во  "Ж...опа",  что  само  по
себе  было  симптоматично.  Над  ним глумились. От него ожидали
слов и поступков, которые с головой выдадут его.
     Радуясь  тому,  что  маневр  противника  разгадан,  Андрей
Николаевич  решил  ввести его в полное заблуждение, сделал вид,
что ничего у мусорного бака не поднимал.
     В  ванной  он  изучил  обрывок.  Фальшивка  была   сделана
профессионально, с соблюдением всех советских атрибутов. Шрифт,
кажется, правдинский. Хитро придумано.
     Еще сутки выжидал он. Никаких сигналов более не поступало,
но и подброшенного было достаточно. Мастерски уйдя от возможной
погони, он покинул "Волгу" на стоянке у офиса Васькянина, а сам
городским  транспортом  добрался  до Политехнического музея, не
раз   его   выручавшего.   На   обратной   стороне    фальшивки
располагались  в  урезанном виде разные корреспонденции, и -- к
удивлению Сургеева -- по ним он выявил: да, газета "Правда", но
не  в  единственном   экземпляре,   а   из   массового   тиража
двухнедельной  давности,  и  "Жопа"  оказалась смятым и облитым
томатным соусом названием фельетона  "Жатка  в  опале".  Мираж,
кажется,  начинал  развеиваться,  но когда Андрей Николаевич по
старой  памяти  заглянул  в  курилку,  где  всегда  буйствовало
народное  творчество,  то  узрел  на  стене четверостишие -- не
шедевр, но и небесталанное произведение:





                         О ты, любитель Мельпомены,

                         Говнюк, неведомый досель!

                         Зачем мараешь мелом стены,

                         Марал бы ж...ю постель!





     Андрей Николаевич понял, что находится на  верном  пути  к
истине,  и  за  догадку  был  вознагражден.  Кто-то из дымивших
сообщил другому куряке, что  по  некоторым  слухам  в  каком-то
районе   какой-то   области   некий  механизатор  создал  нечто
фантастическое, гибрид амфибии с картофелеуборочным комбайном.
     Из осторожности Андрей Николаевич в расспросы не пустился,
а неделю отвел на все областные газеты,  никаких  упоминаний  о
новом  комбайне  не  нашел, но тем не менее утвердился в мысли,
что комбайн этот -- существует, он не  может  не  существовать,
потому  что  тот рязанский КУК-2, усовершенствованный до КУК-4,
полностью доказал свою  непригодность,  но  несмотря  на  брань
продолжал производиться и, по дополнительно наведенным справкам
(в той же курилке), замены ему не было.
     С  утра до вечера, уже не таясь, сидел Андрей Николаевич в
читальных залах Москвы и все чаще задумывался над тем, почему в
четверостишии упоминалась Мельпомена.
     Васькянину, конечно, он и словечком не обмолвился о где-то
существующем  комбайне,  Срутник,   короче,   не   помощник   в
грандиозном деле.


     10

     Теперь  надо  было  срочно,  немедленно  отыскать  братьев
Мустыгиных, вытащить их из-за границы, если они там. Все  планы
перевернула  эта  "Жатка  в  опале", сузив разнообразие целей и
средств до единственного желания:  найти,  увидеть,  оценить  и
открыть,   показать   всему   миру   комбайн  безвестного  пока
механизатора. И не повторять прошлых ошибок.
     Мосгорсправка  выдала   Сургееву   два   адреса:   братья,
разумеется, жили в разных концах столицы, исходя из соображений
оптимальной безопасности. Но ни в одной из указанных квартир ни
того,   ни   другого   не  оказалось.  Все  известные  Сургееву
мустыгинские телефоны отвечали брюзжанием или рявканьем:  таких
нет!  Братья  себя  не  рекламировали,  это уж точно. Кое-какие
надежды подавала Ленинка: пополняя  свой  информационный  банк,
братья  не  могли  не  пользоваться  библиографическим  отделом
публичной библиотеки. Старая знакомая, помнившая  Сургеева  еще
по   студенческим   временам,   помогла  отыскать  мустыгинские
формуляры. Последний раз они сидели в Ленинке год назад и, судя
по затребованной литературе, подбирались уже к  вице-президенту
США.  Как  раз  шла  перерегистрация  читательских  билетов,  и
Мустыгины  указали  один  и  тот  же  адрес,  по  которому   не
проживали,   естественно;   почтовую  корреспонденцию,  однако,
следовало отправлять только туда.
     Оставив машину в проходном дворе на  Преображенке,  Андрей
Николаевич на такси доехал до Каланчевки, последним втиснулся в
троллейбус,   вновь  схватил  такси  и,  никем  не  замеченный,
подкрался к заветной квартире.  Никто,  естественно,  не  хотел
открывать  ее,  соседка  же  сказала,  что хозяин в заграничной
командировке, а  хозяйка  --  в  Сочи;  квартира,  кстати,  под
охраной милиции... Андрей Николаевич поспешил к себе. Коньяк не
только   не   приободрил,   а,  наоборот,  вверг  в  еще  более
томительное состояние неопределенности.
     Вдруг в прихожей раздался резкий  и  нетерпеливый  звонок.
Андрей Николаевич, от макушки до пят вспугнутый, глянул в давно
установленное  телескопическое  приспособление.  В  поле зрения
первоклассной оптики попала вся лестничная площадка и на ней --
Мустыгины.  Поля  шляп  скорбно  надломлены,   поникшие   плечи
говорят:  все  пропало!  У  ног  братьев  -- какие-то фирменные
коробки. Не произнося  ни  слова,  они  внесли  их  в  комнату.
Глянули  в  окно,  задвинули  шторы.  Видимо,  у  них тоже были
серьезные основания  не  доверять  шестнадцатиэтажным  зданиям.
Сбросили  плащи,  сняли  шляпы. Андрей Николаевич пригляделся к
коробкам: стереосистема "Грюндиг", телевизор  "Сони"  и  прочие
меломанские  приспособления. На стол полетели ключи от "ягуара"
и доверенность на него. Маруся, без всякого сомнения, совершила
прыжок и встала чуть ли не рядом с  троном.  На  всякий  случай
Андрей  Николаевич  спросил прямо, чем она занимается, и братья
ответили коротким смешком:
     -- Да все семечки лузгает...
     Что могло быть полной правдой. Андрею  Николаевичу  всегда
казалось: род занятий Маруси адекватен, эквивалентен, конформен
и конгруэнтен лузганью.
     Кроме  электронной  техники  и "ягуара" братья преподнесли
еще  один  подарок.  Звание  Героя   Социалистического   Труда,
сообщили  они,  Андрей Николаевич получит в установленный срок,
тут уж заминок не будет, но сейчас они, Мустыгины, обрабатывают
Нобелевский комитет и точно к указанному  Андреем  Николаевичем
времени  премия  ему  обеспечена, сто тысяч долларов без вычета
налогов...
     Братья   определенно   чего-то   недоговаривали,   излишне
суетились,  вспомнили  вдруг  еще  об одном подарке, с поклоном
вручили "Розу  дома  Орсини"  Кристофера  Шайнера,  в  полутьме
(шторы-то  -- сдвинуты!) не разберешь -- подлинник ли 1630 года
или  факсимильное  издание.  Неужто  сперли   из   Национальной
библиотеки  в Амстердаме? Нет, не может быть, люди они в высшей
степени честные. Тем не менее вляпались в  какую-то  историю  и
стесняются рассказывать.
     Выложили  все-таки,  и  Андрей  Николаевич  пригорюнился в
печали и сочувствии.  Братья  крупно  погорели.  На  двоих  они
снимали  квартиру, для разных надобностей, в том числе и такой:
отдавали ее иностранным коллегам на  недельку-другую,  чтоб  те
взаимно  давали  им  кров  и пищу при странствиях по Европе или
Америке, и такого рода гостеприимство -- не из-за денег, а  для
свободы,  черт  возьми.  Вот  из  этой  квартиры  и пропали при
таинственных  обстоятельствах  заграничные  паспорта   братьев.
Прощай  теперь  симпозиум  в  Ла-Валетте,  не видать Мустыгиным
тамошних пляжей, не встретят  их  на  Мальте  коллеги  из  США,
Франции, Австралии, более всего будет горевать профессор Таунли
(Канада,    университет   в   Торонто),   помимо   официального
приглашения приславший и частное. Путь на Запад вообще  закрыт,
месяцев на шесть.
     Горюя,  Мустыгины,  уже  воспитанные  Западом, не молили в
открытую о помощи, тем не менее Андрей Николаевич  приступил  к
допросу  потерпевших.  Не  может  того быть, чтоб кража не была
связана   с   неизвестным   изобретателем   картофелеуборочного
комбайна.  Мировой  Дух  отыщет закономерности, подскажет, надо
лишь следовать высшему смыслу, а им в нынешнюю  эпоху  обладает
только он, Андрей Николаевич Сургеев.
     -- В милицию обращались?
     Братья не сочли нужным отвечать. Конечно нет!
     -- Подозрения есть?
     Этот вопрос ожидался с нетерпением.
     -- Да.
     Накануне   того   дня,   когда   обнаружилась  пропажа,  у
Мустыгиных были гости, две дамы,  одна  --  из  МХАТа,  кажется
("Мельпомена!"   --  едва  не  вскрикнул  Сургеев),  вторая  --
племянница  академика.  Крутили  фильм   --   порнографический,
разумеется.  Нет,  не  видео,  в  том-то  и беда. Настоящий, на
восьмимиллиметровой пленке. Киноаппарат  и  коробки  с  лентами
привезли они, дамы, и расположение комнат таково, что только на
письменном  столе  можно  установить  аппарат,  направленный на
экран в смежной комнате. И вышло, что дамы в роли киномехаников
получили доступ к столу, где в ящике, под  надежным  замком,  и
лежали паспорта.
     -- Все  это,  однако,  -- рыцарски предположили братья, --
одни лишь гипотезы. Да, подозрения падают на дам, но  на  то  и
подозрения, чтоб опровергаться и рассеиваться.
     -- А  вы что, -- поинтересовался Андрей Николаевич, -- без
порнофильмов уже не можете?
     Братья с негодованием отвергли  оскорбительное  замечание.
Они-то  могут.  Это  дамы  заупрямились, подавай им сексуальный
наркотик.
     -- Что-нибудь еще пропало?
     Нет, все на месте, японская аппаратура  не  тронута,  хотя
артистка  пришла  с  сумкой,  в  которую  войдет  двухкассетный
магнитофон. Партбилеты же -- на работе, в сейфе, причем ключ от
сейфа  --  в  другом   сейфе,   открыть   который   практически
невозможно.
     -- Партнерш искать не пытались?
     Пытались,  конечно. Но МХАТ отвалил на гастроли в Австрию,
а племянница академика не появилась, как обещала, в Доме кино.
     -- А что, собственно, предстоит в этой  Ла-Валетте?..  Что
там интересного? Вы ж там, по-моему, не раз уже были?
     Братья  переглянулись.  Врать  старому  другу они так и не
научились. На Мальте, сказали они  смущенно,  ничего  в  смысле
науки  не  предстоит.  Обычный,  как  и  везде, треп. Настоящий
ученый никогда не станет участником  такого  рода  симпозиумов,
настоящий  ученый  сидит  в  лаборатории и по крупицам собирает
материал для двух-трех статеек в  пятилетку.  Мероприятия  типа
лавалеттского  давно  уже  стали  узаконенной  формой  отдыха и
коммерции за счет либо государства, либо корпораций.  Последние
имеют  кое-какие выгоды, снисходительно взирая на шалости людей
науки.
     -- И часто вы бываете на таких... секспозиумах?
     Ответ прозвучал не сразу. Братья потеряли счет  зарубежным
командировкам.  Так  примелькались везде, наплели такую паутину
знакомств, что заграница уже не мыслила совещаний без  братьев.
И  все  честно,  открыто,  ни  в  какие  переговоры  за  спиной
комитетов и министерств Мустыгины не вступали,  частные  письма
на  Запад даже не заклеивали -- берите, вынимайте из конвертов,
читайте!.. Иногда их вызывали  в  известные  кабинеты,  просили
осветить  тот или иной эпизод зарубежной поездки -- пожалуйста,
осветим!..
     Нельзя было не восхищаться прохиндейством братьев!  Далеко
шагнули   ребята,   так   обогатились   уже,   что   "ягуарами"
разбрасываются. А как насчет соперников? Не они ли  отрядили  в
их  квартиру двух проституток с грабительскими наклонностями?..
Соперники есть, отвечали братья, но куда им тягаться с ними, да
они любого...
     Андрей Николаевич глянул на Мустыгиных и поверил.  Рослые,
поджарые,  белокурые,  атлетического  покроя мужики, знакомые с
тензорным исчислением.  Перед  защитой  докторской  диссертации
прошли   у   беглого   тайванца   ускоренный   курс   восточных
единоборств.
     Выяснилось:  ни   одно   государственное   учреждение   не
заинтересовано   в   срыве   симпозиума  по  высокомолекулярным
соединениям и никто из частных лиц не против поездки Мустыгиных
в Ла-Валетту. С другой стороны, уголовный мир тоже  непричастен
к беспрецедентному воровству.
     -- Племянница академика, -- произнес Андрей Николаевич, --
это не степень родства, а профессия...
     Именно в этот момент, произнеся эти слова, он почувствовал
в себе  обостренную  расчетливость, умение сосредоточиваться на
никому не ведомых событиях, на тех, которые вроде бы  были,  но
тем не менее -- не были. И тогда начинали прозреваться -- будто
сквозь толщу вод -- очертания погребенных на дне явлений.
     -- А  почему  вы решили, что одна из воровок -- племянница
академика?.. И какого академика? Сколько лет  ей?  Подруге  ее?
Ну, артистке?
     Братья  призадумались. Вопрос ошарашил их. Наконец, поохав
и  поахав,  они  выдавили:  нет,  она  не   представлялась   им
племянницей, они решили, что женщина, которую зовут Эпсилонкой,
получила  воспитание в семье с определенными культурно-научными
традициями.
     -- Это такая худая и высокая?
     Раболепие было во взглядах,  которыми  наградили  Сургеева
братья  Мустыгины.  В  который  раз  убедились  они в торжестве
человеческого разума. Как умны они были много лет назад,  когда
приголубили безвредного очкарика Лопушка!
     Их многотомная картотека давно была переведена на машинный
язык и   в  нескольких  коробках  хранилась  на  даче.  Аркадий
Игоревич Кальцатый не мог не покоиться там, и братья немедленно
собрались ехать  за  город.  Андрей  Николаевич  посадил  их  в
машину,  благословил,  сам  же  на "ягуаре" объехал микрорайон.
Позвонил из автомата Васькянину, усыпил его, сказав, что  денно
и  нощно работает над статьей о свойствах германия. "Ягуар" его
пересек Ленинский проспект, а затем и проспект Вернадского.  Со
смотровой  площадки  у МГУ он глянул на Москву с наполеоновским
высокомерием,  хотя  и  признавал  самокритично,   что   поиски
механизатора   недопустимо   затянулись.   Уже   вторая  декада
сентября, до конца уборки картофеля не  так  уж  много  времени
осталось, надо спешить.
     Бдительности   Мустыгиных  могли  позавидовать  прожженные
революционеры. Андрея Николаевича они пустили в самостоятельное
плавание на "ягуаре", сами же на  своих  "рено"  раскатились  в
разные  стороны.  Более  часа все трое изощрялись в запутывании
следов и встретились наконец  на  пересечении  Островитянова  и
Волгина, в квартале от дома, где жил Кальцатый.
     Вышли  из  машин.  В  руках  братьев  --  длинные  плоские
"дипломаты". Что в них -- "узи"  или  "калашниковы"  --  Андрей
Николаевич  не спрашивал. Сказал братьям, где надлежит им быть,
а сам смело вошел в подъезд. Оглянулся и  прислушался:  никого.
Достал  из  кармана купленный по дороге одеколон "Красный мак",
отвинтил пробку и стал поливать острой, пахучей жидкостью  свои
следы.  Открыл  и закрыл лифт, плеснув туда одеколон. Медленно,
пешком поднимаясь по ступеням,  он  продолжал  орошать  их.  На
нужном   этаже   остановился,  чтобы  обдумать  весьма  здравое
предположение.  Собаки-ищейки,  которые  будут  пущены   тайной
полицией  по  следам, именно одеколон унюхав, и найдут его. Как
ни правилен был этот силлогизм, им  следовало  пренебречь,  ибо
ложность его очевидна, ибо он не учитывает наивысшего смысла, а
люди,  силлогизму поклоняющиеся, напоминают тех пастухов, что в
древние эпохи нарекали Большой Медведицей семь звезд  на  небе,
расположенных    ковшиком,    исчерпывая   названием   существо
процессов, движущих мирозданием. Мусоропровод привлек  внимание
Андрея  Николаевича,  он  и его решил использовать в достижении
целей, предначертанных свыше, трансценденцией  такого  порядка,
перед   которой  никнут  все  формально-логические  построения.
Остатки одеколона он влил в короб  мусоропровода,  замкнув  тем
самым  кольцо,  по  которому  будут  носиться  ищейки. И флакон
полетел вниз, вещественно закрепляя ложный, выматывающий  собак
и  агентов  круг. На цыпочках подошел к двери. Нажал на пупочку
звонка. Раздалось дребезжание,  но  дверь  не  открывалась.  Он
навалился    на   нее   --   она   подалась.   В   нос   ударил
аммиачно-фенольный  запах  многолетней  нищеты;  культ   пустых
бутылок  царствовал на кухне, где спал Кальцатый, сидя на полу,
на кончик носа надвинув шляпу. На столе  --  увядший  огурец  и
солонка.  Опорожненная  винно-водочная  посуда была выстроена в
каре, и Кальцатый, видимо,  произносил  речи  перед  безмолвным
строем послушных солдатиков накануне их отправки в магазин.
     -- Я  знал, что они тебе понадобятся, -- сказал Кальцатый,
не снимая шляпы, по  голосу  узнав  Сургеева,  --  Лопушок  ты,
Лопушок... Один ты никогда не называл меня Бычком, один ты... А
взрывать что-нибудь будешь?
     -- Буду,  --  без колебаний признался Андрей Николаевич, и
Кальцатый одобрил идею.
     -- Теперь -- самое время. Шишлин-то -- умирает, рак, -- он
ткнул себя в пуп. -- А  я  --  сам  видишь...  Бычок,  Чинарик,
Окурок.  Пора  уже  и в пепельницу. -- Он рассмеялся и закашлял
так, что шляпа едва не свалилась.  Поправил  ее.  --  Пиджак  в
шкафу, записная книжка в кармане...
     Кроме  двух шкафов, платяного и книжного, в комнате ничего
не было, ни стола, ни стульев, ни  какого-нибудь  прикрытия  от
солнца на окнах. По неистребимой привычке вслушиваться в книги,
Андрей Николаевич обвел взором красные и синие томики партийных
классиков,  закрыл  глаза.  Он  услышал  хруст ледяных крошек и
топот  железных  батальонов  пролетариата,  идущих   на   штурм
айсберга,  который, конечно, будет ими завоеван и благоустроен,
и до самого Карибского  моря,  теплого  и  коварного,  доплывут
сине-красные батальоны, с гордо реющим красным знаменем...
     Преодолевая  смущение,  Андрей  Николаевич  приблизился  к
книжному  шкафу,  чтоб   найти   в   нем,   помимо   классиков,
какую-нибудь книжицу про Арктику, неспроста ведь почудилось ему
бескрайнее  ледяное поле. Но не нашел. И догадался, что Арктика
навеяна ему ледяным безмолвием самой комнаты. В ней не  жили  и
не  обитали.  В  ней  всего-навсего хранили в шкафу последний в
жизни Аркадия Кальцатого пиджак.
     От денег Кальцатый отказался. "Я не  Бычок!"  --  напомнил
он.  Бутылку  же взял так, словно ему протянул руку лучший друг
бескорыстной юности.

     К многоэтажному дому на проспекте Мира  подъехали  уже  не
таясь.  Свободными  от дипломатов руками братья помахали Андрею
Николаевичу, уверяя его в полном успехе визита,  и  скрылись  в
подъезде.   Ему   самому   хотелось   глянуть   на   воровок  и
вымогательниц.  Но  Мустыгины  решительно   воспротивились.   В
квартире  пробыли  недолго.  Издали  улыбнулись ему и похлопали
себя по карманам: здесь паспорта,  здесь!..  Андрей  Николаевич
ожидал  большего,  хотя  бы  истошного  визга  дам,  летящих  с
девятого этажа  вниз,  но,  похоже,  братья  заключили  с  ними
полюбовную  сделку,  дамы  с  балкона  помахали  платочками  по
русскому  обычаю.  Вот  где  сказался  наконец  европеизм  двух
просвещенных докторов наук.
     Что  теперь  надо  расплачиваться  сполна  --  это  братья
понимали и привезли старого друга  к  себе.  Андрей  Николаевич
походил  по  квартире, напоминающей срединные отсеки подводного
атомохода,   обилие    приборов    разнообразного    применения
совмещалось  с  бытовым  комфортом высокого класса. Постоял и у
немых книжных шкафов. Духовные наставники братьев  предпочитали
на ушко сообщать им о своих выводах.
     Скромно выпили за успех дела -- и только что завершенного,
и предстоящего, о котором братья еще не знали, но, предчувствуя
значимость  и  размах, заранее к нему готовились. Пищей желудок
не отягощали, в  движениях  были  экономны.  Андрей  Николаевич
изложил  суть  дела:  картофелеуборочный  комбайн, изобретенный
неизвестным механизатором.
     Нашлась карта шестой части земной суши. Ее  расстелили  на
полу.   На   просторах   земли   российской   предстояло  найти
гениального самородка. Сам простор --  229  миллионов  гектаров
пашни  (справочник,  ежегодник  ЦСУ, принес Андрей Николаевич).
Сибирь и Дальний Восток отпадают -- по той причине, что  снаряд
дважды  не влет