вежливую речь гостя.
     - Ну,  что там ваша статистика! У меня трое детей, и все  живехоньки, -
перебила жена Фитилева.
     Гость ласково и снисходительно улыбнулся.
     - Пока, сударыня, пока. Слышали вы, между прочим, что в городе появился
дифтерит? Ребеночек гуляет себе, резвится и  вдруг - начинает покашливать...
В горле маленькая краснота... Как будто бы ничего особенного...
     Жена Фитилева вздрогнула и широко открыла глаза.
     - Позвольте! А ведь мой  Сережик  вчера  действительно вечером кашлянул
раза два...
     - Ну,  вот,  - кивнул головой гость. -  Весьма возможно,  что у  вашего
милого  мальчика дифтерит. Должен  вас, впрочем,  успокоить, что это,  может
быть,  не  дифтерит.  Может  быть,  это  скарлатина.  Вы  говорите  -  вчера
покашливал?  Гм...  Если он не  изолирован,  то легко может заразить  других
детей...
     Бледная, как бумага, жена Фитилева открывала и закрывала рот, не находя
в себе силы вымолвить ни одного слова.
     -  Особенно  вы  не  волнуйтесь,  -  благожелательно  сказал  гость.  -
Скарлатина  не  всегда  кончается  смертельным  исходом. Иногда  она  просто
отражается на ушном аппарате, кончается глухотой или - что, конечно, опаснее
- отзывается на легких.
     - Куда вы? -  с беспокойством  спросила  жена  Казанлыкова,  видя,  что
госпожа Фитилева надевает дрожащими руками шляпу и, стиснув губы, колет себе
пальцы шляпной булавкой.
     -  Вы меня  извините,  дорогая,  но...  я страшно беспокоюсь.  Вдруг...
это... с Сережей... что-нибудь неладное.
     Забыв даже попрощаться, она хлопнула выходной дверью и исчезла.
     Гость прихлебывал маленькими глотками чай с ромом и изредка посматривал
на сидевших против него студента Аничкина и его невесту.
     - На каком вы факультете? - спросил он, ласково прищуривая левый глаз.
     - На юридическом.
     -  Ага! Так, так... Я сам когда-то был в университете. Люблю  молодежь.
Только юридический  факультет  -  это  невыгодная  штука, извините  меня  за
откровенность.
     - Почему?
     - Да вот я вам скажу: учитесь вы, учитесь - целых четыре года.  Кончили
(хорошо,  если  еще  удастся кончить!)... И что  же вы? Помощник  присяжного
поверенного  -  без практики, или поступаете в управление железных дорог без
жалованья,  в  ожидании далекой ваканции на сорок  рублей!  Конечно,  вы  не
сделаете такой оплошности, чтобы жениться, но...
     Студент сделал виноватое лицо и улыбнулся.
     - Как раз я и женюсь. Вот - позвольте вам представить - моя невеста.
     - Же-ни-тесь, - протянул одинокий господин  грустно и многозначительно.
- Вот как! Ну,  что же, сударыня... Желаю  вам счастья  и привольной богатой
жизни.  Впрочем,  мне случалось  наблюдать,  как  живут женившиеся студенты:
комната в шестом этаже, больной ребенок за ширмой (обязательно больной - это
заметьте!),  рано  подурневшая  от  плохой  жизни,  худая,  печальная  жена,
посиневший  от  голодухи  и  неудач   супруг...  Конечно,  есть   счастливые
исключения в  этих  случаях:  ребенок  может помереть,  а  жена  - сбежит  с
каким-нибудь  смазливым  соседом,  но  это - увы!  - бывает редко... Большей
частью муж однажды усылает жену в ломбард - якобы для  того,  чтобы заложить
последнее пальто, а сам прикрепит к крюку от зеркала ремень, да и тово...
     В комнате было тихо.
     Жених, съежившись, ушел в свой стул, а невеста упорно глядела на клетку
с птицей, и на ее глазах дрожали две неожиданные случайные слезинки, которые
порой  быстро  скатывались  на  волнующуюся  грудь и  сейчас  же  заменялись
новыми...
     -  Что  вы,  право,  такое  говорите,  -  криво  усмехнулся   бухгалтер
Казанлыков. - Поговорим о чем-нибудь веселом.
     - В самом деле, - сказал акцизный чиновник Тюляпин. - Вы слишком мрачно
и односторонне смотрите  на  жизнь. Вот  взять  хотя  бы меня - я женился по
любви и совершенно счастлив с женой. Положение у нас обеспеченное, и с женой
мы живем душа в душу... Она меня ни в чем не стесняет... Вот сегодня - у нее
болела голова,  она не могла сюда  прийти  поздравить  дорогого хозяина  - и
все-таки настояла, чтобы я пошел...
     Одинокий господин с сомнением качнул головой:
     - Может быть... может быть... Но только я чтой-то  счастливых браков не
видел. Верные, любящие жены - это такая редкость, которую нужно показывать в
музеумах...  И  что ужаснее всего,  -  обратился  он к угрюмо  потупившемуся
студенту, -  что чем ласковее, предупредительнее жена, тем,  значит, большую
гадость она мужу готовит.
     - Моя жена не такая! - мрачно проворчал акцизный чиновник.
     - Верю, - вежливо поклонился гость. - Я говорю вообще. Я  на своем веку
знал мужей, которые говорили о женах, захлебываясь,  со слезами на глазах, и
говорили тем самым людям, которые всего несколько часов назад держали их жен
в объятиях.
     - Бог знает что вы такое  говорите! -  встревоженно воскликнул акцизный
Тюляпин.
     - Уверяю вас! Однажды я снимал комнату в одной  адвокатской семье. Жена
каждый  день  ласково  уговаривала  мужа пойти в  клуб развлечься,  так как,
говорила она, ей нездоровится и она ляжет поспать. А он, мол, заработался. И
при этом целовала  его и говорила, что он  свет ее жизни. А когда глупый муж
уходил в клуб или еще куда-нибудь, из комода выползал любовник (они их всюду
прячут), и  они начинали целоваться самым настоящим образом. Я все это из-за
стены и слышал.
     Акцизный Тюляпин сидел бледный, порывисто дыша... Он вспомнил, что жена
как раз сегодня назвала его светом ее жизни и  уже несколько раз жалела его,
что он  заработался. Он хотел сейчас  же  встать и побежать  домой, но  было
неловко.
     Из  столовой   вышла,   с   заплаканными  глазами,   расстроенная  жена
Казанлыкова и сказала, что ужин подан.
     Унылое настроение немного рассеялось. Все встали и  повеселевшей толпой
отправились в столовую.
     Когда рюмки были налиты, одинокий господин встал и сказал:
     - Позвольте предложить  выпить  за здоровье многоуважаемого именинника.
Дай Бог ему прожить еще лет десять - двенадцать и иметь кучу детей!
     Тост особенного успеха не имел, но все выпили.
     - Вторую рюмку, - торжественно заявил одинокий господин, - поднимаю  за
вашего будущего первенца!
     Будущая  мать расцвела  и бросила на одинокого господина  такой взгляд,
который говорил, что за это она готова простить ему все предыдущее.
     -  Пью  за  вашего  будущего  сына!  Правда,   дети  не  всегда  бывают
удачненькие. Я знал одного мальчика, который уже девяти  лет  воровал у отца
деньги  и водку, и мне однажды показывали другого  четырнадцатилетнего юнца,
который  распорол  вынянчившей  его   старухе  живот  и  потом,   когда  его
арестовали, убил из револьвера двух городовых... Но все же...
     - Закусите лучше, -  посоветовал хозяин, нахмурившись. - Вот прелестная
семга, вот нежинские огурчики...
     Гость, вежливо поблагодарив, придвинул невесте студента семгу и сказал:
     - На днях одни мои знакомые отравились рыбным ядом. Купили тоже вот так
семги, поели...
     - Я не хочу семги, - сказала девушка. - Дайте мне лучше колбасы.
     -  Пожалуйста,  - почтительно  придвинул  гость  колбасу.  -  Заражение
трихинами бывает гораздо реже, чем рыбным  ядом. На  днях, я читал, привозят
одну старуху в больницу, думали -  туберкулез, а когда разрезали ее, увидели
клубок свиных трихин...
     Акцизный чиновник,  попрощавшись,  вышел от  Казанлыковых в тот момент,
когда одинокий господин  тоже  раскланялся, вежливо  поблагодарил  хозяев за
гостеприимство  и  теперь  спускался  по  темной,  еле  освещенной  парадной
лестнице.
     Акцизный  Тюляпин  пил за ужином  много,  с какой-то  странной, ужасной
методичностью. Теперь он до-гнал  одинокого господина,  схватил его за плечо
и, пошатываясь, сказал:
     - Вы чего,  черти вас разорви,  каркали там насчет  жен... Вот я сейчас
тресну вас  этой  палкой по черепу - будете  вы  знать, как такие  разговоры
разговаривать.
     Одинокий господин обернулся к нему и, съежившись, равнодушно сказал:
     - У вас палка толстая, железная...  Если вы ударите ею  меня по голове,
то  убьете.  Мне-то  ничего - я буду мертвый, - а  вас  схватят и  сошлют  в
Сибирь. Жена  ваша  обнищает  и  пойдет по миру,  а вы не выдержите  тяжелых
условий  каторги  и  получите  чахотку... Дети  ваши разбредутся  по  свету,
сделаются жуликами,  а когда о вашем  преступлении узнает  ваша мать,  с ней
сделается разрыв сердца... Aга!

        "Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина"

     Ровно десять лет тому назад  рабочий Пантелей Грымзин получил от своего
подлого гнусного хозяина кровопийцы поденную плату за 9 часов работы - всего
два  с  полтиной!!!  "Ну, что  я  с этой дрянью  сделаю?.. - горько  подумал
Пантелей, разглядывая на ладони два  серебряных рубля и полтину медью... - И
жрать хочется, и выпить охота, и подметки к сапогам нужно подбросить, старые
- одна, вишь,  дыра...  Эх, ты жизнь наша раскаторжная!!" Зашел к  знакомому
сапожнику: тот содрал полтора рубля за пару подметок.
     - Есть ли на тебе крест-то? - саркастически осведомился Пантелей.
     Крест,  к удивлению ограбленного Пантелея, оказался на своем месте, под
блузой, на волосатой груди сапожника. "Ну, вот остался у меня рупь-целковый,
- со вздохом подумал Пантелей.  -  А что на него сделаешь?  Эх!.."  Пошел  и
купил на целковый этот полфунта ветчины, коробочку шпрот, булку французскую,
полбутылки  водки, бутылку пива и десяток папирос,  - так разошелся,  что от
всех капиталов только  четыре  копейки  и  осталось.  И когда уселся бедняга
Пантелей за свой убогий ужин - так ему тяжко сделалось, так обидно, что чуть
не заплакал.
     -  За что же, за что... - шептали его дрожащие губы.  - Почему богачи и
эксплуататоры пьют шампанское,  ликеры, едят рябчиков и  ананасы, а я, кроме
простой  очищенной, да  консервов, да ветчины - света Божьего  не вижу... О,
если бы  только мы,  рабочий класс, завоевали  себе свободу!..  То-то  мы бы
пожили по-человечески!..
     Однажды,  весной  1920  года  рабочий  Пантелей  Грымзин  получил  свою
поденную плату  за  вторник: всего  2700 рублей. "Что ж я с  ними сделаю", -
горько подумал Пантелей, шевеля на ладони разноцветные бумажки. - И подметки
к сапогам нужно подбросить, и жрать, и выпить чего-нибудь - смерть хочется!"
Зашел  Пантелей к  сапожнику, сторговался за две  тысячи  триста  и вышел на
улицу с  четырьмя  сиротливыми сторублевками. Купил фунт  полубелого  хлеба,
бутылку ситро, осталось 14  целковых... Приценился к десятку папирос, плюнул
и отошел. Дома нарезал хлеба, откупорил ситро,  уселся  за стол ужинать... и
так горько ему сделалось, что чуть не заплакал.
     -  Почему же, - шептали  его дрожащие губы, - почему богачам все, а нам
ничего... Почему богач ест  нежную розовую  ветчину,  объедается  шпротами и
белыми булками, заливает себе  горло настоящей водкой, пенистым пивом, курит
папиросы,  а  я,  как  пес  какой,  должен  жевать черствый  хлеб  и  тянуть
тошнотворное пойло на сахарине!.. Почему одним все,  другим  - ничего?.. Эх,
Пантелей, Пантелей... Здорового ты дурака свалял, братец ты мой!.....