намеком - взглядом или сменою позы - понять, что мужчина, доказывая нужность
свою, обязан быть послушным и сильным. Тогда, при первой встрече, он испытал
приятное напряжение чувств, мышц,  мыслей,  он начинал  понимать,  как много
даст ему эта женщина, а дала ему то, что он как был Васей Бузгалиным, так  и
остался им во всех превращениях. И утвердился в этом позднее, в Париже, и не
только укрепился  в  желании вечно  быть  пацаненком,  хворостиной  гоняющим
гусей, но и возвел желание в некий непроизнесенный, а оттого и более жесткий
жизненный  принцип. Они несколько месяцев  жили  во  Франции с  Анной  почти
впроголодь,  а  потом разбогатели  и решили  шикнуть,  стали выбирать  отель
познаменитее и  с хорошей кухней,  Бузгалину  представлялось: величественные
своды  ресторанного   зала,  предупредительность  лакеев   высокого  класса,
священнодействие, в какое  французы облекают обычный ритуал готовки и подачи
пищи... Стали гадать: "Риц"? "Георг Пятый"? "Бристоль"? "Крийон"? (Тогда еще
не  было  позвездного  деления отелей, сами названия тянули на  хилтоновскую
пятерку.)  Решили - "Крийон"  на Плас  де-ла-Конкорд. Вошли. Одеты более чем
прилично. Анна замешкалась в дамской комнате, а он предпринял разведку боем,
первым  заглянул  в  зал и -  встретился взглядом с ресторанным  мажордомом,
человеком, умевшим  по походке  клиентов  определять толщину их  бумажников,
владыкой, мимо  которого к столикам проходили сильные  мира сего,  люди, для
которых  этот   фешенебельный   ресторан  -  что  обычная   забегаловка  для
простолюдинов. Облаченный  в  смокинг,  плотный, коренастый, неопределенного
возраста - такого,  что его можно считать  ровесником отеля в  любой  год  и
любое столетие после 1909 года, когда возведен был "Крийон", - с  отчетливым
пробором  и дымчатыми глазами, лишь на долю секунды глянувшими на вошедшего,
а  затем погаснувшими.  Но и то, что уловил в этих глазах Бузгалин, повергло
его   в   раздражение,  тревогу,  обиду   и  злость,  потому  что   мажордом
(назывался-то он по-другому, и как именно - Бузгалин знал,  но так неприятны
были потом  воспоминания  о "Крийоне", что он запихнул  поглубже слово это в
пыльную щель памяти), - да,  мажордом этот  мгновенно  унюхал  и дешевенькие
супцы  последнего месяца, и  присущую всякому  бедняку неприязнь к богатеям,
услышал и частое  хлопанье  дверей  сортира  против комнатенки,  которую они
снимали, и  - что тоже возможно - увидел потного связного в Булонском  лесу,
разъяренного неудачной скамейкой и опозданием.
     Все, мерзавец,  учуял!  Но  - деньги есть деньги,  и  уже прикидывал, к
какому  столику  вести глупого  провинциала,  как  тут за  спиной  Бузгалина
появилась Анна -  и  на влитого в  смокинг местоблюстителя пиршеств  дохнуло
оранжереей, бризом, величием дамы, снизошедшей до жалкого вертепа, в обслуге
которого и  состоял  не  приниженный, а  возвеличенный  королевой вассал.  И
спутник  ее достоин был знаков  уважения, немедленно  оказанных, но без тени
раболепия,  поскольку  нравы  царствующих  особ  сего  не  позволяют...  Вот
тогда-то и  решено было Бузгалиным: никоим  образом не отступать от себя, не
предавать  себя, потому что за Анной не угнаться, а она сама ничегошеньки не
играет,  она сама  по  себе  королева,  Анна  Австрийская,  и  ему  надлежит
оставаться ярославским  пареньком со всеми русскими  причудами, которые  как
нельзя  лучше   подходят  к  образу  не  слишком   удачливого  американского
бизнесмена  - суетливого, настырного, то хитроватого,  то глуповатенького...
("Крийон" аукнулся много лет спустя. В Марселе он присмотрелся к официанту в
закусочной -  к юноше, которого  снедало  честолюбие без  алчности, неуемная
тяга  к незримому  господству над людьми,  желание  скроить  себя  по особой
мерке. Завербованный,  выведенный в люди мальчик этот стал через десяток лет
контролировать всю атомную промышленность Франции...)
     За  год  до  "Крийона"  знакомство  с  Анной  произошло,  на  служебной
"жилплощади" в Покровско-Стрешневе; посмеялись втроем, а  потом и вчетвером,
начальник  отдела  приехал.  Брак  наметился,  хоть  о  нем  и ни  слова, он
назревал, он не мог  не состояться,  и не  только  легенда обязывала: тренаж
отъезжающей  за кордон супружеской пары -  занятие  весьма трудоемкое, здесь
надо плести узоры невиданной  сложности, и Анна прекрасно  вписывалась в это
не очень благополучное  -  из-за  дурного нрава муженька  -  легендированное
супружество, ценное  тем, что знакомство  будущей  миссис  Эдвардс и  самого
мистера Эдвардса подтверждалось официальным источником, протоколом, которому
предшествовал   замысловатый   эпизод  в  полицейском  участке   лондонского
Ист-Энда,  где некий случайно задержанный джентльмен был - в  нарушение всех
законов -  обыскан без  собственного  на то  разрешения,  что повлекло визит
адвоката;  судебного разбирательства  полиция избежала,  принеся  извинения;
джентльмен, кстати, потребовал свидетеля вменяемого ему правонарушения, им и
оказалась некая юная дама, туристка из Австрии, студентка на вакациях, перед
которой джентльмен  расшаркался. Случай  попал в анналы городской полиции, в
могилу  ушли многие  персонажи скромной драмы, не  избежал сей участи и  сам
оскорбленный в  лучших чувствах  джентльмен,  в личину которого  уже  влезал
Бузгалин. Документально, да еще самой полицией подтвержденная легенда - этим
пренебрегать не стоило, да и весь набор имеемых и хранимых коллизий позволял
свинчивать, как  в  детском  конструкторе, не просто заведомо устоявшуюся  и
отлично  легитимизированную  биографию,  но  и  создавать  судьбы: временами
Бузгалин  силился  вспомнить сообщенный ему на ухо телефон юной дамы; его, в
ту пору жившего на краю Москвы, не  понарошку тянуло в  квартиру,  снимаемую
мистером Эдвардсом на Корнуэлл-стрит; он даже удивлялся по утрам, какой черт
занес  его  вчера  вечером в эту  коммуналку:  не иначе  опять  перепил  (за
мистером  Эдвардсом  замечался  такой  простительный  грех,  из-за чего  он,
человек  достаточно  состоятельный,  колесил   по  белу  свету   в   поисках
экзотических   питейных   заведений).  Единственным  темным  пятном   в  уже
сбывающейся   судьбе   были   семь  месяцев,   не   заполненные   ни   одним
свидетельством. Ист-эндская леди козырной картой могла  -  неудачными  якобы
родами на юге Франции - покрыть этот период. Уже опаленный многими страхами,
Бузгалин разработал план: через  Алжир  они попадают во Францию и здесь -  в
каком-либо  городишке  под Марселем  -  задерживаются надолго,  с признаками
скорых  родов. И будущее их  обеспечено: по  святым человеческим  вывертам и
заскокам сознания, ведущим  происхождение от пещер  каменного  века, где, не
покидая  их,   рождались  и  умирали,   все  предшествовавшие  родам  месяцы
беременности будут отнесены  тоже к  Франции...  Начальство  план  одобрило,
Анна, разумеется, тоже, шли они  как-то после занятий к метро  "Павелецкая",
чтоб разъехаться по  домам,  попили газировки,  он повертел  стакан  в руке:
"Послушайте,  дорогой  товарищ и  соратница...  Туда  мы должны  прибыть  со
сложившимися стереотипами  поведения,  и  первую  брачную  ночь  не там надо
проводить,  не  там!  Договоримся:  здесь,  сегодня,  у  меня!"  Она  так  и
застыла...  Потом расхохоталась: "Идет!  Тогда  уж  лучше  у меня  - зеркала
есть!" (О, этот смех ее, внезапный, не предваряемый улыбкой  или настроением
глаз! Она издевалась -  и над ним, и над собой, надо всеми!..) А через много
лет  спохватились,  надобность в ребенке  возникла  не велением  шифровки, а
потребностью   быта,  и   когда   беременность   была   санкционирована,  то
ничегошеньки не получилось:  выкидыш.  И  еще  один выкидыш. Тогда-то Анна в
каком-то пустячном споре наедине бросила  ему в лицо, внезапно  побледнев до
синевы: "Это ты накаркал - теми родами под Марселем!"
     Иметь детей (но числом не более двух) Корвину и Жозефине разрешили, но,
к явному неудовольствию куратора, все старания молодоженов шли прахом, да и,
как писал  руководству  тот же  куратор,  моральный климат в семье  оставлял
желать  лучшего. Молодая семья  стала разваливаться, кто прав, кто виноват -
не разберешься, Иван  бросал  смутные  намеки о  неверности супруги, гораздо
больше  основания  имела для  жалоб  Жозефина, обладавшая  отдельным каналом
связи и нытьем  досаждавшая своим московским товарищам по борьбе. А они  уже
поговаривали  о  том,  что  не  пора  ли  на  парткоме  обсудить  нездоровую
обстановку  в семье сослуживца. Навели справки и горестно повздыхали: правда
выглядела убогой  мелодрамой, Ивана  застукали на интрижке с обыкновеннейшей
потаскушкой.  Супруги  стали жить раздельно,  временами, правда, сходясь. От
Жозефины узнали много интересного, сопоставили  ее донесения  с тем, что муж
ее писал о себе, поскольку никогда не доверяли его отчетам, и не потому, что
на двадцать пять австралийских месяцев он выпал  из наблюдения  и  контроля.
Всякий профессионал  прибегает  в  отчетах  к  уничижающему или возвышающему
стилю в описании своей работы, простейшая операция по выемке  порою выглядит
на  бумаге  романтической   историей   с  песенным  финалом,  а  бывает,  не
удостаивается даже строчки. (Профессионалы  к  тому же знают:  чем  полнее и
честнее донесение разведчика, тем с  большим подозрением относятся  к нему.)
По уверениям Жозефины, Кустова мучили головные боли, но о них он помалкивал,
за что  его  мягко  пожурили,  в  ответ  получив едкий вопрос:  "Откуда  эти
сведения?.." Постеснялись  поэтому спросить  и о том, что злило Жозефину: та
намекала  на  некоторую  недостаточность  Ивана  в мужской  сфере. Однако же
забавляться с девицами дефект этот супругу не  мешал, он, видимо, сказывался
лишь на  общениях с женой,  и винить  Жозефина могла  только  себя: с  таким
пылким темпераментом да не расшевелить мужика!
     В декабре  же 1973 года произошло нечто странное. Фирма Ивана понесла в
Мексике  жестокие  убытки, безрассудно  закупив громадную  партию  пылесосов
новой  модели  - в  количестве, превышающем даже  безумный спрос на них. Это
настораживало: не мог столь опытный, как Кустов, делец так грубо  ошибаться,
не мог! Нищим, бродягою очутился в Австралии - а сколотил приличный капитал,
показал невероятную коммерческую  изворотливость.  А тут - опростоволосился,
имея  прекрасное прикрытие -  и финансовое, и правовое! Здесь  что-то не то,
что-то не так -  и в который раз приступили к проверке австралийской легенды
Кустова  в   его  собственной  интерпретации,  попристальнее  всмотрелись  в
перечисленные Кустовым места для тайников и  нашли крохотную ошибку, которой
раньше  не  придали значения: указанное  им местечко будто  бы для  объемных
предметов  годилось разве что  под  записочку. Затем стали допытываться, кто
помог ему стать богатым, и австралийская резидентура обещала найти доброхота
из ЦРУ. Тут же  возникла и такая  догадка: ФБР за пределами США действует  с
оглядкой  на  свои  и  местные  законы  и,  заподозрив  Кустова,  прибегло к
коммерческой дезинформации, чтоб разорить фирму  и прибрать к рукам чересчур
удачливого дельца,  на которого уже имелись  кое-какие материалы. Версия эта
получила вскоре продолжение и подтверждение. В Будапешт  пришла открытка  из
Нового  Орлеана:  некто Джордж поздравлял  племянника с окончанием колледжа.
Вкупе с бессмысленностью послания, именем и адресом текст означал: попал под
плотное  наблюдение.  По  косвенным  же  сведениям  -  ФБР  о  существовании
Кустова-Корвина не знало. Но оповестить  Будапешт Кустов мог и при отступной
легенде, майор, следовательно, уже дал какие-то показания в местной полиции.
Всполошенная Жозефина  (с  ней  вышли  на  прямой  контакт)  опровергла  все
варианты,  к  тому же  поступившая по обычным каналам шифровка от Кустова не
содержала  ничего,  внушающего  подозрения;  там  излагались  очень  дельные
рекомендации  и  давался  перечень  лиц, через которых  можно  добраться  до
нужного источника информации; анализ  шифровки показывал: все  чисто. Однако
же достоверность ее легко объяснялась игрой, затеянной ФБР.
     Как  только эта  мысль  пришла  в  московские  головы, тут  же  приняли
решение: все  алмазы  информации, что  поблескивали  в  тоннах  шифрованного
навоза, изучить и перепроверить!
     Не успели перевести дух, как легальная резидентура доложила о совсем уж
диком происшествии. Знать, кто такой Кустов, она прав  не имела, между ним и
ею  всегда  ставилась  непроницаемая  стена,  и  вдруг люди,  наблюдавшие за
тайником, засекли выемку, произведенную не то что с нарушением  всех правил,
а вообще преступно безграмотно и так, будто  выемка заснималась полицией  на
пленку с  участием  свидетелей. Человек, который не мог не быть  Кустовым по
времени  и  по описанию,  на  виду у  прохожих и  гуляк в парке  преспокойно
приблизился  к  увитой растениями  ограде,  выдернул третий  камень слева от
металлического  прута, извлек капсулу,  критически  осмотрел ее,  развинтил,
убедился, что содержимое в целости и  сохранности, деловито сунул шифровку в
карман,  где долго искал что-то, не обращая  внимания на  публику. А  люди в
парке если и не глазели, то все-таки посматривали на Кустова с интересом.  А
он вдруг обратился к проходящему  мимо  с  каким-то вопросом, а затем  после
долгих поисков все-таки нашел в кармане нужный ему  мел, чтобы сделать им на
камне  росчерк; сердце, пронзенное стрелой, удостоверяло не выемку закладки,
а  заложение   ее,  что   было  нелепо,  но  могло  сойти   за  случайность.
Налюбовавшись этим  сердцем, Кустов удалился, чтоб через полчаса  вернуться:
рука его на том же  помеченном камне дополнительно вычертила  некую  фигуру,
весьма схожую  с чайкой или  альбатросом. При тщательном изучении присланной
фотографии  пришли  к  выводу,  что морская  птица  -  всего-навсего женская
задница. Что означает сие - никто не знал.
     Донесение  резидентуры  ошеломляло.  Было  оно  пострашнее  послания  в
Будапешт  и разорения  фирмы,  в  которую  немало  денег  вложила и  Москва.
Открытку от Джорджа из Нового Орлеана сам  Кустов дезавуировал, так сказать,
послав  точно  такую  в  другой  адрес.  Закупку   пылесосов  в  количестве,
достаточном для разворошения всех песков Сахары, можно при желании объяснить
латиноамериканскими  страстями  покупателей   или  происками  Жозефины,   но
учиненная Кустовым сцена в парке превосходила опасностью все мыслимое.
     Кустов - не боялся! Кустов потерял  чувство страха, что уже граничило с
предательством, потому  что  страх - это психологическое  оружие,  страх сам
собой превращает быт, в который ты врос, во вражеский тыл, всех людей вокруг
делая врагами; далекая за  океаном Родина становится ближе и притягательнее,
потому что  она, только  она  способна спасти  тебя, вытащить из готовящейся
западни.  Страх  исцеляет, страх  - прививка от мутного буржуазного  влияния
среды, и  страх надо в человеке  поддерживать, культивировать даже, для чего
Кустову время от времени подбрасывали - не  без некоторой паники - указания:
в Джексонвилль ни шагу, как и на Багамы, с  мистером Клептоном оборвать  все
контакты, на связь не выходить  до особого сигнала... Наконец,  агент просто
опасен,  раз в нем ослаблен естественный, присущий всякому здравомыслящему и
нормальному человеку инстинкт самосохранения. Если же  он не боится ФБР, то,
не исключено, от  организации  этой уже  получены  соответствующие гарантии.
Страх должен жить в душе и теле агента, вообще человека!..
     Тайник  проверили,  там оказалась -  против всех ожиданий  -  шифровка,
текст  был ответом  Кустова  на предложение  прибыть  в  Москву за деньгами,
которые  помогут прогоревшей  на  пылесосах  фирме  встать на  ноги, и ответ
поразил  бесстыдством,  излагалась  просьба: немедленно прислать  как  можно
скорее детские фотографии! А те были изъяты еще в середине 50-х годов, никто
посылать  их,  конечно,  не  собирался,  и  не  потому,  что  они  уж  очень
советскими, разоблачительными были и вполне годились для  американского суда
как уликовые материалы.  Более того, нелепое  поведение Кустова не осталось,
как  прояснилось  далее,  не  замеченным,  за  оградой  стала  присматривать
полиция, и привело это к тому, что пришедший на выемку другой агент был едва
не схвачен,  а два  дипломата в группе обеспечения несколько часов провели в
полиции,  после  чего  -  на  самолет  и в  СССР.  Агенту  же, во  избежание
неминуемого ареста, приказали исчезнуть.  Опоздали,  однако: человек сгинул.
Где он,  что  с  ним -  полная  неизвестность,  тем  не менее  вина  Кустова
очевидна. Им, возможно, и затеян весь этот спектакль. А  Жозефина  доложила:
на  связь не  выходят уже  несколько  помощников  Кустова. Сам же он,  зайдя
однажды в книжный магазин, чуть ли не с порога заорал: "А как насчет лагерей
в  стране победившего социализма?" Выходка удручала, поневоле иначе  глянешь
на  желание  иметь под рукой детские фотографии: человек накануне  полного и
окончательного  разрыва  с  Родиной  хочет забрать  только ему принадлежащие
вещи. Майор не выдержал идеологического давления буржуазной среды - заключил
бы  куратор, случись такое годом  раньше. Ныне же тяга к детским фотографиям
получала более точное объяснение.
     Тревожный колокол задребезжал вторично, когда Кустов-Корвин пошел вдруг
на несанкционированный  контакт с тем, кого, уже завербованного,  называл  в
шифровке  "Мартином". Самовольность вербовки усугублялась тем,  что ранее  к
таким нарушениям дисциплины Иван никогда не прибегал и,  более того,  всегда
послушно  сворачивал  знакомства  с  теми,  кто,  по  мнению  куратора,  был
непригоден к доверительным  связям. На  ночных  совещаниях  в Москве  решили
поначалу,  что  "Мартин"  -  агент  ЦРУ или  ФБР,  которого  Кустов пытается
внедрить в  сеть. Кое-какие сомнения оставались,  поскольку  такое служебное
упущение предусматривалось отступной легендой. Она, правда, могла излагаться
только  при  провале и  на  допросах  в  ФБР,  но, быть может, майор в таком
затруднительном положении,  что  уже соображать  правильно не в  состоянии и
чуть ли  не открытым текстом дает знать: плохо, очень плохо,  спасайте, люди
добрые!
     Почти   одновременно  Жозефина  подала  отвратительную  весть  о  себе:
забеременела!  От  мужа, в  марте, когда приехала  к нему для окончательного
разрыва. Во время вулканически бурной ссоры и произошло  зачатие, и Жозефине
порекомендовали лучших на континенте  врачей, то есть кубинских, она прибыла
на Кубу и застряла там  надолго,  сообщить  мужу о будущем ребенке она могла
только  через Москву, но и у той были свои трудности: Кустов-Корвин вышел из
режима связи.  Самого его, когда-то пылко желавшего ребенка, решили все-таки
держать в  неизвестности. Сигнала всей агентуре ложиться над дно, зарываться
в  ил  дано  пока  не  было.  О  близящемся  провале  всей  агентурной  сети
Центральной Америки  сообщать военной контрразведке  не стали, чему  имелись
веские   доводы:  ситуация   тревожная   и  только   полное  выяснение  всех
обстоятельств  провала  даст  возможность  доложить  руководству о  принятых
мерах.  Сбивало с  толку и  то,  что  сообщенные  Кустовым  данные  о  новой
американской системе гидроакустического контроля  Западного  побережья  были
убедительными.
     Что  именно  предпринимать  - никто пока не  знал. Вспомнили о головных
болях,  мучивших -  по  уверениям Жозефины  -  Кустова уже  второй  год.  По
резервному каналу  связи  предателю Родины предложили пройти курс лечения от
них в здравницах Кавказа. Ответ был незамедлительным: "Климат не тот!"
     И - там же, в шифровке - вновь некто "Мартин", на него ссылался Кустов,
обосновав отказ: это "Мартину" не нравился климат, "Мартин", якобы известный
Москве, и рекомендовал Кустову отклонить приглашение.
     Квартира, где Бузгалиным читался  нескучный  роман,  была в  советском,
разумеется,  доме, планировка ее была  советской,  то  есть  рассчит