- художник! - изумленно воскликнул репортер.
     - Все равно. Великие имена должны быть святыней, - строго отвечал я.
     Сегодня я узнал, что капитан  Ч* позорно отказался от дуэли, а я уезжаю
в Ялту.
     При встрече со Стремглавовым я спросил его:
     - Что, я тебе надоел, что ты меня сплавляешь?
     -  Это  надо. Пусть публика  немного  отдохнет  от тебя. И  потом,  это
шикарно: "Кандыбин  едет в Ялту, надеясь  окончить среди чудной  природы юга
большую, начатую им вещь".
     - А какую вещь я начал?
     - Драму "Грани смерти".
     - Антрепренеры не будут просить ее для постановки?
     - Конечно,  будут.  Ты скажешь, что, закончив,  остался ею недоволен  и
сжег три акта. Для публики это канальски эффектно!
     Через неделю я узнал, что в Ялте со мной случилось несчастье: взбираясь
по горной  круче,  я  упал в  долину  и вывихнул себе  ногу. Опять  началась
длинная и утомительная история с сидением на куриных котлетках и яйцах.
     Потом  я  выздоровел  и  для чего-то  поехал  в  Рим... Дальнейшие  мои
поступки страдали полным отсутствием всякой последовательности и логики.
     В Ницце я купил виллу, но не остался в ней жить, а отправился в Бретань
кончать комедию  "На заре жизни".  Пожар  моего  дома уничтожил рукопись,  и
поэтому  (совершенно  идиотский  поступок)  я  приобрел   клочок  земли  под
Нюрнбергом.
     Мне   так   надоели   бессмысленные   мытарства   по   белу   свету   и
непроизводительная   трата  денег,  что  я   отправился  к   Стремглавову  и
категорически заявил:
     - Надоело! Хочу, чтобы юбилей.
     - Какой юбилей?
     - Двадцатипятилетний.
     - Много. Ты всего-то три месяца в Петербурге. Хочешь десятилетний?
     -  Ладно,  -  сказал  я.  -  Хорошо  проработанные  десять  лет  дороже
бессмысленно прожитых двадцати пяти.
     - Ты рассуждаешь, как Толстой, - восхищенно вскричал Стремглавов.
     - Даже  лучше. Потому что я о  Толстом  ничего не  знаю,  а он  обо мне
узнает.
     Сегодня    справлял   десятилетний   юбилей   своей   литературной    и
научно-просветительной деятельности...
     На торжественном обеде один маститый литератор  (не  знаю его  фамилии)
сказал речь:
     -  Вас приветствовали как носителя идеалов  молодежи,  как певца родной
скорби и нищеты, - я же скажу только два слова,  но которые рвутся  из самой
глубины наших душ: здравствуй, Кандыбин!!
     -  А,  здравствуйте,  -  приветливо  отвечал я,  польщенный. -  Как  вы
поживаете?
     Все целовали меня.


        "Петухов"

     Муж может изменять жене  сколько  угодно  и  все-таки  будет оставаться
таким же любящим, нежным и ревнивым мужем, каким он был до измены.
     Назидательная история, случившаяся  с Петуховым, может служить примером
этому.
     Петухов начал с того, что, имея жену, пошел однажды в театр без  жены и
увидел  там высокую красивую брюнетку.  Их  места  были  рядом, и  это  дало
Петухову  возможность,  повернувшись  немного  боком,  любоваться прекрасным
мягким профилем соседки.
     Дальше  было  так:  соседка  уронила  футляр от  бинокля - Петухов  его
поднял; соседка  внимательно посмотрела на Петухова - он внутренне  задрожал
сладкой  дрожью; рука  Петухова  лежала  на ручке  кресла  -  такую же  позу
пожелала принять и соседка... А когда она положила свою руку на ручку кресла
- их пальцы встретились.
     Оба вздрогнули, и Петухов сказал:
     - Как жарко!
     -  Да, - опустив веки, согласилась  соседка. - Очень. В горле пересохло
до ужаса.
     - Выпейте лимонаду.
     - Неудобно идти к буфету одной, - вздохнула красивая дама.
     - Разрешите мне проводить вас.
     Она разрешила.
     В  последнем антракте оба уже болтали как  знакомые,  а после спектакля
Петухов, провожая даму к извозчику, взял ее под руку и сжал локоть чуть-чуть
сильнее, чем следовало. Дама пошевелилась, но руки не отняла.
     - Неужели  мы  так  больше и  не увидимся?  -  с  легким стоном спросил
Петухов. - Ах! Надо бы нам еще увидеться.
     Брюнетка лукаво улыбнулась:
     - Тссс!.. Нельзя. Не забывайте, что я замужем.
     Петухов хотел сказать, что это ничего не  значит, но удержался и только
прошептал:
     - Ах, ах! Умоляю вас - где же мы увидимся?
     - Нет, нет, - усмехнулась брюнетка. - Мы ни-где не увидимся.
     Бросьте и  думать об этом. Тем  более  что я  теперь  каждый почти день
бываю в скетинг-ринге.
     - Ага! - вскричал Петухов. - О, спасибо, спасибо вам.
     - Я  не знаю - за  что  вы меня благодарите? Решительно недоумеваю. Ну,
здесь мы должны проститься! Я сажусь на извозчика.
     Петухов усадил ее, поцеловал одну руку, потом, помедлив одно мгновение,
поцеловал другую.
     Дама засмеялась легким смехом, каким смеются женщины,  когда им щекочут
затылок, - и уехала.
     Когда Петухов вернулся, жена еще не спала. Она стояла перед зеркалом  и
причесывала на ночь волосы.
     Петухов, поцеловав ее в голое плечо, спросил:
     - Где ты была сегодня вечером?
     - В синематографе.
     Петухов ревниво схватил жену за руку и  прошептал, пронзительно глядя в
ее глаза:
     - Одна?
     - Нет, с Марусей.
     - С Марусей? Знаем мы эту Марусю!
     - Я тебя не понимаю.
     -  Видишь  ли,  милая... Мне  не нравятся  эти  хождения  по театрам  и
синематографам без меня. Никогда они не доведут до хорошего!
     - Александр! Ты меня оскорбляешь... Я никогда не давала повода!!
     - Э,  матушка! Я не сомневаюсь - ты  мне сейчас верна, но  ведь я знаю,
как это делается. Ха-ха! О, я прекрасно знаю вас, женщин! Начинается это все
с пустяков. Ты,  верная жена, отправляешься куда-нибудь в  театр  и находишь
рядом  с  собой соседа, этакого какого-нибудь приятного  на вид блондина. О,
конечно, ты ничего дурного и в мыслях не имеешь. Но, предположим, ты роняешь
футляр  от  бинокля  или  еще  что-нибудь  - он  поднимает,  вы встречаетесь
взглядами...  Ты, конечно, скажешь, что в этом нет ничего предосудительного?
О да!  Пока, конечно, ничего нет. Но он продолжает на  тебя смотреть,  и это
тебя  гипнотизирует... Ты  кладешь  руку  на ручку кресла и - согласись, это
очень возможно - ваши руки соприкасаются. И ты, милая, ты (Петухов со стоном
ревности бешено  схватил жену  за руку) вздрагиваешь, как  от электрического
тока. Ха-ха!  Готово! Начало сделано!!  "Как  жарко", -  говорит он. "Да,  -
простодушно отвечаешь ты. - В  горле пересохло..." -  "Не желаете ли  стакан
лимонаду?" - "Пожалуй..."
     Петухов схватил  себя за  волосы и  запрыгал по  комнате. Его  ревнивый
взгляд жег жену.
     - Леля, -  простонал он. -  Леля! Признайся!.. Он потом  мог взять тебя
под  руку,  провожать  до  извозчика  и  даже  -  негодяй!  - при  этом  мог
добиваться: когда и где вы можете встретиться. Ты, конечно,  свидания ему не
назначила - я  слишком для этого уважаю тебя, но ты могла,  Леля, могла ведь
вскользь сообщить, что ты часто посещаешь скетинг-ринг или еще что-нибудь...
О, Леля, как я хорошо знаю вас, женщин!!
     - Что с тобой, глупенький? - удивилась жена. -  Ведь этого же  всего не
было со мной...
     -  Берегись, Леля!  Как  бы  ты ни скрывала,  я все-таки  узнаю правду!
Остановись на краю пропасти!
     Он тискал жене руки, бегал по комнате и вообще невыносимо страдал.
     Первое лицо, с которым встретился Петухов, приехав в скетинг-ринг, была
Ольга Карловна, его новая знакомая.
     Увидев Петухова, она  порывистым  искренним движением  подалась к  нему
всем телом и с криком радостного изумления спросила:
     - Вы? Каким образом?
     - Позвольте быть вашим кавалером?
     - О да. Я здесь с кузиной. Это ничего. Я познакомлю вас с ней.
     Петухов обвил  рукой талию Ольги Карловны и понесся с ней по скользкому
блестящему асфальту.
     И, прижимая  ее  к себе, он чувствовал,  как часто-часто  под его рукой
билось ее сердце.
     - Милая! - прошептал он еле слышно. - Как мне хорошо...
     - Тссс...  - улыбнулась розовая от движения и  его прикосновений  Ольга
Карловна. - Таких вещей замужним дамам не говорят.
     - Я не хочу с вами расставаться долго-долго. Давайте поужинаем вместе.
     - Вы с ума сошли! А кузина! А... вообще...
     - "Вообще" - вздор, а кузину домой отправим.
     - Нет, и не думайте! Она меня не оставит!
     Петухов смотрел на нее затуманенными глазами и спрашивал:
     - Когда? Когда?
     - Ни-ког-да! Впрочем, завтра я буду без нее.
     - Спасибо!..
     - Я не понимаю, за что вы меня благодарите?
     -  Мы поедем  куда-нибудь, где уютно-уютно. Клянусь  вам, я не  позволю
себе ничего лишнего!!
     - Я не понимаю... что вы такое говорите? Что такое - уютно?
     - Солнце мое лучистое! - уверенно сказал Петухов.
     Приехав домой, он застал жену за книжкой.
     - Где ты был?
     - Заезжал на минутку в скетинг-ринг. А что?
     - Я тоже поеду туда завтра. Эти коньки - прекрасная вещь.
     Петухов омрачился.
     - Ага! Понимаю-с! Все мне ясно!
     - Что?
     -  Да, да...  Прекрасное место для встреч с  каким-нибудь  полузнакомым
пройдохой. У-у, подлая!
     Петухов сердито схватил жену за руку и дернул.
     - Ты... в своем уме?
     -  О-о,  -  горько  засмеялся Петухов,  - к сожалению, в своем. Я  тебя
понимаю! Это  делается  так просто!  Встреча  и  знакомство  в  каком-нибудь
театре,  легкое  впечатление от  его смазливой  рожи,  потом полуназначенное
полусвидание  в   скетинг-ринге,  катанье  в  обнимку,   идиотский  шепот  и
комплименты. Он - не будь дурак - сейчас тебе: "Поедем  куда-нибудь в уютный
уголок поужинать". Ты, конечно, сразу не согласишься...
     Петухов хрипло, страдальчески засмеялся.
     -  Не  согласишься...  "Я, - скажешь ты,  -  замужем, мне нельзя,  я  с
какой-нибудь дурацкой кузиной!" Но... змея!  Я прекрасно знаю вас, женщин, -
ты уже решила на другой день поехать с  ним, куда он тебя повезет. Берегись,
Леля!
     Растерянная,  удивленная жена  сначала улыбалась, а потом, под тяжестью
упреков и угроз, заплакала.
     Но Петухову было хуже. Он страдал больше жены.
     Петухов приехал домой ночью, когда жена уже спала.
     Пробило три часа.
     Жена проснулась и увидела близко около себя два горящих  подозрительных
глаза и исковерканное внутренней болью лицо.
     -  Спите? - прошептал  он. - Утомились? Ха-ха. Как же...  Есть от  чего
утомиться! Страстные, грешные объятия - они утомляют!!
     - Милый, что с тобой? Ты бредишь?
     - Нет... я не  брежу. О,  конечно, ты могла быть это  время и дома,  но
кто,  кто  мне  поклянется,  что  ты не  была  сегодня  на  каком-нибудь  из
скетинг-рингов и не встретилась  с одним из своих знакомых?! Это ничего, что
знакомство продолжается три-четыре  дня... Ха-ха! Почва уже  подготовлена, и
то, что ты говоришь  ему о своем муже, о доме, умоляешь его не настаивать, -
это, брат, последние жалкие  остатки прежнего голоса добродетели,  последняя
никому не нужная борьба...
     - Саша!!
     - Что там - Саша!
     Петухов схватил жену за руку выше локтя так, что она застонала.
     - О,  дьявольские  порождения!  Ты, едучи  даже  в  кабинет  ресторана,
твердишь о муже и сама  же  чувствуешь всю бесцельность этих слов. Не правда
ли?  Ты  стараешься  держаться  скромно,  но первый  же  бокал шампанского и
поцелуй  после  легкого  сопротивления  приближает  тебя  к  этому  ужасному
проклятому  моменту...  Ты!  Ты,  чистая,  добродетельная женщина,  только и
находишь  в себе  силы, что  вскричать:  "Боже, но ведь  сюда  могут войти!"
Ха-ха! Громадный оплот добродетели, который рушится от повернутого  в дверях
ключа  и двух  рублей лакею  на чай!! И  вот -  гибнет все! Ты уже не та моя
Леля, какой была, не та, черт меня возьми!! Не та!!
     Петухов вцепился жене в горло  руками,  упал  на колени  у  кровати  и,
обессиленный, зарыдал хватающим за душу голосом.
     Прошло три дня.
     Петухов приехал домой к обеду, увидел жену за вязаньем, заложил  руки в
карманы и, презрительно прищурившись, рассмеялся:
     - Дома  сидите? Так. Кончен, значит, роман! Недолго же он  продолжался,
недолго. Ха-ха. Это очень просто... Стоит ему, другу  сердца, встретить тебя
едущей на извозчике по Московской улице  чуть не в объятиях  рыжего  офицера
генерального  штаба,  -  чтобы  он  написал тебе коротко  и  ясно: "Вы могли
изменить  мужу   со  мной,  но  изменять   мне  со  случайно  подвернувшимся
рыжеволосым сыном  Марса  - это слишком!  Надеюсь,  вы должны понять теперь,
почему  я к вам совершенно равнодушен и - не  буду скрывать - даже ощущаю  в
душе легкий  налет  презрения  и сожаления, что между  нами  была  близость.
Прощайте!"
     Жена, приложив руку к бьющемуся  сердцу, встревоженная,  недоумевающая,
смотрела  на Петухова,  а он прищелкивал пальцами,  злорадно подмигивал ей и
шипел:
     - А что  - кончен  роман?! Кончен?! Так  и надо. Так и  надо! Го-го-го!
Довольно я, душа моя, перестрадал за это время!!



        "Неизлечимые"

     Спрос на порнографическую литературу упал.
     Публика    начинает    интересоваться   сочинениями   по   истории    и
естествознанию. (Книжн. известия)
     Писатель  Кукушкин вошел, веселый, радостный, к  издателю Залежалову и,
усмехнувшись, ткнул его игриво кулаком в бок.
     - В чем дело?
     - Вещь!
     - Которая?
     - Ага! Разгорелись глазки? Вот  тут у меня лежит в кармане. Если будете
паинькой в рассуждении аванса - так и быть, отдам!
     Издатель нахмурил брови.
     - Повесть?
     -  Она.  Ха-ха!  То  есть  такую  машину  закрутил,   такую,  что  небо
содрогнется! Вот вам наудачу две-три выдержки.
     Писатель развернул рукопись.
     - "...Темная мрачная шахта поглотила их. При свете  лампочки была видна
полная волнующаяся грудь Лидии и ее упругие бедра, на которые Гремин смотрел
жадным  взглядом.  Не помня себя, он судорожно  прижал ее  к  груди,  и  все
заверте..."
     - Еще что? - сухо спросил издатель.
     -  Еще я такую штучку вывернул:  "Дирижабль плавно взмахнул  крыльями и
взлетел... На  руле сидел Маевич и жадным  взором  смотрел  на Лидию, полная
грудь которой волновалась и упругие выпуклые бедра дразнили своей близостью.
Не помня себя,  Маевич бросил руль, остановил  пружину, прижал ее к груди, и
все заверте..."
     - Еще что? - спросил издатель так сухо, что писатель Кукушкин в ужасе и
смятении посмотрел на него и опустил глаза.
     -  А... еще...  вот... Зззаб...  бавно!  "Линевич  и Лидия,  стесненные
тяжестью водолазных костюмов, жадно  смотрели  друг на друга  сквозь круглые
стеклянные окошечки в головных шлемах... Над их головами шмыгали  пароходы и
броненосцы, но они не чувствовали этого. Сквозь неуклюжую, мешковатую одежду
водолаза  Линевич  угадывал полную  волнующуюся грудь  Лидии  и  ее  упругие
выпуклые бедра. Не помня себя, Линевич  взмахнул  в воде руками, бросился  к
Лидии, и все заверте..."
     - Не надо, - сказал издатель.
     - Что не надо? - вздрогнул писатель Кукушкин.
     - Не надо. Идите, идите с Богом.
     - В-вам... не нравится? У... у меня другие места есть... Внучек  увидел
бабушку в купальне... А она еще была молодая...
     -  Ладно, ладно.  Знаем! Не помня себя, он бросился к ней, схватил ее в
объятия, и все заверте...
     -  Откуда  вы  узнали?  -  ахнул,  удивившись,   писатель  Кукушкин.  -
Действительно, так и есть у меня.
     - Штука нехитрая. Младенец  догадается!  Теперь это, брат Кукушкин, уже
не читается. Ау! Ищи, брат Кукушкин, новых путей.
     Писатель Кукушкин с отчаянием в глазах почесал затылок и огляделся:
     - А где тут у вас корзина?
     - Вот она, - указал издатель.
     Писатель Кукушкин бросил свою рукопись в корзину, вытер носовым платком
мокрое лицо и лаконично спросил:
     - О чем нужно?
     - Первее  всего  теперь  читается естествознание и исторические  книги.
Пиши, брат Кукушкин, что-нибудь там о боярах, о жизни мух разных...
     - А аванс дадите?
     - Под боярина дам. Под муху дам. А под упругие бедра не дам! И под "все
завертелось" не дам!!!
     - Давайте под муху, - вздохнул писатель Кукушкин.
     Через неделю издатель Залежалов получил две рукописи. Были они такие:
     I. Боярская проруха
     Боярышня  Лидия,  сидя в своем  тереме  старинной  архитектуры,  решила
ложиться  спать.  Сняв с  высокой  волнующейся  груди  кокошник,  она  стала
стягивать  с  красивой  полной ноги  сарафан,  но  в  это время распахнулась
старинная дверь и вошел молодой князь Курбский.
     Затуманенным взором, молча,  смотрел он  на  высокую волнующуюся  грудь
девушки и ее упругие выпуклые бедра.
     - Ой, ты, гой, еси! - воскликнул он на старинном языке того времени.
     -  Ой,  ты,  гой, еси,  исполать тебе,  добрый  молодец! -  воскликнула
боярышня, падая князю на грудь, и - все заверте...
     II. Мухи и их привычки
     ОЧЕРКИ ИЗ ЖИЗНИ НАСЕКОМЫХ
     Небольшая  стройная муха с высокой грудью и  упругими бедрами ползла по
откосу запыленного окна.
     Звали ее по-мушиному - Лидия.
     Из-за  угла вылетела большая черная  муха, села  против первой  и с еле
сдерживаемым   порывом  страсти   стала  потирать   над   головой  стройными
мускулистыми  лапками.  Высокая  волнующаяся  грудь  Лидии  ударила в голову
черной мухи чем-то пьянящим... Простерши лапки, она крепко  прижала Лидию  к
своей груди, и все заверте...

        "Здание на песке"

     Я сидел в уголку и задумчиво смотрел на них.
     - Чья это  ручонка?  - спрашивал  муж Митя жену  Липочку,  теребя ее за
руку.
     Я уверен, что муж Митя довольно хорошо был  осведомлен о принадлежности
этой верхней конечности  именно  жене Липочке,  а не кому-нибудь  другому, и
такой вопрос задавался им просто из праздного любопытства...
     - Чья это маленькая ручонка?
     Самое  простое  - жене нужно  было  бы  ответить: "Мой  друг,  эта рука
принадлежит мне. Неужели ты не видишь сам?"
     Вместо этого жена считает необходимым беззастенчиво  солгать мужу прямо
в глаза:
     - Эта рука принадлежит одному маленькому дурачку.
     Не  опровергая очевидной  лжи,  муж Митя  обнимает  жену и  начинает ее
целовать. Зачем он это делает, бог его знает.
     Затем  муж бережно освобождает  жену из  своих объятий  и,  глядя на ее
неестественно полный живот, спрашивает меня:
     - Как ты думаешь, что у нас будет?
     Этот вопрос муж  Митя задавал мне  много раз, и я  каждый раз неизменно
отвечал:
     - Окрошка, на второе голубцы, а потом - крем.
     Или:
     - Завтра? Кажется, пятница.
     Отвечал я так потому, что не люблю глупых, празд-ных вопросов.
     - Да нет же! - хохотал он. - Что у нас должно родиться?
     - Что? Я  думаю, лишенным всякого риска мнением  будет, что у вас скоро
должен родиться ребенок.
     - Я знаю! А кто? Мальчик или девочка?
     Мне хочется дать ему практический совет: если он так интересуется полом
будущего ребенка, пусть  вскроет  столовым ножиком жену и посмотрит.  Но мне
кажется,  что  он будет немного шокирован  этим советом, и я говорю просто и
бесцельно:
     - Мальчик.
     -  Ха-ха!   Я  сам  так  думаю!  Такой   большущий,  толстый,   розовый
мальчуган... Судя по некоторым данным, он должен быть крупным ребенком... А?
Как ты думаешь... Что мы из него сделаем?
     Муж  Митя так надоел мне этими вопросами, что я хочу предложить  вслух:
"Котлеты под морковным соусом".
     Но говорю:
     - Инженера.
     -   Правильно.  Инженера  или  доктора.  Липочка!  Ты  показывала   уже
Александру  свивальнички? А нагрудничков еще не показывала? Как же это так?!
Покажи.
     Я  не  считаю  преступлением  со  стороны  Липочки  ее  забывчивость  и
осторожно возражаю:
     - Да зачем же показывать? Я после когда-нибудь увижу.
     - Нет, чего там после. Я уверен, тебя это должно заинтересовать.
     Передо мной раскладываются какие-то полотняные сверточки, квадратики.
     Я трогаю пальцем один и робко говорю:
     - Хороший нагрудничек.
     - Да это свивальник! А вот как тебе нравится сия вещь?
     Сия вещь решительно мне нравится. Я радостно киваю головой: