таешь. Разве что бандитов нанять, но они заберут  половину, а то и
вообще все.  Ты  увел деньги не у нас,  а из  города, в  котором они  взяты.
Деньги -- черные,  какие  угодно  -- должны оставаться  на месте и крутиться
неподалеку.  Только тогда можно  довести  задуманное  до  конца,  никого  не
опасаясь. Эта  мысль, что деньги кредитора рядом  и не уплыли -- успокаивает
его. Он живет  в  иллюзии, что  они вернутся. И, наконец, привыкает, что они
уже -- не его. И если деньги не пропиты и не протраханы, а пущены в дело, и,
особенно, если  дело  это кредитору  не  ведомо --  его  начинает  одолевать
гордость, что именно на его деньги создано неведомое. И он всем говорит, что
самолично выделил деньги на ловкую идею -- на  телестудию, типографию или на
картинную галерею. Поэтому  прав тот, кто  обеспечивает  перманентный  напор
идеи!  Чтобы получилось  дело, паренек, из него  нельзя  выводить  оборотные
средства.  Их туда  надо без конца подтягивать и  вваливать, вваливать! Увод
денег наказуем. Такое  не прощается. Нас  достанут и будут вправе  наказать!
Себе надо брать меньше, чем позволяет обстановка!
     Надо ли  объяснять, что Варшавские исчезли  по-английски.  Ни за какими
деньгами ни в какой Якутск Артур не поехал, да и не собирался.

     Макарон загрустил. Во  всех  спорах  он  не придерживался ни  одной  из
сторон.  Как  сушка  от легкого нажатия, он  в  момент распадался на  четыре
равные части -- для Артамонова,  Орехова, Варшавского и  Лопаты, за  которой
собирался когда-нибудь выехать.
     После  исчезновения  Варшавских Макарон  купил папаху и  выгуливал Бека
исключительно в ней. А когда спрашивали:
     -- Куда вырядился?
     Отвечал:
     -- Крышу сменил!




Глава 10. WIFAG

     Город не мог смириться с тем, что "Лишенец" разбередил покой и разорвал
круговую  поруку  местечкового  журнализма.   "Лишенцу"   объявили   бойкот.
Пресс-конференции и другие программные сборища проходили без него. Но, как и
всякому истинному Водолею, "Лишенцу"  было  чем хуже, тем лучше. Он  повязал
ньюсмейкеров в единую паутину, и газета мгновенно становилась в курсе всего,
что происходило в городе.
     В пику  презентации на Озерной Шимингуэй широко  праздновал восхождение
на  литературный  пик  --   как  затемпературившей   наседке,  ему  поручили
пригревать  дополнительное  яйцо  --  отделение   Союза  писателей.  Событию
потакали,  натужно  пытаясь   придать  ему  статус  информационного  повода.
Послоняться по Дому печати пригласили всех, кроме "лишенцев".
     -- И слава Богу! -- сказал  Орехов. -- Видеть без слез, как  Ужакова от
имени и по поручению дарит Шимингуэю гармонь, выше сил нормального человека!
     --  Асбест  Валерьянович  теперь  гордый,  --  сказал  Артамонов. -- По
"ящику" показали Силаева с баяном наперевес.
     Яйцо под  Шимингуэем оказалось заболтком, из  него ничего не  вывелось,
кроме  "Метаморфоз", написанных  под  впечатлением  мутаций  валуев.  Асбест
Валерьянович публиковал произведение в "Губернской  правде" с  продолжением:
водился  за  ним  такой грешок  -- использовать  в  особо  крупных  размерах
казенные страницы  для  личных  нужд. Исходя из полной  пробандности текста,
народные мыслители перекрестили книгу в "Метастазы".
     Останки  "Сестры"  --  Изнанкина  и  Флегма  --   проявив  политическую
гибкость, побывали  как  приживалки  и на юбилее,  и на презентации.  Это не
обнаруживало  у редактрис какой-то  особой  позиции,  просто  крах  "Сестры"
сбросил их в низовую печать, откуда высокая газетная возня смотрелась проще.
     Набравшись  юбилейных  жидкостей, Изнанкина сделала признание  прямо на
груди Асбеста Валерьяновича:
     -- Если  вас  кто-то опустит,  так  это они, --  махнула она  в сторону
"унитаза",  --  и  очень скоро, --  сообщила она  в  форме  догадки  и  даже
закашлялась от собственной смелости.
     --  Заказывайте тризну, --  довела  мысль  Флегма,  постукивая  подругу
кулаком по спине. -- Через год они сметут вас на помойку!
     --  Не  сметут,  -- заверил  окружающих  Асбест Валерьянович  намеренно
громко, чтобы слышал Додекаэдр. -- Мы примем меры!
     И  действительно, меры  по  развитию  были  приняты  самые  неотложные.
"Губернская  правда"  наступала "Лишенцу" на  пятки. Стоило  Бакарджиевой по
заказу отца Воловича опубликовать репортаж о вывешивании колоколов в Ниловой
пустыни, как  "Губернская  правда"  тут же  завела моду проделывать подобное
ежедневно.  Открывал  серию  репортаж  с  места  грозы.  Начинался  он  так:
"Огромная туча заходила на город со стороны Крупский-айленда. Она опускалась
все ниже. Два раза гром изготавливался к удару и два раза откладывал его  до
лучших времен.  Сухое потрескивание зарниц иссушало напряженный воздух..." И
все это на полном  серьезе.  Репортаж  был подписан  псевдонимом, за которым
легко угадывался Шимингуэй.
     Дальше  -- больше. Социалистическое ристалище набирало обороты. С одной
стороны, это было приятно и означало, что конкурирующие компетенции косвенно
признают "Лишенец"  мощной  информационной структурой, а  с другой  -- кроме
позиционной борьбы, ничего  не  сулило. Понятно,  что редутное состязание не
давало  возможности  для  маневра, тем более,  что  по  наущению  Додекаэдра
Платьев вкачивал в подведомственные ему  газеты огромные суммы, не сравнимые
с теми, какие мог направить на развитие "Лишенец".
     Чтобы  измотать  оборону  противника,  приходилось  делать  фальстарты.
Артамонов  с Ореховым применяли  их  еще в ДАСовской  жизни,  на  московских
перекрестках. В момент,  когда ошалевшее месиво пешеходов напряженно ожидало
зеленого,  стоящие в самой близости от машин  Артамонов  и Орехов, припав на
переднюю левую, делали ложный выпад  вперед, имитируя начало движения. Народ
послушно устремлялся  на проезжую часть.  И только свист  постового приводил
поток в чувство и заталкивал обратно на тротуар.
     Нечто подобное Артамонов с  Ореховым  выделывали на газетном рынке. Они
дергались,  и  вслед  за ними  устремлялись  конкуренты, а  когда  последние
приходили в себя, было поздно -- возбудители движения уже занимались другими
делами. Информационное агентство  снабжало "Лишенец" невероятным количеством
скандальных  новостей.  Конкуренты  продемонстрировали  подобные  потуги  на
всеохватность, но  дальше не  потянули. Затем "Лишенец"  предложил населению
небывалую  услугу --  подписку на всю жизнь по  цене годовой. От желающих не
было отбоя. У конкурентов губа оказалась тонка -- на посмертную подписку они
не отважились.  Потом  почтальоны понесли  "Лишенец" по  адресам подписчиков
всех остальных  в регионе газет,  упреждая  любую их информационную выходку.
Опасаясь,  что  после  "Лишенца" их  не станут  читать, издания  с  перепугу
учинили сходку перед  антимонопольным комитетом, в ходе которой проплакались
на тему, что адреса подписчиков --  собственность редакции, и задача  власти
оградить ее от посягательств со стороны.
     "Лишенец" затянул пояс и породил платное приложение к себе -- продажную
медикаментозную  газету  "Изо  рта   в  рот",   насыщенную  гомеопатическими
материалами, в которых страстно нуждалось население. Конкуренты не замедлили
с реакцией --  у  "Губернской  правды"  появилась  прибавка -- "Лекарство на
меже". Тогда "Изо  рта  в рот"  ринулось в пропасть дальше --  на ежедневный
режим, "Лекарство на меже"  -- за  ним, но вскоре сбросило обороты и село на
мель.  В конце  концов  магнаты  с Озерной  -- так теперь величали  залетных
газетных  деятелей  -- стали совсем  чумными и, чтобы добить  конкурентов до
конца, запустили на рынок  утолщенный вариант "Изо рта в рот" -- Орехов знал
сто способов  достать без денег вагон бумаги, как когда-то знал сто способов
взять спиртное без очереди.  "Лекарству  на меже" удалось повторить трюк. Но
тут  на рынке началась пробуксовка  с бумагой.  "Изо рта в рот"  без  всяких
амбиций  вернулось  на нулевую  отметку -- в четыре  свои прежние полосы,  а
соперник  не смог -- положение обязывало.  Повыходив пару месяцев толстыми и
пустыми, "Лекарства  на меже" сгорели.  На стайерской дистанции  нужно уметь
распределять силы.
     "Лекарства  на меже" не потянули претензий и, как вакуоли, свернулись в
газету объявлений по обмену часов на трусы.
     Позже   в   соревнование  впрягся   Альберт  Смирный.  Спровоцированный
"лишенцами",  он купил никому  не нужный  печатный станок  "Циркон", который
дополнительных возможностей рынку не дал.
     "Смена"  крутилась  неподалеку  от перетягивания каната  и наперебой со
щебечущими районками примерялась,  как половчее ввязаться в  борьбу титанов.
Наконец и  она отважилась  перевести деятельность  на  рельсы экономического
развития. Но,  когда  Фаддей с разбега бросился на  полотно, выяснилось, что
поезд ушел. "Смена" сошла с дистанции.
     -- Наш бизнес, господа, -- подытожил гонку Артамонов,  -- это бег через
реку по льдинам. Остановишься --  утонешь.  Представляешь,  в реке  сплошной
зажор -- скопление шуги, льдины трещат, наползают друг на друга, а ты бежишь
и не знаешь, в какую  иордань  провалишься.  Мы  должны создать  бесконечный
процесс создавания  газет, типографий,  телеканалов,  сетей киосков и прочей
приблуды. И  чувствовать  себя в этом  процессе, как рыба-Орехов в воде. Нет
процесса -- нет и нас. Как говорил великий Зингерман, у нас нет массы покоя.
Без  движения наша значимость становится равной нулю.  Дело не  должно иметь
конца. В конце -- его смерть! Мы должны  успевать запускать очередной проект
в  момент, когда предыдущий еще  не  дошел до пика. Тогда мы  продержимся на
рынке. Все остальное чревато крахом. Это знавали еще в Риме!
     --  Обидно,  -- рассуждал Орехов, -- мы  пашем,  крутимся, и все  из-за
каких-то    двадцати    минут.    Работают   полчища    лесорубов,    стонут
целлюлозно-бумажные  комбинаты, молотят печатные  машины  -- и все это из-за
каких-то двадцати  минут,  в течение которых читатель  просматривает газету.
Обидно до мозга костей!
     --  Что поделаешь, пятачок,  --  сказал  Артамонов.  --  Но  будет  еще
обиднее, когда через двадцать минут будет выбрасываться полноцветная газета.
     -- Какая полноцветная? -- насторожился Орехов.
     -- Обыкновенная полноцветная газета "Лишенец" с приложением "Изо рта  в
рот".
     -- И  где  ты все это напечатаешь  в цвете? В радиусе тысячи километров
нет ни одной цветной типографии.
     -- Да у меня тут свербит с утра одно мнение за ушами.
     -- Ну-ка, давай я тебе это место почешу, -- предложил услугу Макарон.
     --  Да, было  бы  неплохо, -- подставил Артамонов  под  строкомер  свой
бритый  затылок. -- Вы  видели  фуры,  которые  по  окружной  прут  мимо?  В
Финляндию они везут валюту, а обратно в Москву -- цветные газеты.
     -- Ну? -- торопил Орехов.
     -- Эту колонну надо завернуть сюда. Хотя бы частично, -- начал делиться
соображениями Артамонов.
     -- Ты предлагаешь пересмотреть Абосский мирный  трактат, по которому  к
нам перешла часть Финляндии? -- спросил Макарон.
     -- Да.
     -- А что тебе  на это скажут горячие финские парни? --  чиркнул спичкой
Орехов. -- Ты интересовался?
     --  Конечно.  Первых  умников,  которые  попытались  ввезти   в  Россию
оборудование для цветных газет, застрелили.
     -- Почему? -- cпросил Макарон.
     --  Потому  что  цветную печать контролирует солнцевская  братва.  А ей
удобнее забирать свою долю прямо там, за линией Маннергейма.
     -- Неплохо сказано, сынок!
     -- На селе есть обычай  -- перевязывать  дорогу свадебной процессии, --
начал  Артамонов подводить основу под  свою  затею.  -- И  пока не  напьются
страждущие, молодых не пропускают дальше. Так вот, я  предлагаю перегородить
дорогу этой полиграфической финской свадьбе!
     -- Грамотно рассуждаешь, паренек, -- одобрил Орехов. -- Но "Fordом" тут
уже не обойтись.
     --  Наоборот, --  сообщил  Артамонов,  -- капиталисты будут  нас  самих
умолять взять тачку за то, что мы пообещаем купить их печатный станок.
     --  Тогда и Воловича придется  толкать дальше -- на  Папу  Римского! --
сказал Орехов.
     -- Не говори, -- согласился Макарон.
     -- В  старину, при  развитом социализме, чтобы затеять дело, надо  было
ждать, когда  решающий год пятилетки перейдет в определяющий и дальше  --  в
завершающий. Теперь стало гораздо удобнее -- поехал на выставку в Сокольники
и пристраивайся к любой  проблеме, --  довел идею  до логического завершения
Артамонов.
     На   подступах  к  выставочному   комплексу  в   Сокольниках   клиентов
отлавливали менеджеры и затаскивали к  своим стендам.  Компанию  во  главе с
Макароном выпасла бойкая девушка в национальном швейцарском наряде и всучила
визитки, на  которых  двойным миттелем  было  выведено:  "Любовь Шейкина  --
уличная торговка поношенными печатными машинами WIFAG башенного построения".
     --  Ну  что  ж, WIFAG  так  WIFAG, -- сказал Артамонов.  --  Для начала
неплохо.
     Шейкина потащила гоп-компанию к своему прилавку.
     -- А это -- господин  Маругг,  -- повела она рукой в сторону серьезного
дяди с жестким лицом. -- Представитель фирмы WIFAG из Берна.
     -- Интересное слово -- WIFAG, -- заметил Макарон, -- почти как на фиг.
     -- Что такое полифаг, знаю, а вот  про WIFAG  впервые слышу, -- бичевал
себя Толкачев.
     -- Просим посетить наш стенд, -- пригласил Маругг плавным жестом.
     -- Конечно, посетим, -- согласился Артамонов.  -- Какие вопросы? Но при
условии, что вы безоговорочно сбросите миллион.
     -- Предложение  смелое,  мы подумаем, -- не стал никого никуда посылать
сразу господин Маругг. -- Чувствуется, что Россия еще не усохла.
     --  Да,  есть  еще  ягоды  в  ягодицах,  --  согласился  с ним  Макарон
стандартным выражением.
     --  У  нас  есть  одна неплохая машина,  -- заговорил  о деле  господин
Маругг. -- Правда,  она была  в употреблении,  но  специально для вас  мы ее
восстановим.
     -- Не надо ничего  делать специально для нас, -- предупредил Артамонов.
-- Я по опыту знаю, что это дороже.
     -- А где  ваша машина, херр  Маругг?  --  оглянулся вокруг Макарон.  --
Кругом одни буклеты.
     -- Видите ли, она весит двести тонн, и...
     -- Двести тонн? Ты подумай!
     --  Давайте так, -- упорядочил  движение покупателей Орехов. -- Сегодня
временно  исполняющим  обязанности  ублюдка  буду  я.  --  И, обратившись  к
продавцам, произнес: -- Чтобы в дальнейшем не вышло недоразумений, мы хотели
бы  вас предупредить...  -- От загадочности, с которой  был  заявлен  текст,
затихла  даже Шейкина, тараторившая без  умолку. На нее  испытующе уставился
херр Маругг  и  тоже затих. -- Мы бы хотели  вас предупредить,  --  повторил
Орехов. -- Никаких предоплат! У нас это  не принято. Еще с лотереи повелось.
Макарон не даст соврать.
     -- Не дам, -- сказал Макарон.
     --  Дело в том, -- оживился и начал взвинчивать цену Маругг, -- WIFAG в
печатной жизни -- все равно, что "Rolls-royse" -- в автомобильной.
     -- Никто  не  спорит,  --  согласился  Артамонов, --  но  "Rolls-royse"
продают в  кредит,  не  так ли? Так чем  вы хуже? Тем более, что машина ваша
seconde hand.
     --  А  как насчет окупаемости? --  полез вглубь проблемы Маругг.  -- Вы
наберете заказов?
     --  Окупаемость будет,  какая  скажете,  -- успокоил его  Артамонов. --
Орехов подгонит проект под любой срок.
     --  В таком  случае мы хотели бы  пригласить вас в Швейцарию, -- сказал
Маругг. -- Для осмотра машины конкретно на месте.
     --  А  что  на  нее  смотреть?  --  cказал  Макарон.  --  Привозите, мы
разберемся.
     --  Он  шутит,  --  вежливо   объяснился   Артамонов.   --   Присылайте
приглашение, мы рассмотрим.
     По завершении  переговоров  Орехов  засвистел  мелодию  из "Марбургских
зонтиков".
     За деньгами на дорожные расходы, кроме как к Мошнаку, идти было некуда.
А он словно ждал этого.
     -- Верните транш! -- взмолился банкир. -- А то я не разовьюсь.
     --  Может,  проведем конверсию  займа? --  изловчился Артамонов. -- Или
хотя бы усечем проценты.
     -- Как это?
     -- Заменим одни облигации на другие.
     -- Только деньги! -- простонал Мошнак.
     -- За ними и едем! -- вытянулся в струнку Макарон.  --  И,  как  только
вернемся с мешком, сразу к вам. Кстати, у вас не найдется стопки "зелени", а
то нам в Швейцарию ехать?
     -- Могу дать концы в Цюрихе.
     -- Извините, не понял.
     -- Придете на рынок в Цюрихе  и  станете  у входа.  Туда явится старуха
Мошнаковская, ей вы и предложите все оптом.
     -- Что все? -- не въехал Орехов.
     -- Да что  хотите! Наберите в  "Подарках"  копеечной мишуры  с  русским
душком -- гжель, хохлома.
     -- Это все по-немецки надо сказать?
     -- По-русски. Мошнаковская приходит туда каждый уик-энд.
     -- А вдруг не придет?
     -- Придет, она приходит уже в третьем поколении,  --  успокоил  ходоков
Мошнак. --  Все эмигранты по выходным ходят на рынок. Я всякий раз сбрасываю
ей товар.
     -- А в Берне у вас нет концов? -- спросил Макарон.

     Вскоре действительно пришлось выехать в Швейцарию.
     Джентльменский набор для встреч на любом  уровне  у компании был один и
тот  же: стопка  газет, заштопанная картина  Давликана с  козой  и "Тверская
горькая" в берестяном футляре. Действовало  безотказно, на все эти аргументы
возразить  было  невозможно.   После  вываливания  их  на  стол   оставалось
обменяться дежурными фразами.
     В  поездку  в  качестве  эксперта  прихватили  Толкачева  и,  чтобы  не
допустить юридических проколов, остеохондрозного Нидворая.
     --  Ты что, на  холодную войну  собрался?  --  спросил у  него Макарон,
возглавлявший делегацию. -- Разоделся в меха, как оленевод!
     -- Люто здесь, -- поежился Нидворай.
     -- Тебе полезно  бывать  на  морозе,  а то подшерсток  не  вырастет! --
пристыдил его Макарон, поправив плащ-паталатку.
     Как  выяснилось,  Нидворай   дрожал   не  зря  --  сразу  из  аэропорта
принимающая  сторона повезла покупателей  в горы и с  такой прытью бросилась
демонстрировать   пейзажи,  будто  хотела  сбыть  не  поношенную  машину,  а
Женевское озеро с Альпами в придачу.
     -- Тригональная сингония, -- произнес Макарон, оценивая просторы.
     -- Переводить? -- cпросила Люба.
     -- Если сможешь. И  добавь, что горы  староваты  -- процесс высаливания
пород зашел дальше некуда.
     --  Вершины  покрываются  снежными  шапками,  --  отвечал   ничего   не
понимающий Маругг.
     -- К сожалению, шапок не хватает, -- не давал ему оторваться Макарон.
     Потом группу затащили  в  сувенирный ларек, где из уважения к  хозяевам
пришлось   скупить  многолезвийные  красные   швейцарские  ножики,   да  еще
выгравировать на них свои фамилии.
     -- Очень правильно,  -- поощрил херр Маругг столь неприкрытый  поступок
гостей. -- Эти ножи стоят на вооружении нашей армии, -- раскрыл он секретные
сведения.  -- Каждому  новобранцу страна вручает нож. На  них  держится весь
пафос  службы. Швейцарские офицеры  запаса ежегодно проходят переподготовку,
автоматы --  у  них дома, армия мобилизуется по первому свистку. У нас самая
правильная горная артиллерия, поэтому к нам не сунулся Гитлер.
     Макарон размяк от  поэзии Маругга и повел стрельбу с  закрытых  огневых
позиций.
     --  Переведи, Любочка,  -- сказал он, --  что Гитлер к  ним  не сунулся
потому,  что  сунулся к  нам.  Это я  говорю как русский  офицер в отставке,
отслуживший двадцать пять лет в песках среди фельдшеров!
     Любочка перевела.
     --  Кстати,  о  Гитлере и  о синхронном  переводе, --  сделал небольшое
отступление Макарон.  -- Когда мы  куковали  в Кушке, по  телеку  показывали
"Семнадцать мгновений  весны".  И  знаете,  как они  там у себя  в  каганате
переводили  официальные  фашистские  приветствия  "Хайль,  Гитлер!"  и  "Зиг
хайль!"?
     -- Как? -- вытянулась вперед Любаша.
     -- Салям алейкум, Гитлер! И --  малейкум ассалам!  --  выбросил  вперед
руку  Макарон. --