лесный транспорт тем не менее пешеходов  уважает,
сбавляет  ход, давая  им  просачиваться сквозь себя. Но не  в  пятницу после
полудня,  когда  столица освобождает  себя от бессовестно чадящих частников,
когда жара гонит обезумевших граждан подальше от бензиновой гари и поближе к
травке, вдогонку им посылая все тот  же  оскверняющий легкие нефтяной смрад,
через  который  пробился  все-таки  Бузгалин  и,  оставив  далеко за  спиной
магазинчик и неотвязного  убийцу,  пошел по тропе,  петлявшей  среди берез и
елей, что заслоняли  зады  дач от пыли и шума шоссе, что спрячут в себе звук
выстрела... За это минутное стояние на обочине перебрались в памяти, день за
днем,  все  четыре  месяца   после   гибели  жены:  отпуск  под  Тебердой  и
четырехнедельное московское  бытие, десятки и сотни  людей,  которые все  до
единого не  без  грешка,  но,  однако  же, нет среди  них  того,  кому стало
невтерпеж  убить  его именно сегодня, в  пятницу 28 июня 1974  года. Машины,
легковые  и  грузовые, автобусы  и  трейлеры, пролетали мимо  него  ветром и
пылью, давая  время на принятие  наиболее верного  решения  и позволяя почти
осязаемо  ощущать человека,  который  шел  следом за  ним,  который  изучил,
оказывается,   его   за  истекший  дачно-московский   месяц,   чем  и   надо
воспользоваться - как и возблагодарить себя за  то, что он, Бузгалин, где-то
в рое  и сумбуре  городской  жизни предусмотрел все-таки, того не осознавая,
появление убийцы очень  высокой квалификации, но  старомодной выучки. Каждый
день (скорее по привычке, правда) он отмечал отсутствие наружного наблюдения
за  собой,  однако же сегодня в  полдень,  нарасточав  общественной комиссии
улыбочек, он бутылку и стаканы с  отпечатками  пальцев возможных самозванцев
не стал  промывать и посчитал не  случайным совпадением то, что  комиссия не
очень-то засиделась  у него, будто рассчитала,  какой электричкой поедет он;
люди в комиссии  получили заодно возможность увидеть содержимое холодильника
и  убедиться  лишний  раз:  в  магазинчик-то   на  станции  Бузгалин  пойдет
обязательно!
     И  сам он  словно  предвидел задуманное  кем-то  покушение,  специально
прогулялся по вагонам, чтоб ступить на платформу в том месте, где сошедшие с
электрички пассажиры  разделяются на два потока: кто идет  влево, к северной
окраине дачного поселка, а кто  вправо, к  середине платформы, откуда прямая
дорога  к  просеке,  шоссе  и  магазинчику,  и  этот  незамысловатый  маневр
обнаружил бы следом  идущего. И расписание рейсов автобуса давно уже засек в
памяти,  и  в  магазинчике  подзадержался,   чтоб  заприметить  замыслившего
убийство человека, который месяц его выслеживал, так и  не  обнаружившись, и
уже одно это - свидетельство квалификации, сертификат качества, так сказать.
Нашел человек и  наиболее правильный способ устранения, выбрав для акции эту
лесную  полосочку,  наименее  людную  в  предвечерние  часы и очень  шумную;
пистолет,  разумеется,  с  глушителем,   а  чтоб  пресечь  все  случайности,
прихвачен с  собою и короткоствольный автомат, скорее всего - "узи", он-то и
был в сумке человека, сумка эта сразу бросилась в глаза, была она тяжеловата
-  судя по  тому, как сходил с автобуса человек, а покинул он его последним,
чтоб тут же скрыться за спинами людей; ни лица,  ни  фигуры в целом Бузгалин
не увидел, лишь фрагмент тела - выпрямляемую для земной опоры ногу,  сумку у
колена, но и того  было достаточно:  лет эдак сорок восемь - пятьдесят, рост
не  более ста восьмидесяти сантиметров, то есть примерно пять футов и десять
дюймов,  а руке,  державшей  сумку,  привычны  тяжелые физические  нагрузки.
Далеко не  молод -  выдернули, значит,  из глубокой  консервации испытанного
специалиста, исполнителя верного и не засвеченного, который проехал вместе с
ним от дома до вокзала, сел в дальний от Бузгалина вагон, вышел в райцентре,
превосходно зная расписание автобусов и высчитав путь Бузгалина от станции к
даче  с заходом в магазин.  Кто  его нанял - покажет  манера исполнения этой
странной операции, ведь  вроде бы существует  никем - ни чужими, ни своими -
не  отмененное джентльменское  соглашение: ребята, все можно, а вот этого  -
нельзя! Ну а если пуля найдет цель, то  нелишне напомнить самому себе: жизнь
все-таки  удалась,  дело,  не им начатое, на  нем  не кончится,  продолжится
многими славными свершениями, и хоть нет жены, нет детей, не бесследно, нет,
не бесследно пройден короткий путь, и есть  некоторая  закономерность в том,
что оборвался этот путь на родной все-таки земле, не на чужбине!..
     С  разрывом в  тридцать секунд они  пересекли шоссе,  и  Бузгалин  стал
осваивать крадущегося сзади человека,  вживлять его в себя, чтоб  работать с
ним. Для начала в памяти растянул  как резину ту долю секунды у магазинчика,
что показала  ему  - среди  покидавших  автобус людей - согнутую в  коленном
суставе ногу и руку с сумкой. Он утвердил человека на земле, он вместе с ним
пошел  к шоссе, он  обогнал  его -  и теперь чуял  его  лопатками, затылком,
свободным  от рюкзака плечом. Кто-то  из приехавших  задержался  у  ларька с
творогом и сметаной, остальные, кроме человека с сумкой, пошли к просеке. Не
исключено,  что  некоторые избрали  маршрут Бузгалина, однако  между  ними и
человеком  образовалась  дистанция метров в  пятьдесят,  человек врезался  в
поток  машин, оказался в лесной полосе, и поток отрезал его от идущих сзади,
- рискованно поступил человек,  весьма опрометчиво, потому что очутился один
на один с жертвою, мысленно  вцепился  в нее,  каждый шаг  свой  вымеряет  и
выверяет применительно к  тому, кого  намеревается убить, и,  следовательно,
подпадает  под  не  ощущаемую  им  волю  противника.  Бузгалин на  мгновение
приостановился,  перекладывая  рюкзак  на  правое плечо,  и  уже  этим  сбил
преследователя  с ритма ходьбы,  с рассчитанной последовательности действий.
Десять, пятнадцать секунд  миновало, а  спина шедшего вразвалочку  Бузгалина
защищалась  то осиною,  то березою.  Выстрел, понятно, не должен  услышаться
никем,  и  самый  благоприятный  момент  близился, уже  подвывал  на подъеме
двигатель многотонного грузовика, еще  двадцать секунд - и  рев его заглушит
даже  очередь  из автомата. Бузгалин подал себя  отличной  целью,  выйдя  на
открытый  поворот тропы, чтоб тут же, когда грузовик появился, отринуть тело
в сторону, пригнуться, будто  увидев что-то любопытное под ногами. И услышал
всхлип  березы,  в ствол  которой  смачным  шлепком вошла пуля.  Выпрямился,
сделал два длинных  шага влево и  вновь оказался за щитом русских березонек,
давших ему  возможность злорадно усмехнуться: ведь наемный человек  сейчас -
это уж точно - выругался сквозь зубы, ему начинала изменять выдержка, теперь
он  вложит  всю  сноровку в следующий  выстрел, если,  конечно, совладает со
своим  дыханием,  которое  сбил  у  себя Бузгалин,  вызвав у  преследователя
учащение  пульса. Да еще и споткнулся,  что,  однако, на  преследователя  не
повлияло:  поняв, с кем имеет дело, он согнал с себя некоторое пренебрежение
к  жертве  и  готовился вложить в выстрел все  нажитые  и сохраненные годами
навыки.
     Вложил и - поторопился. Отличный стрелок, прекрасная рука, превосходное
оружие,  великолепный глаз  - а пуля срезала  ветку  чуть  ниже  левого  уха
Бузгалина,  который,  чтоб  не  терять  контакта  со  стрелявшим,  огорченно
присвистнул и  огорошенно покачал  головой -  будто  это  из  его  пистолета
вылетела   невезучая   пуля.  Продолжая  безошибочную  игру,  он  безвольно,
обреченно  замешкался,  недоуменно  озираясь, явно  напуганный чем-то,  -  и
человек  сзади  размяк на  несколько  секунд, не зная, что делать дальше,  а
когда спохватился - Бузгалин резво пошел дальше, что было ошибкой: впереди -
оголенное пространство, двадцать метров без какого-либо прикрытия. Он, цель,
на долгие десять  секунд  окажется в досягаемости нескольких пуль,  очередью
выпущенных из автоматического пистолета, и прыгай в сторону, падай, отползай
- ты на виду, как заяц в тире, и ничто  уже не отдернет палец от  спускового
крючка. Остается последнее и постыдное: одним прыжком  одолеть расстояние до
забора и перелететь через него. Но и этот цирковой трюк не спасет, пожалуй.
     Спасла  собака немецких кровей,  но  русского  происхождения, - овчарка
вдруг залаяла, унюхав  пороховую гарь от выстрелов, сработал сигнал тревоги,
вложенный в породу чуткими  и злобными предками;  лай  же  позвал  к  забору
хозяина, удивленного редкостной свирепостью тихого стража дачного участка, и
не увидеть  человека  он не мог,  а человек,  несомненно,  постарался оружие
опустить  в карман или уронить в сумку.  Очередная неудача озлобит, конечно,
профессионального убийцу  не  хуже  овчарки, в уме  он,  наверное,  сочиняет
нанимателю оправдательные объяснения, которые  - тут уж не наверное, а точно
- будут опровергнуты:  исполнителю жестко укажут на вялость  и недостаточную
рекогносцировку местности,  приведшую  к  тому, что "объект"  воспользовался
оплошностью и  быстрым  шагом достиг  переулка,  свернул в  него, чуть позже
молниеносным движением открыл калитку в заборе и спрятался, в  двадцати пяти
метрах от дома, за штабелем приготовленных на зиму дровишек...
     Здесь  Бузгалин  отдышался,  коснулся мокрого лба  и  сбросил рюкзак на
землю. Кажется, пронесло. Еще  одного выстрела сегодня не ожидается. Труп на
лесной полоске  -  случайное убийство  случайного прохожего. Найденное же  в
переулке да  на дачном участке - точная и  целенаправленная  акция, адресный
выбор, что сразу заинтересует милицию. И не только ее. Но кому, кому выгодна
его смерть -  вот что  интригует! И этот выходящий из моды метод устранения:
есть  ведь десятки  испытанных  приемов -  от  дорожной  аварии  до  способа
лечения,  выбранного группой  специалистов; похоронят - и  концы  в  воду. И
некому ходить  по прокуратурам и жаловаться на медлительность органов, так и
не нашедших  убийцу. Детьми судьба обделила, Аня  - тоже от  усохшего корня,
жива  за рубежом тетка, в  Чехословакии, но с ней  уже лет тридцать  никакой
связи. Ну а тот, кто назвался кузеном Ани, - фикция, да и нет его в живых.
     Курить хотелось так, что ноздри учуяли сигарету где-то метрах в сорока,
и  дымил, естественно, незадачливый наймит, уже  свернувший в этот переулок,
потому  что иной путь ему  заказан.  Вспугнутый  собакой, попавший  в память
хозяина  овчарки,  сдуру обнаруживший себя так и не убитому им "объекту", он
не  пойдет  по тропке  в  открытое поле, где его  самого подстрелить  - пара
пустяков.  Он  тоже  понимает,   что  в  переулке   -  его  спасение,  здесь
подозреваемых -  по  пальцам перечесть,  и  пуля не рискнет покидать длинный
ствол автоматического пистолета, который вполне может храниться у "объекта".
Он, закуривший, сейчас пройдет мимо,  чтоб попасть на центральную просеку  и
добраться до станции. Шаги его все ближе и ближе, походка такая, словно ноги
заплетаются,  -  очевидное  плоскостопие,  ступни вывернуты  наружу, в  руке
что-то тяжелое - сумка, конечно: израильский автомат "узи" весит немало.
     Человек уже шел вдоль забора, приблизился к калитке, и тут Бузгалин его
окликнул:
     - Дядь Федя, откуда?
     Инвалид и  пенсионер дядя  Федя (участок № 8  по тому  же переулку)  от
неожиданности  выпустил  из  руки  сумку,  она  шлепнулась,  издав  перестук
металла, отчего дядя  Федя  упал в  панике  на колени, сдавленно выругавшись
матом,  который сменился восторженным воплем: показалась четвертинка  водки,
уцелевшая при падении,  не разбившаяся о железяки в сумке, то есть о гаечные
ключи,   отвертки,   тройники,   сгоны  и  прочие   принадлежности  слесаря,
промышлявшего проводкою труб от  колодцев до кухонь  и внутри  домов.  Встав
наконец на ноги, он  пустился в объяснения, и без того понятные Бузгалину. В
райцентр ездил он, за водочкой, но, чтоб  вырваться из дому, обманув "бабу",
пришлось  нагородить ей о халтуре  у  Микитича,  жившего  аж  на самом  краю
поселка;  Микитичем  можно  оправдать  и   запашок,  и  четвертинку,   якобы
поднесенную... Говорил дядя Федя так, что только истинно русский человек мог
понять его  русскую  речь: из-за обилия  спотыканий  на сдвоенных  согласных
(инвалид шепелявил и гундосил сразу) и сглатывания глагольных окончаний даже
увенчанный лаврами зарубежный славист не  понял  бы  ни слова, зато истинное
наслаждение испытывал Бузгалин, втягивая в себя комки шершавых слов, подобие
тех, что некогда долетали до него,  как сквозь вату, когда он  еще нежился в
утробе, внимая речам родителей...
     Спасенная  чуть   ли   не   божественным  волеизъявлением   четвертинка
продемонстрировалась Бузгалину, ему  же и предложено было отпить "чуток", но
тот отказался и продолжал смотреть на сумку с разводными и гаечными ключами.
В   ней,  конечно,   не  было  ни  короткоствольного  автомата   "узи",   ни
длинноствольного пистолета, ни винтовки, естественно, с оптическим прицелом,
- не было и не могло быть, потому что дядю Федю вчистую освободили от армии,
оружия он не держал в руках отродясь, сильно отличаясь от Бузгалина, который
не только видел на экранах разные кольты и  парабеллумы, но и  лично стрелял
несколько раз из пистолета - годиков эдак двадцать или  восемнадцать  назад.
Сейчас  бы  тот пистолет,  сейчас  бы засадить  в  небо всю  обойму  - и  на
радостях,  и  в гневе,  потому что  дядя  Федя  преподнес  еще один сюрприз:
собрание, которое намечалось на завтра,  уже состоялось! Сегодня, в полдень!
И  все на нем решено в наихудшем, как уверял дядя Федя, виде: за подключение
семнадцати  участков к  магистрали  рвачи  из газовой  конторы  требовали  с
каждого  двести  пятнадцать рублей!  Более  того, они  обязали  хозяев самим
прорыть траншеи для труб, глубина - не менее пятнадцати сантиметров и строго
прямо, что  наносило Бузгалину  ущерб:  под топор  уходила  осинка,  свалить
которую  труда  не  представляло,  но  изволь  потом  объясняться  с  другой
конторой, той, что печется о сохранности леса и запрещает вырубки.
     Мелькнула над изгородью  бравая  кепчонка дяди  Феди, человека, который
никого  не собирался  убивать;  человека,  который  так  и не  понял,  какое
благодеяние совершила  издевавшаяся  над ним  газовая контора; прикати вдруг
сегодня утром к дяде Феде  два приодетых под интеллигента  молодчика, сообщи
они дяде Феде, что перечисленные им через сберкассу деньги поступили на счет
их учреждения  и газ  сейчас подадут  в  его  дом  ("Нет,  нет,  мы сами все
сделаем,   не  извольте   беспокоиться,  траншеекопатель  уже   приступил  к
работе!");  откажись  к  полному  недоумению  дяди  Феди  молодчики  эти  от
выпивки-магарыча  -  и жизнь  советского инвалида-пенсионера  будет сломана,
потому  что представителей  конторы он примет за налетчиков,  подводку  газа
посчитает, совсем  озверев,  уловкой, каждый  день  будет  ждать  отключения
родного  жилища  от  источника  тепла  и  света,  забросает  милицию  и  все
райконторы жалобами, как  это  уже было однажды, когда под какой-то праздник
пьяненькие монтеры протянули от столба телефонные провода к нему и поставили
аппарат, содрав мизерную сумму, ошеломив тем самым дядю Федю и  погрузив его
в тяжкие думы, которые неизвестно чем  кончились бы, не обнаружься голенькая
правда: телефонировали дачу по ошибке.
     Бузгалин  опустошенно  вытянулся  на  земле, лежал  неподвижно  - кучей
прошлогодних  листьев, чуркой, на которой пытался в прошлый приезд расколоть
упорное  самолюбивое  полено,  -  лежал рядом  с  той осинкой,  которую надо
свалить,  спилить, срубить,  уничтожить,  что  ли,  ради  трубы  в  траншее.
Несколько часов  назад  сравнивал  жизнь  с рекой,  державно текущей,  почти
неподвижной,  допускал  усыхание  ее,  и только сейчас  прикинул:  а  какова
глубина  ее,  чем  вообще  измерять  эту реку? Длиной - от истока до  устья?
Шириной  - от берега  до  берега, причем  один  из них пологий? Годами -  от
момента, когда родничок пробился, до шума, с каким бурный поток низвергается
в  океан  бессмертия?  Или все-таки  -  страхами? Которые пронизывают  -  от
макушки до пят - омерзительными желаниями  бежать без оглядки, застывать  на
месте, сливаться  с красками и формами той веточки, на  которую тебя, жалкое
насекомое, поместила судьба?..
     Мельтешили ветки над  головой,  какие-то тучки плыли  в  небе,  муравьи
забрались под штанину и покусывали ногу, но беззлобно, не жаля, муравьи тоже
наслаждались бытием,  которое  допускает  мелкие  обиды и укусы,  но  бытие,
однако,  требует почти невозможного - уничтожения рядом растущей  осинки;  и
жалко,  жалко деревца, потому что  из  многотомной  истории этого земельного
участка   вырвется  лист,   повествующий  о  давних  событиях.  Осинке   лет
пятнадцать, она проросла  из  семени и растолкала  никем  здесь не убираемую
листву  в  годы, когда  неженатый старший брат  стал  обустраивать купленную
дачку. При ней десять лет назад сносился гнилой забор и возводился нынешний.
Она  слышала  голоса  сослуживцев  брата,  но  уж  самого  его,  умершего  в
московской квартире, проводить в последний путь  прощальным  шелестом листвы
не смогла. Зато она - шесть месяцев назад - увидела брата покойного, Василия
Петровича  Бузгалина, мгновенно  полюбившего эту землицу  с домиком, -  и не
только его  узрела. Они вернулись  из командировки, начинался  их отпуск,  и
Анна захлопала  в ладоши, так ей понравилось  здесь, в этом  уголке леса,  и
Анну, наверное, осиночка тоже полюбила. И дядя  Федя тоже полюбил, с первого
очумелого взгляда... И все-таки  - рубить, пилить, снимать,  она уже умерла,
она иссохла, она уже не в ладу с почвой, та ее не принимает, та отказывается
давать ей соки земли, потому что тело осиночки не переваривает  эти соки,  у
маленького деревца - непрохождение пищи по кишечнику. В сарае, кажется, есть
пила,  но лучше уж  не мучить воспетую  народом страдалицу леса, невзрачную,
всегда чем-то опечаленную,  чем-то  напоминающую так и не вышедшую замуж ту,
сестры которой давно уже пестуют детей. Подрубить корни, которые, как жилы у
старика, проступают и взбугривают почву, предать осинку одному из древнейших
способов  погребения, сожжению то есть,  и  Бузгалин -  не  вставая, лежа  -
дотронулся до холодноватого  ствола, будто коснулся  лба мертвеца в гробу...
Огонь и дым вознесут к небу память о брате, о скрипе калитки, впускавшей их,
его и  Анну,  на покрытую снегом дорожку к  дому.  Но еще  больше об истории
земли этой поведают остающиеся на участке березы, эта ель, вымахавшая метров
на пятнадцать и чудом  спасшаяся от  гибели, когда безмозглый и наглый сосед
вознамерился ее ночью спилить, потому что, видите ли, она загораживала тенью
его  грядки,  мешала плодоношению, и спасибо дяде Феде, инвалид учуял  беду,
примчался, как только услышал взвизг бензопилы... Ели этой лет  семьдесят, и
она знает то, что неведомо ни одной районной конторе, битком набитой разными
документами; ель видела тех, кто до  брата хозяйствовал на  этой земле, она,
конечно, помнит  и  давний спор мужиков  с  топорами, решалась  ведь  судьба
елочки...  Все помнят  всех и всё вокруг - из  разных эпох и частей планеты:
мягкой подстилке из листвы всего год, а самой  Земле - несколько  миллиардов
лет; лопата, которая через час начнет выдирать из земли комки почвы, сделана
совсем недавно, во всяком случае, куплена месяц назад; холодильнику, судя по
приложенным к нему бумагам, полгода всего, и не потому ли  весь мир устойчив
и  не распадается,  что весь  собран из деталей, которые точно не знают, как
появились они на свет, и не ведают, когда топор или коса подрежут их.
     Обнаглевшие   муравьи  поползли   по   голеням   вверх   и  впились   в
чувствительные  места,  заставив  Бузгалина  приподняться  и отряхнуться  от
прилипших  с  утра мыслей о всеобщих категориях, бесконечности трансформаций
материи и бренности  жизни.  Вместе с муравьями  спрятались они  куда-то под
листву, зато с пу