненавидят!  Причем не только у  нас, но и там...  --  махнул Артамонов в  ту
степь, из которой только что вернулся, -- но и там, где правит чистоган! Все
полезное для народа можно ввести только силой. Ты же читал старика Нерона!
     --  Ну,  и  скатертью  им  перо!  Пусть  катятся!  --  заходил  петухом
Варшавский.
     -- Это мы катимся,  они-то остаются, -- не  мог успокоиться Артамонов и
запустил в Варшавского набор слов грубого помола. --  Развел тут гондонарий!
Курьеров каких-то понабрал!
     -- А что, мне самому по городу бегать?!
     -- Ведешь себя, как двухвалютная облигация!
     -- А ты -- как последний бланкист!
     -- От андердога слышу!
     -- Не раздражай мою слизистую!
     -- А  ты не делай из  меня истероида!  -- произнес Артамонов  на полном
взводе. Он заводился редко, зато на полную  катушку. Декремент затухания его
вспышек  был невелик, поэтому выбег из темы в таких случаях мог продолжаться
сутками.
     Галка выскочила  в коридор с  мотком  пряжи, курьер,  боясь попасть под
горячую  руку,  свернулся клубком  в кресле, а Нидворай, сказавшись больным,
отправился в  поликлинику. На шум потянулись гостиничные  служащие и  ничего
лучшего,  как  поминутно заглядывать в дверь, не придумали. Соседи выключили
телевизоры и замерли, вслушиваясь в перепалку.
     -- Мне, конечно, все по гипофизу, -- признался Макарон,  -- но это юмор
низкого  разбора,  господа.  -- Он  решил  взять контроль  над  зрелищами  и
протиснулся  между Варшавским  и Артамоновым. -- Предлагаю тормознуть  войну
Алой и Белой  розы. Давайте будем жить  дружно и умрем в один день. Иначе на
хрена мы сюда  съехались?! --  И сам себе  ответил: -- Чтобы помогать, а  не
вместе печалиться.
     -- Печалиться...  Это  ведь  твоя  мысль -- присосаться  к "Смене"!  --
обвинил  Макарона Варшавский и  бросил на  него укоризненный  взгляд. --  Ты
придумал весь этот саксаул!
     -- Все правильно, -- согласился Макарон. -- Но из "Cмены" можно было бы
высечь лишнее.
     -- Высечь лишнее...
     --  Или  просто  высечь!  На площади Славы!  Связать  вместе  Фаддея  и
Кинолога и высечь у Музея Лизы Чайкиной! Разложить на тротуарной плитке и --
по чреслам, по  чреслам! Получилось бы очень даже кинематографично!  А город
бы подумал, что имажинисты медитируют.
     -- Хорошо, хоть технику вернули, -- сказал Орехов. -- И то дело.
     -- Не  всю, --  сообщил  Варшавский. -- Сканер  зажали.  Обещали отдать
через неделю.
     -- Уроды! Дегенетические сосальщики! -- выругал "сменщиков" Макарон. --
Без нас им действительно будет лучше!
     -- Ну, и картридж им в руки! -- искал, где  поставить точку в разговоре
Орехов,  которому стала надоедать перебранка. По его мнению, уже давно можно
было идти  в "Старый чикен" и приступать к омовению горя. -- Что ни делается
-- все к лучшему. Откроем свою газету!
     --  Конечно! Откроем свою газету! --  Варшавский почувствовал поддержку
Орехова и облегченно вздохнул. -- Какие проблемы?!
     -- Газета газетой, понятно, мы ее откроем.  Но мы упустили время! -- не
унимался Артамонов. Он острее других ощущал четвертое измерение, словно  был
горловиной колбы, через которую  сыпался песок, отпущенный на  всю компанию.
-- Какой дядя вернет нам  вложенное?! Ты понимаешь, Артур, что в твоем  лице
наша фирма имеет брешь?! Через нее можно проникнуть вовнутрь и разрушить!
     -- Кто поедет за сканером? -- спросил Орехов, чтобы сбить темп беседы.
     -- Могу я, -- согласился Макарон.  -- Хочется посмотреть, на  кого этот
негораздок Фаддей похож при жизни.
     -- И передай ему воздушно-капельным путем, что он -- чмо!
     -- От кого передать?
     --  От лица и других поверхностей общественности! --  заговорил  Орехов
голосом председателя комиссии по похоронам. -- И пусть это еще  раз напомнит
нам  о том, что  информационную бдительность нельзя терять ни  на  миг... Мы
надеемся, ты нас понимаешь, сам-Артур...
     Варшавский  не  понимал или  не  хотел  понимать. Вопрос  о  том, кто в
дальнейшем  будет  директором "Ренталла",  больше  не поднимался. Варшавский
помалкивал.  Покинуть кресло ему  никто не предлагал. И  он его не  покидал.
Артамонову  было  не  по себе. Он вынашивал идеи, добывал деньги, а платежки
подписывал  Варшавский. Орехов старался чаще курить. Что происходит, понимал
даже  Нидворай. Но  никто  не  подавал  виду. Не  думалось  раньше, что  и в
"Ренталле" придется  заводить  министерство  внутренних  дел.  Из  дасовской
закалки вытекало, что  компании ничего не грозит и  что для решения  проблем
достаточно ведомства внешних  сношений,  а  внутри все так  и  останется  --
дружественно  и  взаимообразно.  Но  в  кожу треуголки  уже  втыкались колья
какой-то новой человеческой геометрии.
     --  На  "Смену"  нужно подать  в  суд, --  предложил Варшавский.  --  И
привлечь Фаддея с Кинологом к субсидиарной ответственности.
     --  Цивилист из  меня,  как из Нидворая  шпагоглотатель, -- дал  понять
Орехов, --  но подавать  в суд, по-моему, не  имеет никакого  смысла.  И тем
более не имеет  смысла  -- выиграть его. Ну, докажет Нидворай документально,
что "Смена"  -- это  контора, какую мало где встретишь, и что заправляет там
паноптикум старьевщиков с чердачной страстью к нафталину. Ну и что? К такому
выводу можно прийти и без апелляционных инстанций.
     -- В этой стране, похоже, и впрямь, -- произнес, затихая, Артамонов, --
чтобы сказать вслух, надо заводить свой личный орган речи.

     Газету надлежало регистрировать в Инспекции  по защите печати,  которая
была создана на базе отдела обкома после кончины КПСС и отмены шестой статьи
Конституции. Инструктор  обкома по нежнейшим вопросам печати Давид Позорькин
сориентировался  и  стал начальником  инспекции  по  защите.  Он  сменил  на
кабинете табличку и, чтобы пристальнее всматриваться в портреты трудников на
Доске  почета напротив партийных  чертогов, добавил к  распорядку  еще  один
неприемный  день.  Переждав  его,  ходоки  отправились  на дело.  Вахтер  на
проходной  был  безучастен  к  персоналиям c улицы, а вот секретарша  встала
грудью.
     -- К нему нельзя! У него мероприятие! И вообще, как вы сюда попали?! На
прием все записываются заранее!
     -- Мы -- не все, -- сообщил Орехов.
     -- Что значит -- не все?
     -- Всех бы не вместила приемная. Нас много  на каждом километре здесь и
по всему миру! -- пригрозил Артамонов.
     У  секретарши повело  глаза, взгляд стал  блуждающим. Через приоткрытую
дверь слышалось,  как  спешно, словно с часу на  час ожидая  прихода немцев,
инспектор награждал активистов  СМИ, путая  должности, поручения. В  спертом
воздухе  кабинета  звучали  знакомые  фамилии:  Дзскуя, Потак,  Жеребятьева,
Огурцова, Упертова.
     В  завершение  списка инспектор  икнул и поблагодарил Шерипо за то, что
оно хорошо работало. Раздались легкие, раздражительные аплодисменты.
     --  С  этим средним  родом мы еще натерпимся, -- громко сказал Макарон,
откровенно изучая фигуру секретарши, а затем,  склонившись над ухом Орехова,
прошептал:  --  В  Индии приветствуют, похлопывая ладонью  о стол, у нас  --
ладонью о ладонь.  А надо бы -- ладонью по щекам.  Представляешь, что сейчас
творилось бы за дверью?
     --  Как считаешь,  полное  имя инструктора -- Додекаэдр?  -- спросил  в
ответ Орехов.
     -- Если маленькое Додик, то да.
     Когда волна лауреатов, стараясь проскочить побыстрее мимо ренталловцев,
стала  вытекать  из кабинета,  магнаты  по встречной  полосе  устремились  к
Додекаэдру. Секретарша заумоляла  вслед быть краткими  и говорить только  по
существу. Иначе Додекаэдр даже слушать не станет.
     --  C cобакой-то куда, товарищ?! --  попыталась она схватить  за  рукав
аксакала.
     -- Макарон, -- подсказал секретарше Орехов.
     -- Каких еще макарон?!
     -- Товарищ Макарон. Фамилия такая.
     Заминки хватило, чтобы овладеть кабинетом.
     Додекаэдр  был неимоверно взвинчен завершившимся мероприятием. Он парил
в  сферах,  которые  было невозможно  курировать  без  крыльев.  Нависая над
двухтумбовым  столом с  подпиленными ножками, он  резво  поправлял  папочки,
карандашики, расчесочку и маленькое  зеркальце, в котором имели  возможность
отразиться целиком  лишь  небольшие участки лица. Додекаэдр  давно не  видел
себя со стороны целиком, потому не  ужасался. Под стеклом лежала пожелтевшая
таблица  экологической  лотереи. О