е и свои трудности. Но - приняли,  но  -  полюбили, и бок  о  бок
живший с дипломированным  психиатром Бузгалин не мог не спрашивать супругу о
том,  что такое мозг, и она отвечала... А  однажды - умолкла,  приказав  ему
никогда  не задумываться  над бурями  и  штилями в чужих  и своих извилинах.
Произошло  это  после  того  вечера,  когда  пожаловала к ним гостья, давняя
пациентка,  женщина   лет  двадцати  пяти,  у  нее  были  когда-то  какие-то
неврозики, неопасные фобии,  и Анна вместе с нею шарила по  пыльным углам ее
памяти, что-то заодно корректируя. И  нашла - забытый разговор  родителей (а
как не забыться:  те при младенце  решали, куда спрятать завещание). Женщина
не  поверила,  но год спустя  перетряхнула  сундучок  в спальне,  с  этим-то
известием и прикатила, после  чего Анна надолго  замолчала, а когда все-таки
Бузгалин  поинтересовался  как-то,  а  что все-таки  хранится  в  мозгу, она
ответила тихо:  "Все". Он переспросил с уточнением: что именно откладывается
в извилинах от года к году, и Анна  вновь  ответила: "Все... И не от года  к
году, а от века к веку..." И глаза  ее стали такими, что заглянешь в них - и
голова кружится, будто над тобою  черное ночное  небо и  стало известно, что
звезд больше не будет.
     Слыхом  не слыхивал  Иван  Кустов  о  теориях  Анны  Бузгалиной,  хотя,
возможно,  и  не  согласился  бы  с  ними,  потому  что  дичком  привился  к
австралийской  ветке  и  оказался  таким  живучим,  что  начальство  ушам не
поверило,  когда  он,  находившийся в  нетях и  вроде  бы  сгинувший,  вдруг
объявился  в Риме,  откуда и пришла в  Москву  шифровка,  над которой неделю
ломали  головы,  пока не  отрядили в Австралию  гонца:  Кустов, зря не теряя
времени,  выполнил побочное  задание,  нашел  тайники  для агентуры.  Ему  и
тайникам этим учинили жесточайшую проверку,  убедились: чисто.  Кустов же не
только процветал, открыв свое дело и обзаведясь полезными знакомствами, но и
соорудил  надежное   прикрытие   для  будущего,  задокументировал  и   обрел
бразильское гражданство,  кровную связь со страной, откуда сбежал  в поисках
приключений  (от чего не смогли удержать его давно почившие родители). Когда
же  пришло время порывать  с  зеленым континентом, то  так  умно сделал, что
порушил свой бизнес чужими руками, лопнул с негромким треском, но достаточно
ощутительно  для местной  прессы. С  повинной  головой  неудачник  явился  в
бразильское  посольство,  прибыл на родину, в свой штат, обнюхал и  осмотрел
места, якобы совсем забытые за время скитаний. Три  года (еще до  Австралии)
трудились в  Москве  над его  легендой, все  получилось как  нельзя  хорошо,
настало  время обвыкания, установлены каналы  связи,  пошла работа,  нашлась
указанная  им же  фирма, которая дышала на ладан,  которую  спасли от краха,
которая  и  передвинула  Ивана  на  север,  поближе  к  границам  США,  но в
достаточном  удалении от ФБР. Обосновался наконец в Колумбии,  охватил сетью
(был приставлен хороший вербовщик) Центральную Америку, информация обширная,
ценная уже тем, что она - информация и течет регулярно. "Курочка по зернышку
клюет!"  -  говаривал когда-то  Бузгалину  инструктор,  и зернышки,  хоть  и
мелкие, подбирались Иваном. Однажды побывал в СССР, виделся, как положено, с
матерью. Семь благодарностей  в личном деле, медаль "За боевые заслуги". И -
не женат, что начинало уже обоснованно раздражать. Бизнесмен местной выпечки
смотрится  доверчивей  при супруге,  с детства известной полиции;  желателен
здоровый консерватизм семьи и  кое-какой  капиталец, освобождающий Москву от
лишних трат  на валютное обеспечение агента. Наилучший вариант - женитьба на
среднего   достатка  американке   с  последующим  гражданством,  но   что-то
удерживало  от такой женитьбы и самого  Кустова, и  того человека, который в
Москве вел его по американским тропам.
     А дальнейшее  холостячество  грозило  бедой,  погружением  в  пьянство,
признаки которого уловились  за  много тысяч  километров: недуг  такого рода
знаком и хорошо  изучен. Страх  становится  привычным,  само течение  жизни,
треволнения быта  заглушают  его; он, страх, сам  становится  бытом,  но над
флорой и фауной в черепной коробке как бы нависает унылый, протяжный звук, и
никакие затычки в  ушах  не  ослабят его и не  прервут,  он  уже тот воздух,
которым  дышится, небо, под  которым  живут  и двигаются  люди, -  противный
надсадный  звук, что  может оборваться  в момент,  когда  в дверях  появится
полиция, и  - порою - ареста ждут  с  нетерпением, а то и начинают вроде  бы
бесцельно кружить вокруг того офиса, где обосновалось региональное отделение
ФБР; человек,  годами  чующий слежку, так  свыкается с опасностью, что уже и
жить без нее не может. Он, страх, и целителен, он и вредоносен, он и гибель,
он и наслаждение. И спасение от него есть, надо чем-то увлечься - живописью,
собиранием марок (а зверюшки мозга  хихикают: правильно, марки - это хорошо,
если  заподозрят, сколько времени уйдет на  версию о шифре в кластерах).  Но
наилучшее  хобби  -  алкоголь, никогда,  впрочем, не  опьяняющий  до  потери
сознания, и случайные женщины, наконец, с которыми можно сближаться только в
постели, а те, отдавая себя, и  прошлое свое дарят мужчине,  заодно обещая и
будущее, и обижаются,  когда взамен получают  какое-то  ненормальное (о, как
они это умеют  чувствовать!) влечение к себе, и мужчина засекается в памяти,
что опасно.  (Мужчины с двойной или  тройной биографией  приманивают к  себе
женщин какой-то, странно вымолвить, избыточной ущербностью.) Живи  и работай
Иван в родной  стране - давно бы детей нянчил, у  него в техникуме и девушка
была, и письма ей посылал с  курсов, и начальство  одобрительно посматривало
на будущую жену, но  - несчастье, автобус переворачивается, среди погибших -
та девушка, и более всех горевало руководство...
     Только отсутствием  боевой подруги  объяснялись  глупость и  вздорность
предложенного  Кустовым  плана,  доставленного  в  Москву  курьером.  Костяк
реальной   власти   в   США,  писалось,  будет   на   следующее  десятилетие
формироваться всего  лишь из двухсот представителей истеблишмента, и вот вам
имена пятерых, которых можно завербовать, на которых надо ставить, которым в
нужный момент напомнят кое о чем, от которых и потечет информация. Люди  эти
после  выборов  1972  года приблизятся  вплотную  к  таким  должностям,  как
заместитель   председателя   комитета  в  сенате,  а  кое-кто  втиснется   в
губернаторское кресло, имея серьезные виды на Белый дом. План этот хорош был
тем,  что  -  невыполним,  поскольку  все  в  Москве  доподлинно  знали:  ни
губернаторам, ни сенаторам невозможно платить  ни  чеками, ни  наличными, ни
открытием счета  в каком-нибудь люксембургском банке. Что все они продажны -
спору  нет,  но  возникают сложности  с  мотивировкой  того,  что называется
предательством. Идея должна руководить сенатором, и не  какая-то там "борьба
за мир" - идея, сглаживающая  какой-то душевный  дискомфорт, удовлетворяющая
какому-то интеллектуальному изыску, равноценному тривиальной наркомании  или
назревающей  педофилии;  и  толкнуть  же на  сотрудничество  должен человек,
близкий к сенатору, внедренный в семейное окружение, на что уйдет уйма денег
с   минимальными   шансами   на  благополучный  исход  операции,  которую  и
доверить-то  некому.   Наконец,   весь  опыт  указывал:  не  надо  подкупать
президента,  достаточно взятки секретарю,  который  всего-навсего  (и  этого
достаточно!)  в  подаваемой  ежеутренней  информации  поменяет  местами  два
доклада,  наиболее  запоминающим  и  нужным  сунув  последний.  Но  на  этот
дальнобойный - по секретарю - выстрел угробится столько пороха,  что ни одна
разведка мира не раскошелится на  такую  операцию; тот же  опыт говорил, что
вообще-то   вербовки   "сенаторов"  возможны,  однако  только  случай  может
подбросить  рыскающим по  США разведчикам  такой шанс, только  счастливейшее
стечение обстоятельств.
     И  Кустова одернули -  раз,  другой,  третий... За  Кустовым установили
более строгий надзор. Обидных  провалов с тяжкими  последствиями, к счастью,
не было, успехи же внушительны, за что майор удостаивался похвал, и  за дело
благодарности объявляли,  за  дело,  памятуя,  однако,  что  ценность  любой
информации прежде всего в том, что она есть, эта информация,  а уж какая она
- это еще проверять надо и перепроверять.  В 1970 году решили майора Кустова
наградить  орденом  Красной  Звезды,  но  сочли  этот  боевой  знак  отличия
недостаточным, не соответствующим его заслугам, поскольку как раз в  феврале
он  передал наиценнейшие сведения о новом  палубном истребителе. И шифровкой
известили Ивана Дмитриевича, что отныне он кавалер юбилейной медали "Сто лет
со дня рождения В. И. Ленина".
     В апреле того же семидесятого года в жизни супругов Бузгалиных появился
друг,  Френсис Миллнз, и его часто  вспоминал теперь Василий Петрович, жалел
временами и мучился желанием известить его каким-либо образом о смерти Анны,
потому что  этот человек мог сдуру пуститься  в розыски их по всему  свету и
подпортить,  если  не  сорвать,  операцию,  которую Бузгалин  решил  сделать
безукоризненной, она  стала  бы  его  лебединой  песней,  что  ли, и  она же
осветила бы  смыслом  всю службу  его  - и прошлую, и ту, что начнется после
возвращения из Штатов...
     Ни в СССР жены не предвиделось,  ни в США, ни в Мексике, ни в Бразилии,
куда временами  заглядывал Иван...  И  вдруг  - удивительное  и  неразумное:
Майами, пляж, и Кустов, будто он в Сочи, знакомится с девушкой, влюбляется в
нее  и умоляет  руководство  дать  согласие  на брак  с  нею,  благословить!
Произошло  это  в  середине  1972  года,  мальчишеское  словечко  "втюрился"
вперлось в текст шифровки, и  куратор призадумался: у нечаянной возлюбленной
-  не совсем подходящая родословная. Начался сбор всеохватывающих сведений о
невесте,   результаты   еще   не   были   получены,   согласие   еще  только
вырабатывалось, как Кустов совершил не первое, но, возможно, самое серьезное
нарушение дисциплины: церковь, венчание, таинство по всем канонам.  Невеста,
супруга   уже,  -  американка,  дочь  из   малообеспеченной  и   отнюдь   не
респектабельной  семейки,  француженка  по матери, отец - испанских  кровей;
натура  необузданная,  давшая о себе знать  задолго до знакомства с женихом,
когда Жозефина  (такой впоследствии  псевдоним получила жена Ивана Кустова),
учащаяся  школы, в 1968  году рванула,  презрев экзамены, в Париж  побуянить
вместе со студентами. В сентябре  же семьдесят второго  молодожены прибыли в
Москву,  почти одновременно с  ними  - ценнейшая  информация из Гаваны, куда
частенько  наведывалась  Жозефина:  часами выстаивала речи  Фиделя и  не раз
пылко  заявляла,  что  за  Кубой  пойдет  вся  Южная  Америка.  Скрывать  от
незавербованной  супруги  основное  занятие  мужа  -  можно, конечно, однако
овчинка выделки не стоит, подозрение в супружеской измене - неминуемо, а там
уж недалеко до признания  в  шпионской  деятельности, что  не всякая женщина
примет, хотя чаще всего - вполне удовлетворяется и начинает помогать: любовь
все-таки  творит чудеса. Удалась вербовка более чем  успешно. Молодые отбыли
за  океан, информация  от них  потекла полезная, подпортилась  она  тем, что
Кустов   нежданно-негаданно   получил   американское   гражданство.    Такая
возможность заложилась в  самой легенде, гражданство было  зарезервировано в
ней (мнимые родители Ивана сына своего произвели на  территории США, в штате
Айдахо), но Кустову приказали держать о сем язык  за зубами, поскольку очень
уж гладко и ладно вычерчивался путь его к берегам  Штатов: настоящая легенда
должна быть корявой, а тут  все сходилось наилучшим образом,  каждая  деталь
подгонялась к другой безукоризненно, прямо указывая на деланность биографии.
Поэтому о природной  национальности  Иван помалкивал, до  истины  докопалась
нетерпеливая  Жозефина,  хотя  в  бразильском  паспорте  мужа  стоял  вполне
благоприятный, разрешающий житье-бытье где угодно штамп. Из  властей  Айдахо
она  вытрясла свидетельство  о рождении  бразильянца в рочестерской клинике;
Ивану не пришлось  клясться  на Библии в преданности американским идеалам, и
то хорошо...
     Трехкомнатная квартира, четвертый этаж, кресла под чехлами; еду, газеты
и папки личного дела майора Кустова  привозили по утрам; обживаться здесь не
хотелось,  Бузгалин  спал  в  кухне   на  раскладушке,  по   вечерам  слушал
настроенный  на Чикаго  "филлипс";  телефон  отключен, телевизор помалкивал;
где-то рядом был стадион, оттуда  доносились  крики матерых болельщиков,  но
уши  предпочитали тихие дворовые голоса, глаза с радостью посматривали вниз:
туда, под окна, будто  в тупик загнали  вагон электрички и  сняли крышу, все
пассажиры как на ладони.  Парнишки  возвращаются с вечерних  и дневных  смен
школ  и  заводов, и  среди  них те, кого отфильтруют,  возьмут в специальные
питомники, обучат умению слушать и видеть, на долгие годы забывать имя свое,
погружаясь в  чужой быт, становящийся родным.  И первой их любовью будет  не
девушка с  Марьиной Рощи или с  Ленинских гор, а куратор,  человек в Москве,
кому он  станет объясняться в любви  цифрами и буквами секретных  донесений.
Эти шифровки  чем-то схожи с  любовными  записочками из  дупла: запоминаются
сразу, с  одного налета глаз, каждое  слово  толкуется так  и  эдак,  иногда
кажется, что от шифроблокнота пахнет духами "Красная Москва"; составленное в
Москве сообщение - как письмо от любимой девушки, которая,  тебе не изменяя,
поглощена  все же  множеством неведомых забот; поводырю же московскому  иное
видится,  и не  может  не видеться,  редко  какой  куратор побывал  в  шкуре
нелегала.  Но  чтоб  держать того  в  повиновении,  надо  изображать  полное
всезнание,  лишь  оно убеждает изгрызаемого сомнениями человека  в том,  что
кто-то лучше его осведомлен о связях мистера N и шашнях его супруги. Отлично
сознавая,  что куратор с  потолка  берет информацию, человек  верит  каждому
слову его, потому что - кому еще верить? Так скрепляется телесная и духовная
связь, и агент, со всех сторон теснимый врагами, порою начинает беспокоиться
о  своем московском любимом: а он-то как  там - что в  семье его, хватает ли
денег на пропитаньице в полуголодной стране... Никто еще не воспел этот жанр
возвышенной лирики, эту драму  и трагедию тайной связи, эти страсти, которые
помнятся  до  конца жизни, эти бурные волнения,  когда идешь на выемку  так,
будто тебя  ждет возлюбленная,  готовая  отдаться!  Эти-то страсти  и  будут
воспеты полковником Бузгалиным - для чего надо благополучно вернуться из США
с целехоньким Кустовым и получить  новое назначение - кадры готовить; есть в
поведении человека такие не бросающиеся в  глаза странности, которые там, за
кордоном,  выдадут  его мгновенно:  упрятанный в  фонетике  акцент,  который
вымолвится  когда-нибудь,  манера  жестикулировать, плавать, ходить, то есть
все то, что  никаким последующим тренингом не выдавится и не поглотится; все
обычное,  повседневное человек не  замечает,  только выпирающие детали режут
глаз, высвечиваются на фоне тягомотины буден, и в отыскании таких деталей ой
как пригодится опыт  Бузгалина. Не только пестовать  смену,  но и наставлять
кураторов:  так нельзя, товарищи  офицеры, нельзя! Ибо очень неразумно ведут
они  подшефных,  прибегая порою  к недозволенному: сажают провинившегося  на
голодный  паек,  чтоб  показать свою власть,  отдают  невыполнимые  приказы,
грозят  отзывом  на родину.  (Все финансовые дела у  Бузгалиных  вела  Анна,
однажды рассвирепела: "Да они нас что - на отхожий промысел послали? Я после
работы  бегу преподавать, чтоб на пропитание пятьсот долларов заработать,  а
они с меня в пять раз больше требуют!")
     Парнишки, которым уготована великая участь  настоящих мужчин, пробегают
по двору,  где бабушки  у  сонных  колясок,  где  судачат молодые  мамаши да
щебечут девушки без образования, которое сможет дать им разведка, потому что
пришло их  время -  время домохозяйственных женщин,  упорных тихонь, которые
смело  вгрызутся  в  чужие  языки,   обычаи,   на  лету  схватят  все  курсы
страноведения и,  серенькие,  невзрачные  и  потому  кажущиеся  безобидными,
проникнут в любое учреждение, станут сеять разумное, доброе, вечное, то есть
освоят - уборщицами - коридоры правительственных офисов, да и к любой другой
работе горазды будут,  при нужде  переспят - истово и  мудро - с охранниками
посольств,  на   крючок  подцепят   писаря,  который  поважнее  Председателя
Объединенного  комитета   начальников  штабов.  Это   в  бурных  30-х  годах
требовался другой  тип - яркая, эффектная  красавица с таинственным прошлым,
выборочно  соблазняющая министров по указке  ОГПУ  или Коминтерна;  гремучая
смесь еврейской, румынской и  польской крови бурлила в приграничных областях
обоих  бывших империй,  растекаясь оттуда  по Центральной Европе  и  России.
Короток был век  этих авантюристок, удел их  - разовые задания, они и поняли
это, быстро  повыходили  замуж, положив начало новой породе, новым женщинам,
таким же соблазнительным, будоражащим, но - обязательно при муже, потому что
этих  новых женщин  нельзя  было  в  одиночку  посылать  за  рубеж:  слишком
бросались  они  в  глаза,  слишком  отчетлива  для  западного  глаза  печать
возможной или былой проституции в высших кругах,  авантюризм  просвечивался,
поэтому их стали придавать респектабельным мужчинам, вплоть до послов,  и  в
роли таких жен они делали фантастически много,  красавицы из  НКВД резвились
вволю - старый и загруженный делами муженек,  предмет насмешек во  все века,
как  бы оправдывал амурные похождения супруги,  заодно отводя  от себя -  до
поры  до времени - все подозрения. И что странно: гибли мужья, обвиненные во
всех смертных грехах, а жены оставались  невредимыми.  Но и  такие красавицы
уже  не потребовались через десяток лет,  другие пришли на смену, за плечами
которых техникум и яростное желание стать истинной женщиной. Обучать их было
нелегко, потому что мало кому учение шло впрок, мощные позывы извне и порывы
изнутри ломали карьеры и биографии, инструкторы так и не научились прерывать
или  останавливать  беременность сверх  какого-то  срока,  в поисках  нужных
работниц  трясли всю страну  и  в  конце  концов находили  их,  да и  резерв
оказался значительным. Стоило девушке  посожительствовать с  человеком,  чья
жизнь предполагалась там, за кордоном, как, даже за  человека этого замуж не
выйдя, она  уже не могла прерывать все связи со службой;  она уже как  бы  в
кадрах состояла, потому что  на нее заводилось  дело, и при нужде или оказии
она  всегда была  под рукой и легко  соединяла  свою судьбу  с  тем, кто мог
безвозвратно уехать на Запад. Они терпеливо ждали  их, знали,  как отвечать,
когда их спрашивали, а где отец Юрочки или Танечки, порою изменяли сгинувшим
мужьям, что им прощалось.
     Когда начальство сводило двух молодых людей, то близость скорой разлуки
так воспламеняла  обоих, что этот взрыв чувств накалом страстей,  яркостью и
жаром превосходил многолетние любовные  радости и печали. Кому как повезет -
выразился однажды  начальник Бузгалина, а тому как раз-то и повезло. Вызвали
его по делу на квартиру в тихом и  зеленом районе, поговорили  о  футболе  и
погоде, а тут - стук  в  дверь, входит женщина,  так входит, будто не  дверь
приоткрылась, а все  окна распахнул  порыв  свежего ветра; не  движения,  не
жесты, не взгляды создавали  это ощущение  легкого приятного сквознячка,  не
испарения умно подобранной  парфюмерии, а просто запах, аромат тела, кожи, -
это он  уже потом понял, как  и то, какой она, Анна, была: есть женщины, при
виде  которых  почтительно умолкают  ведущие  беседу  знаменитости  мирового
ранга,  а юные  джентльмены  приходят  в  суетливое  нетерпение и  совершают
глупости. Она не пыталась вести себя по-королевски, но она давала безмолвным