л я. - Ничего не понимаю.
     Жена подошла  ко  мне  и, приблизив  свое  лицо  к  моему, без  всякого
колебания сказала:
     - Ты... мерзавец!
     -  Первый  раз об  этом  слышу.  Это, вероятно,  самые свежие  вечерние
новости.
     - Ты  смеешься? Будешь ли ты  смеяться, взглянув  на это?  Она взяла со
стола испещренную надписями бумажку и прочла:
     - Номер 349  - 27 - "Мечтаю  тебя  увидеть хоть одним глазком сегодня в
театре и послать хоть издали поцелуй".
     Номер  259 - 09  -  "Куда  ты,  котик, девал то  бриллиантовое  кольцо,
которое  я  тебе  подарила?  Неужели  заложил  подарок  любящей   тебя  Дуси
Петровой?"
     Номер  317 -  01 -  "Я  на  тебя сердита...  Клялся,  что  я  для  тебя
единственная, а на самом деле тебя видели на Невском  с полной брюнеткой. Не
шути с огнем!"
     Номер 102 - 12 - "Ты - негодяй! Надеюсь, понимаешь".
     Номер 9 - 17 - "Мерзавец - и больше ничего!"
     Номер 177 - 02 - "Позвони, как только придешь, моя радость! А то явится
муж,  и нам не удастся уговориться о вечере.  Любишь ли ты  по-прежнему свою
Надю?"
     Жена скомкала листок и с отвращением бросила его мне в лицо.
     - Что же ты стоишь? Чего же ты не  звонишь своей  Наде?  - с  дрожью  в
голосе спросила она. -  Я понимаю теперь, почему ты с таким нетерпением ждал
телефона.  Позвони же ей - Номер 177 - 02, а то придет муж, и вам не удастся
условиться о вечере. Подлец!
     Я пожал плечами.
     Если  это  была  какая-нибудь шутка,  то  эти  шутки не  доставили  мне
радости, покоя и скромного веселья.
     Я поднял бумажку, внимательно прочитал ее и подошел к телефону.
     - Центральная, номер 177 - 02? Спасибо. Номер 177 - 02?
     Мужской голос ответил мне:
     - Да, кто говорит?
     - Номер 300 - 05. Позовите к телефону Надю.
     - Ах, вы номер 300  - 05. Я на нем ее однажды поймал. И вы ее называете
Надей? Знайте, молодой  человек, что  при встрече я  надаю  вам пощечин... Я
знаю, кто вы такой!
     -  Спасибо!  Кланяйтесь  от  меня вашей Наде  и  скажите  ей,  что  она
сумасшедшая.
     - Я  ее  и не виню,  бедняжку. Подобные вам негодяи хоть кому  вскружат
голову. Ха-ха-ха! Профессиональные обольстители. Знайте, номер 300 - 05, что
я поколочу вас не позже завтрашнего дня.
     Этот разговор не  успокоил меня, не освежил моей воспаленной головы, а,
наоборот, еще больше сбил меня с толку.
     III
     Обед прошел в тяжелом молчании.
     Жена за супом плакала в  салфетку, оросила слезами жаркое и  сладкое, а
дочь Китти не отрываясь смотрела в  мои глаза, представляя их выжженными, и,
когда жена отворачивалась, дружески шептала мне:
     - Папа, так ты бросишь эту  драную кошку -  Бельскую? Смотри  же! Брось
ее!
     Горничная, убирая тарелки, делала мне таинственные знаки, грозила в мою
сторону пальцем и фыркала в соусник.
     По ее лицу было видно, что она  считает себя уже  навеки  связанной  со
мной ложью, тайной и преступлением.
     Зазвонил телефон.
     Я вскочил и помчался в кабинет.
     - Кто звонит?
     - Это номер 300 - 05?
     - Да, что нужно?
     Послышался женский смех.
     - Это  говорю я, Дуся. Неужели у тебя уже  нет подаренного мною кольца?
Куда ты его девал?
     -  Кольца у меня нет, - отвечал я. - И не  звони ты мне больше никогда,
чтоб тебя дьявол забрал!
     И повесил трубку.
     После  обеда,  отверженный всей семьей, я угрюмо занимался в кабинете и
несколько раз говорил по телефону.
     Один раз  мне  сказали, что если я  не дам на воспитание ребенка, то он
будет подброшен  под мои  двери  с соответствующей  запиской, а потом кто-то
подтвердил свое обещание выжечь мне глаза  серной  кислотой, если я не брошу
"эту драную кошку" - Бельскую.
     Я обещал ребенка усыновить, а Бельскую бросить раз и навсегда.
     IV
     На другой день утром к нам явился неизвестный молодой  человек с бритым
лицом и, отрекомендовавшись актером Радугиным, сказал мне:
     - Если вам все равно, поменяемся номерами телефонов.
     - А зачем? - удивился я.
     - Видите  ли, ваш номер 300 - 05 был раньше моим, и  знакомые все уже к
нему привыкли.
     - Да, они уж очень к нему привыкли, - согласился я.
     -  И потому,  так как  мой новый  номер мало  кому известен, происходит
путаница.
     - Совершенно верно,  - согласился я. -  Происходит путаница. Надеюсь, с
вами  вчера ничего дурного  не случилось? Потому  что муж Веры  Павловны  не
поехал ночью в Москву, как предполагал.
     -  Да? - обрадовался молодой человек. - Хорошо, что я вчера запутался с
Клеманс и не попал к ней.
     -  А Клеманс-то собирается  за Бельскую выжечь  вам глаза, - сообщил я,
подмигивая.
     - Вы думаете? Хвастает. Никогда из-за нее не брошу Бельскую.
     -  Как хотите, а  я обещал,  что бросите.  Потом тут вам ребенка вашего
хотел подкинуть номер 77 - 92. Я обещал усыновить.
     - Вы  думаете, он  мой?  - задумчиво спросил бритый господин. - Я  уже,
признаться, совершенно спутался: где мои - где не мои.
     Его простодушный вид возмутил меня.
     -  А  тут  еще один  какой-то муж Нади обещался  вас поколотить палкой.
Поколотил?
     Он улыбнулся и добродушно махнул рукой:
     - Ну уж и палка. Простая тросточка. Да и темно. Вчера. Вечером. Так как
же, поменяемся номерами?
     - Ладно. Сейчас скажу на станцию.
     V
     Я вызвал к нему в гостиную жену, а сам пошел к телефону.
     Разговаривая, я слышал доносившиеся из гостиной голоса.
     - Так вы артист? Я очень люблю театр.
     - О, сударыня.  Я  это предчувствовал с первого взгляда. В ваших глазах
есть что-то такое магнетическое. Почему вы  не играете? Вы так интересны! Вы
так прекрасны!  В вас чувствуется что-то такое, что манит и  сулит небывалое
счастье, о чем можно грезить только в сне, которое... которое...
     Послышался  слабый  протестующий  голос   жены,  легкий  шум,  все  это
покрылось звуком поцелуя.

        "Жена"

     I
     Когда  долго  живешь   с   человеком,  то  не   замечаешь   главного  и
существенного  в его отношении к  тебе. Заметны  только  детали,  из которых
состоит это существенное.
     Так,  нельзя рассматривать  величественный храм,  касаясь кончиком носа
одного  из  его  кирпичей.  В  таком  положении  чрезвычайно  затруднительно
схватить  общее этого храма.  В лучшем  случае  можно увидеть,  кроме  этого
кирпича,  еще пару других соседних -  и  только.  Поэтому мне  стоило многих
трудов и  лет  кропотливого наблюдения, чтобы  вынести общее заключение, что
жена  очень  меня  любит.   С  деталями  ее  отношения  ко  мне  приходилось
сталкиваться  и раньше, но  я все  никак не мог  собрать их в  одно стройное
целое. А некоторые детали, надо сознаться, были глубоко трогательны.
     Однажды жена лежала на диване и читала книгу, а я возился в это время с
крахмальной сорочкой, ворот  которой с  ослиным упрямством отказался сойтись
на моей шее.
     "Сойдись,  проклятое белье, - бормотал я просящим  голосом.  -  Ну, что
тебе стоит сойтись, чтоб ты пропало!"
     Сорочка,  очевидно,  не  привыкла  к  брани  и   попрекам,  потому  что
обиделась, сдавила мое  горло, а когда я, задыхаясь, дернул ворот, петля для
запонки лопнула.
     "Чтоб  ты лопнула! -  разозлился  я.  -  Впрочем,  ты уже  сделала это.
Теперь, чтобы досадить тебе, придется снова зашить петлю".
     Я подошел к жене.
     - Катя! Зашей мне эту петлю.
     Жена, не поднимая от книги головы, ласково пробормотала:
     - Нет, я этого не сделаю.
     - Как не сделаешь?
     - Да так. Зашей сам.
     - Милая! Но ведь я не могу, а ты можешь.
     -  Да, - сказала она грустно. -  Вот именно,  поэтому ты и  должен  сам
сделать это. Конечно, я могла бы зашить эту петлю.  Но ведь я не долговечна!
Вдруг  я  умру,  ты  останешься  одинок  -  и  что же!  Ничего  не  умеющий,
избалованный,  беспомощный  перед  какой-то  лопнувшей  петлей  -  будешь ты
плакать  и говорить: "Зачем,  зачем я не  привыкал  раньше к  этому?.."  Вот
почему я и хочу, чтобы ты сам делал это.
     Я залился слезами и упал перед женой на колени.
     -  О, как ты добра! Ты даже  заглядываешь  за  пределы  того  ужасного,
неслыханного случая, когда ты покинешь  этот мир! Чем отблагодарю  я тебя за
эту любовь и заботливость?!
     Жена  вздохнула, снова  взялась  за книгу, а я  сел в уголку и,  достав
иголку, стал тихонько зашивать сорочку. К вечеру все было исправлено.
     Не  забуду   я  и  другого  случая,  который  еще  с  большей  ясностью
характеризует это кроткое, любящее, до смешного заботливое существо.
     Я  получил  от   одного  из  своих  друзей  подарок  ко  дню  рождения:
бриллиантовую булавку для галстука.
     Когда я показал булавку жене, она испуганно вы-хватила ее из моих рук и
воскликнула:
     - Нет! Ты не будешь ее носить, ни за что не будешь!
     Я побледнел.
     - Господи! Что случилось?! Почему я не буду ее носить?
     - Нет, нет!  Ни за что. Твоей жизни будет грозить вечная опасность! Эта
булавка  на твоей груди -  слишком большой соблазн для уличных  разбойников.
Они подсмотрят, подстерегут  тебя вечером на улице и отнимут булавку, а тебя
убьют.
     - А что же мне... с ней делать? - прошептал я обескураженно.
     - Я уже придумала! - радостно и мелодично засмеялась жена. - Я отдам ее
переделать в брошку. Это к моему синему платью так пойдет!
     Я задрожал от ужаса.
     - Милая! Но ведь... они могут убить тебя!
     Лицо ее засияло решительностью.
     - Пусть! Лишь бы  ты был жив, мой единственный, мой любимый. А я -  что
уж... Мое здоровье и так слабое... я кашляю...
     Я залился слезами и бросился к  ней в  объятия. "Не прошли еще  времена
христианских мучениц", - подумал я.
     Я видел ее заботливость о себе повсюду.
     Она сквозила во  всякой мелочи. Всякий пустяк был пронизан трогательной
памятью  обо  мне,  во  всем и везде первое  было - ее мысль  о  том,  чтобы
доставить мне какое-нибудь невинное удовольствие и радость.
     Однажды я зашел к ней в спальню, и первое, что бросилось мне в глаза, -
был мужской цилиндр.
     - Смотри-ка, - удивился я. - Чей это цилиндр?
     Она протянула мне обе руки.
     - Твой это цилиндр, мой милый!
     - Что ты говоришь! Я же всегда ношу мягкие шляпы...
     - А  теперь - я  хотела сделать  тебе сюрприз и купила цилиндр. Ты ведь
будешь его носить, как подарок маленькой жены, не правда ли?
     - Спасибо, милая... Только постой!  Ведь он,  кажется, подержанный!  Ну
конечно же подержанный.
     Она положила голову на мое плечо и застенчиво прошептала:
     - Прости меня...  Но  мне,  с  одной  стороны,  хотелось  сделать  тебе
подарок,  а с другой  стороны,  новые цилиндры  так  дороги!  Я и  купила по
случаю.
     Я взглянул на подкладку.
     - Почему здесь инициалы Б. Я., когда мои инициалы - А. А.?
     - Неужели ты не догадался?.. Это я поставила инициалы двух слов: "люблю
тебя".
     Я сжал ее в своих объятиях и залился слезами.
     II
     - Нет, ты не будешь пить это вино!
     - Почему же, дорогая Катя? Один стаканчик...
     - Ни за что... Тебе это вредно. Вино сокращает жизнь. А я вовсе не хочу
остаться одинокой вдовой на белом свете. Пересядь на это место!
     - Зачем?
     - Там окно открыто. Тебя может продуть.
     - О, я считаю сквозняк предрассудком!
     - Не говори так... Я смертельно боюсь за тебя.
     - Спасибо, мое счастье. Передай-ка мне еще кусочек пирога...
     - Ни-ни... И  не  воображай. Мучное ведет к ожирению, к тучности, а это
страшно отражается на здоровье. Что я буду без тебя делать?
     Я вынимал папиросу.
     - Брось папиросу!  Сейчас же брось. Разве ты  забыл,  что у тебя легкие
плохие?
     - Да одна папир...
     -  Ни крошки!  Ты куда?  Гулять?  Нет,  милостивый  государь!  Извольте
надевать осеннее пальто. В летнем и не думайте.
     Я заливался слезами и осыпал ее руки поцелуями.
     - Ты - Монблан доброты!
     Она застенчиво смеялась.
     - Глупенький... Уж и Монблан... Вечно преувеличит!
     Часто задавал я себе  вопрос: "Чем и когда я отблагодарю ее? Чем докажу
я, что  в  моей  груди помещается сердце,  действительно понимающее  толк  в
доброте и человечности и способное откликнуться на все светлое, хорошее".
     Однажды,  во  время  прогулки,  я  подумал:  "Отчего у  нас  никогда не
случится  пожар или  не нападут разбойники?  Пусть бы  она  увидела,  как я,
спасший  ее,  сам,  с  улыбкой  любви  на  устах,  сгорел  бы  дотла  или  с
перерезанным горлом корчился бы у ее ног, шепча дорогое имя".
     Но другая  мысль,  здравая  и  практическая,  налетела на  свою  пылкую
безрассудную  подругу,  смяла ее  под  себя,  повергла  в прах  и,  победив,
разлилась  по утомленному  непосильной работой мозгу. "Ты дурак и  эгоист, -
сказала  мне победительница. - Кому нужно  твое  перерезанное  горло и языки
пламени. Ты умрешь,  и хорошо... Но после тебя останется бедная, бесприютная
вдова, нуждающаяся, обремененная копеечными заботами..."
     - Нашел!  -  громко сказал я сам себе.  - Я  за-страхую свою жизнь в ее
пользу!
     И в тот  же день все было сделано. Страховое общество выдало мне полис,
который я, с радостным, восторженным лицом, преподнес жене...
     Через  три дня я убедился, что  полис этот  и вся  моя  жизнь -  жалкая
песчинка по сравнению с тем океаном любви  и заботливости, в котором я начал
плавать.
     Раньше  ее отношение  и хлопоты о моих удовольствиях были мне  по пояс,
потом они повысились и достигали груди, а теперь  это был сплошной  бушующий
океан доброты,  иногда  с головой  покрывавший меня своими  теплыми волнами,
иногда исступленный.  Это  была какая-то  вакханалия заботливости, бурный  и
мощный взрыв судорожного стремления украсить мою жизнь,  сделать ее сплошным
праздником.
     -  Радость моя! - ласково  говорила она, смотря мне в глаза. - Ну, чего
ты хочешь? Скажи... Может быть, вина хочешь?
     - Да я уже пил сегодня, - нерешительно возражал я.
     - Ты мало выпил... Что значит какие-то полторы  бутылки?  Если тебе это
нравится  -  нелепо отказываться... Да, совсем забыла,  - ведь я приготовила
тебе сюрприз: купила ящик сигар - крепких-прекрепких!..
     Я чувствую себя в раю.
     Я объедаюсь тяжелыми  пирогами,  часами  просиживаю у открытых  окон, и
сквозной  ветер  ласково обдувает  меня... Малейшая моя  привычка  и желание
раздувается в целую гору.
     Я  люблю теплую ванну -  мне готовят такую,  что я  из  нее  выскакиваю
красный,  как  индеец.  Я  раньше  всегда  отказывался  от  теплого  пальто,
предпочитая гулять  в осеннем. Теперь со мной не только не спорят,  но  даже
иногда снабжают летним.
     - Какова нынче погода? - спрашиваю я у жены.
     - Тепло, милый. Если хочешь - можно без пальто.
     - Спасибо. А что это такое - беленькое с неба падает? Неужели снег?
     - Ну уж и снег! Он совсем теплый.
     Однажды я выпил стакан вина и закашлялся.
     - Грудь болит, - сказал я.
     -  Попробуй покурить  сигару, - ласково  гладя меня  по  плечу, сказала
жена. - Может, пройдет.
     Я залился слезами благодарности и бросился в ее объятия.
     Как тепло на любящей груди...
     Женитесь, господа, женитесь.

        "Альбом"

     I
     Они лежат на столе, покрытом плюшевой  скатертью,  в каждой  гостиной -
пухлые, с  золоченым  обрезом и  металлическими застежками,  битком  набитые
бородатыми, безбородыми, молодыми и старыми лицами.
     Мнение,  что  альбом  фотографических  карточек  -  семейная  реликвия,
сокровище воспоминаний и дружбы, совершенно ошибочно.
     Альбомы выдуманы для удобства хозяев дома. Когда к ним является в гости
какой-нибудь унылый,  обворованный  жизнью  дурак,  когда этот дурак садится
боком  в кресло и спрашивает, внимательно рассматривая узоры на  ковре: "Ну,
что новенького?", -  тогда единственный выход  для хозяев -  придвинуть  ему
альбом и сказать: "Вот альбом. Не желаете ли посмотреть?"
     И дальше все идет как по маслу.
     - Кто этот старик? - спрашивает гость.
     - Этот? Один наш знакомый. Он теперь живет в Москве.
     - Какая странная борода. А это кто?
     - Это наш Ваня, когда был маленький.
     - Неужели?! Вот бы не сказал! Ни малейшего сходства.
     - Да... Ему тогда было семь месяцев, а теперь двадцать девять лет.
     - Гм... Как вырос! А это?
     - Подруга жены. Она уже умерла. В Саратове.
     - Как фамилия?
     - Павлова.
     - Павлова? У нее не было брата в Петербурге? В коммерческом банке.
     - Не было.
     - Я знал одного Павлова в Петербурге. А это кто, военный?
     - Черножученко. Вы его не знаете. На даче в прошлом году познакомились.
     - В этом году на даче нехорошо. Дожди.
     В этом месте уже можно отложить альбом в сторону: беседа наладилась.
     Для  застенчивого гостя альбом фотографических карточек  - спасательный
круг, за который лихорадочно хватается бедный  гость  и потом долго и  цепко
держится за него.
     Предыдущий  гость, хотя и дурак,  обиженный судьбой, но  он человек  не
застенчивый, и альбом ему нужен только для  разбега. Разбежавшись с альбомом
в руках, он отрывается от земли на каком-нибудь "дождливом лете" и потом уже
плавно летит дальше, выпустив из рук альбом-балласт.
     Застенчивому человеку без альбома - гибель.
     Мне  пришлось быть  в  обществе одного юноши,  который, придя в  гости,
наступил  на собачку, попытался поцеловать  хозяину руку и объяснил все  это
адской жарой (дело было в ноябре). Он чувствовал, что партия его  проиграна,
но случайно  взгляд его упал  на  стол с толстым альбомом, и бедняга чуть не
заплакал от радости.
     Он судорожно вцепился в альбом, раскрыл его и, почуяв под ногами землю,
спросил:
     - А это кто?
     - Это первый лист. Тут карточки нет... Переверните.
     - А это кто?
     - Это моя покойная тетя, Глафира Николаевна.
     - Ну?! А это?
     Он  перелистал  альбом  до конца и -  беспомощно  и  бесцельно повис  в
воздухе. "Спасите! - хотел крикнуть он. - Утопаю!"
     Но вместо этого снова положил альбом на колени и спросил:
     - Отчего же она умерла?
     - Кто?.. Тетя? От сердечных припадков.
     "Почему  ты,  подлец,  -  подумал  молодой   гость,   -  отвечаешь  так
односложно?  Рассказал  бы  ты мне  подробно,  как  болела  тетка  и кто  ее
пользовал... Вот бы времечко-то и прошло".
     - От припадков? Да уж, знаете, наши доктора... А это кто?
     - Лизин крестный отец. Вы уже спрашивали раз.
     Он просмотрел альбом до конца, отложил его и взялся за пепельницу.
     - Странные теперь пепельницы делают...
     - Да.
     Взоры его  обратились снова на альбом. Он  протянул  к нему руку,  но -
альбома не было. Альбом исчез. Хозяин положил его на этажерку.
     - А где альбом? -  спросил гость. - Я  хотел спросить вас насчет  одной
фотографии. Там еще две барышни сняты.
     Нашли альбом, отыскали  барышень. Молодой гость, пользуясь случаем, еще
раз перелистал альбом,  "чтобы составить общее впечатление". Присутствуя при
этом, я носился  в  вихре веселья  и чувствовал себя прекрасно. И вздумалось
мне подшутить над гостем.  Когда  он  зазевался,  я стащил со стола альбом и
сунул его под диван. Гость привычным жестом  протянул руку за альбомом и, не
найдя его, чуть не крикнул: "Ограбили!"
     Искоса оглядел  этажерку,  ковер  под столом и, побледнев,  поднялся  с
места:
     - Ну... мне пора.
     II
     С некоторых пор у меня  стали бывать гости. Ясно  было, что без альбома
мне не обойтись.
     К  сожалению, человек  я не  домовитый, родственники почему-то карточек
мне  не  дарили, а если  кто-нибудь  и  присылал свой портрет с трогательной
надписью, то портрет этот попадал в руки горничной, тщеславной, избалованной
женщины.
     Гости стали  приходить ко  мне все чаще и  чаще.  Без  альбома дело  не
клеилось.
     Я  перерыл  все ящики  своего письменного стола.  Были  обнаружены  три
карточки: "самая толстая девочка в мире Алиса 9 пуд. 18 фун.", "вид гавани в
Ревеле" и "знаменитый шимпанзе Франц катается на