.
     - Послушайте...  -  после некоторого молчания  сказал  он, изо всех сил
стараясь взять тон залихватского ловеласа и уличного  покорителя  сердец.  -
Вам не страшно идти одной?
     -  Мне? -  приостановилась  дама, улыбаясь.  - Нисколько. Вы, вероятно,
хотите меня проводить?
     -  Да, -  сказал  писатель, придумывая фразу попошлее.  - Надо, пока мы
молоды, пользоваться жизнью.
     - Как? Как вы сказали?  - восторженно вскричала  дама. - Пока молоды...
пользоваться жизнью. О, какие это слова! Пойдемте ко мне!
     -  А что мы у  вас будем делать? - напуская на  лицо  циничную  улыбку,
спросил знаменитый писатель.
     - О, что мы  будем делать!.. Я  так счастлива. Я дам  вам  альбом  - вы
запишете  те прекрасные слова,  которыми  вы обмолвились.  Потом вы прочтете
что-нибудь из своих произведений. У меня есть все ваши книги!
     -  Вы  меня принимаете за кого-то другого,  -  делаясь  угрюмым, сказал
Перезвонов.
     - Боже мой, милый Иван Алексеевич...  Я прекрасно  изучила  на вечерах,
где  вы  выступали  на  эстраде,  ваше  лицо, и  знакомство  с вами  мне так
приятно...
     - Просто я маляр Авксентьев, - резко перебил ее Перезвонов. - Прощайте,
милая бабенка. Меня в трактире ждут благоприятели. Дербалызнем там. Эх вы!!
     IV
     - Прах  их побери, так  называемых порядочных женщин. Я думаю, если  бы
она привела меня к себе, то усадила бы в покойное кресло и спросила - отчего
я  такой  бледный, не  заработался ли?  Благоговейно поцеловала  бы  меня  в
височную кость, а завтра весь город узнал бы, что Перезвонов был у Перепетуи
Ивановны... Черррт! Нет, Перезвонов... Ищи женщину не здесь,  а где-нибудь в
шантане, где публика совершенно беззаботна насчет литературы.
     Он поехал  в шантан.  Разделся, как  самый обыкновенный человек, сел за
столик, как самый обыкновенный человек, и ему, как  обыкновенному  человеку,
подали вина и закусок.
     Мимо него проходила какая-то венгерка.
     -  Садитесь  со  мной,  -  сказал  писатель.  -  Выпьем  хорошенько   и
повеселимся.
     - Хорошо, - согласилась венгерка. - Познакомимся, интересный мужчина. Я
хочу рябчиков.
     Через минуту ее отозвал распорядитель.
     Когда она вернулась, писатель недовольно спросил:
     - Какой это дурак отзывал вас?
     -  Это здесь компания  сидит в углу.  Они расспрашивали, зачем вы  сюда
приехали и о чем со мной говорили. Я сказала,  что вы предложили мне "выпить
и повеселиться". А они смеялись и потом говорят: "Эта Илька всегда напутает.
Перезвонов не мог сказать так!"
     - Черррт! - прошипел писатель. - Вот что Илька... Вы сидите - кушайте и
пейте, а я расплачусь и уеду. Мне нужно.
     - Да расплачиваться не надо, - сказала Илька. - За вас уже заплачено.
     - Что за глупости?! Кто мог заплатить?
     -  Вон  тот  толстый  еврей-банкир.  Подзывал  сейчас  распорядителя  и
говорит:  "За все, что  потребует  тот  господин,  - плачу я! Перезвонов  не
должен  расплачиваться".  Мне  дал пятьдесят  рублей,  чтобы я ехала с вами.
Просил ничего с вас не брать.
     Она с суеверным ужасом посмотрела на Перезвонова и спросила:
     - Вы, вероятно... переодетый пристав?..
     Перезвонов вскочил, бросил  на стол несколько трехрублевок и направился
к выходу.
     Сидящие  за столиками  посетители встали, обернулись к нему,  и  - гром
аплодисментов  прокатился  по  зале...  Так   публика  выражала  восторг   и
преклонение перед  своим  любимцем,  знаменитым  писателем.  Бывшие  в  зале
репортеры выхватили из карманов книжки  и со слезами умиления стали заносить
туда свои впечатления. А когда  Перезвонов вышел в переднюю, он наткнулся на
лакея, который  служил  ему. Около лакея толпилась публика, и он продавал по
полтиннику за  штуку  окурки  папирос,  выкуренных  Перезвоновым за  столом.
Торговля шла бойко.
     V
     Оставив  позади  себя  восторженно  гудящую  публику  и   стремительных
репортеров, Перезвонов слетел  с лестницы, вскочил на извозчика и велел  ему
ехать в лавчонку, которая отдавала на прокат немудрые маскарадные костюмы...
     Через полчаса на  шумном маскарадном  балу в паре  с испанкой  танцевал
веселый турок, украшенный громадными наклеенными усами и горбатым носом.
     Турок веселился вовсю - кричал, хлопал в ладоши, визжал,  подпрыгивал и
напропалую ухаживал за своей испанкой.
     -  Ходы сюда! - кричал он, выделывая  ногами выкрутасы. -  Целуй  менэ,
барышна, на морда.
     -  Ах,  какой вы веселый  кавалер, - говорила восхищенная испанка.  - Я
поеду с вами ужинать!..
     - Очин прекрасно, - хохотал турок, семеня возле дамы. - Одын ужин
     - и никаких Перезвонов!
     Было два часа ночи.
     Усталый, но довольный Перезвонов  сидел в уютном ресторанном  кабинете,
на диване рядом с хохотушкой-испанкой  и взасос целовался  с ней. Усы его  и
нос лежали тут же  на столе, и  испанка,  шутя, пыталась надеть ему турецкий
нос на голову и на подбородок.
     Перезвонов хлопал себя по широким шароварам и пел, притоптывая:
     Ой, не плачь, Маруся, - ты будешь моя!
     Кончу мореходку, женюсь я на тебя...
     Испанка потянулась к нему молодым теплым телом.
     -  Позвони  человеку,  милый, чтобы он  дал  кофе и больше не входил...
Хорошо?
     Перезвонов потребовал кофе,  отослал лакея и  стал возиться с какими-то
крючками на лифе испанки...
     VI
     В дверь осторожно постучались.
     - Ну? - нетерпеливо крикнул Перезвонов. - Нельзя!
     Дверь распахнулась, и из  нее показалась странная  процессия... Впереди
всех шел маленький белый поваренок, неся на  громадном  блюде сдобный хлеб и
серебряную  солонку  с  солью.  За поваренком следовал  хозяин  гостиницы, с
бумажкой  в  руках,  а   сзади  буфетчица,  кассир  и  какие-то  престарелые
официанты.
     Хозяин выступил вперед и, утирая слезы, сказал, читая по бумажке:
     - "Мы счастливы выразить свой восторг  и  благодарность  гордости нашей
литературы,  дорогому Ивану  Алексеичу, за  то, что он почтил наше  скромное
коммерческое учреждение  своим драгоценным  посещением, и просим его от души
принять  по старорусскому обычаю хлеб-соль, как память, что под нашим кровом
он вкусил женскую любовь, это украшение нашего бытия"... В дверях показались
репортеры.
     VII
     Вернувшись домой, Перезвонов застал жену в слезах.
     - Чего ты?!
     - Милый... Я так беспокоилась... Отчего ты такой бледный?.. Я  думала -
ушел... Там женщины разные!.. Масленица... Думаю, изменит мне...
     - Где там! - махнув рукой, печально вздохнул знаменитый писатель.
     - Где там!

        "Сухая Масленица"

     I
     Знаменитый писатель Иван  Перезвонов задумал изменить  своей жене. Жена
его была хорошей доброй  женщиной, очень любила своего знаменитого мужа,  но
это-то, в конце концов, ему и надоело.
     Целый  день  Перезвонов был  на глазах жены  и  репортеров... Репортеры
подстерегали, когда  жена  куда-нибудь уходила, приходили  к  Перезвонову  и
начинали  бесконечные  расспросы.  А  жена улучала  минуту,  когда  не  было
репортеров, целовала писателя  в  нос, уши  и волосы и,  замирая  от  любви,
говорила:
     -  Ты  не  бережешь  себя...  Если ты не думаешь о  себе  и обо мне, то
подумай о России, об искусстве и отечественной литературе.
     Иван Перезвонов, вздыхая, садился в  уголку  и делал вид, что думает об
отечественной литературе и о России. И было ему смертельно скучно.
     В конце концов писатель сделался нервным, язвительным.
     - Ты что-то бледный сегодня? -  спрашивала жена,  целуя мужа где-нибудь
за ухом или в грудо-брюшную преграду.
     - Да, -  отстраняясь, говорил муж. - У  меня  индейская чума  в  легкой
форме. И сотрясение мозга! И воспаление почек!!
     - Милый!  Ты шутишь,  а мне больно... Не надо так... - умоляюще просила
жена и целовала знаменитого писателя в ключицу или любовно прикладывалась  к
сонной артерии...
     Иногда жена, широко раскрывая глаза, тихо говорила:
     - Если ты мне когда-либо изменишь - я умру.
     - Почему? - лениво спрашивал муж. - Лучше живи. Чего там.
     - Нет, - шептала жена, смотря вдаль остановившимися глазами. - Умру.
     - Господи! - мучился писатель Перезвонов. - Хотя бы она меня стулом  по
голове  треснула или  завела интригу  с репортером каким- нибудь... Все-таки
веселее!
     Но  стул  никогда не  поднимался  над  головой Перезвонова, а репортеры
боялись жены и старались не попадаться ей на глаза.
     II
     Однажды была Масленица. Всюду веселились, повесничали на легкомысленных
маскарадах, пили много вина и пускались в разные шумные авантюры...
     А знаменитый писатель  Иван Перезвонов сидел дома,  ел домашние блины и
слушал разговор жены, беседовавшей с солидными, положительными гостями.
     -  Ване  нельзя  много пить. Одну  рюмочку, не  больше. Мы теперь пишем
большую повесть. Мерзавец этот Солунский!
     - Почему? - спрашивали гости.
     - Как  же. Писал  он  рецензию о  новой Ваниной  книге и сказал, что он
слишком схематизирует взаимоотношения героев. Ни стыда у людей, ни совести.
     Когда гости ушли, писатель лежал на диване и читал газету. Не зная, чем
выразить  свое  чувство  к  нему,  жена подошла к дивану, стала на колени и,
поцеловав писателя в предплечье, спросила:
     - Что с тобой? Ты, кажется, хромаешь?
     -  Ничего,  благодарю  вас,  -  вздохнул  писатель.  -  У  меня  только
разжижение мозга и цереброспинальный менингит. Я пойду пройдусь...
     -  Как, -  испугалась жена.  -  Ты  хочешь  пройтись? Но на тебя  может
наехать автомобиль или обидят злые люди.
     - Не может этого быть, - возразил Перезвонов, - до сих пор меня обижали
только добрые люди.
     И, твердо отклонив предложение жены  проводить его, писатель Перезвонов
вышел из дому.
     Сладко вздохнул усталой от комнатного  воздуха  грудью и подумал: "Жена
невыносима. Я молод и жажду впечатлений. Я изменю жене".
     III
     На углу двух улиц стоял писатель и жадными глазами глядел на оживленный
людской муравейник.
     Мимо  Перезвонова  прошла молодая, красивая дама,  внимательно оглядела
его и слегка улыбнулась одними глазами.
     "Ой-ой, - подумал Перезвонов.  - Этого так нельзя оставить...  Не нужно
забывать, что нынче Масленица - многое дозволено".  Он  повернул за дамой и,
идя сзади, любовался ее вздрагивающими плечами и тонкой талией.
     - Послушайте...  - после некоторого молчания  сказал он,  изо  всех сил
стараясь взять тон  залихватского ловеласа  и уличного  покорителя сердец. -
Вам не страшно идти одной?
     -  Мне? -  приостановилась дама,  улыбаясь. - Нисколько.  Вы, вероятно,
хотите меня проводить?
     -  Да, -  сказал писатель, придумывая фразу попошлее. -  Надо, пока  мы
молоды, пользоваться жизнью.
     - Как? Как  вы  сказали? - восторженно вскричала дама. - Пока молоды...
пользоваться жизнью. О, какие это слова! Пойдемте ко мне!
     - А  что мы у  вас  будем делать? - напуская на лицо  циничную  улыбку,
спросил знаменитый писатель.
     - О, что мы  будем делать!..  Я  так счастлива.  Я дам вам альбом  - вы
запишете  те  прекрасные слова, которыми вы  обмолвились.  Потом вы прочтете
что-нибудь из своих произведений. У меня есть все ваши книги!
     -  Вы меня  принимаете за  кого-то другого, - делаясь  угрюмым,  сказал
Перезвонов.
     - Боже мой, милый Иван  Алексеевич... Я прекрасно  изучила  на вечерах,
где  вы  выступали  на  эстраде,  ваше  лицо, и  знакомство с  вами мне  так
приятно...
     - Просто я маляр Авксентьев, - резко перебил ее Перезвонов. - Прощайте,
милая бабенка. Меня в трактире ждут благоприятели. Дербалызнем там. Эх вы!!
     IV
     - Прах их побери, так  называемых порядочных женщин.  Я  думаю, если бы
она привела меня к себе, то усадила бы в покойное кресло и спросила - отчего
я  такой  бледный,  не  заработался  ли? Благоговейно  поцеловала  бы меня в
височную кость, а завтра весь город узнал бы, что Перезвонов был у Перепетуи
Ивановны... Черррт! Нет, Перезвонов...  Ищи женщину не здесь, а где-нибудь в
шантане, где публика совершенно беззаботна насчет литературы.
     Он поехал в шантан.  Разделся,  как  самый обыкновенный человек, сел за
столик, как самый обыкновенный человек,  и  ему, как обыкновенному человеку,
подали вина и закусок.
     Мимо него проходила какая-то венгерка.
     -  Садитесь   со  мной,  -  сказал  писатель.  -  Выпьем  хорошенько  и
повеселимся.
     - Хорошо, - согласилась венгерка. - Познакомимся, интересный мужчина. Я
хочу рябчиков.
     Через минуту ее отозвал распорядитель.
     Когда она вернулась, писатель недовольно спросил:
     - Какой это дурак отзывал вас?
     -  Это здесь компания сидит в  углу.  Они расспрашивали,  зачем вы сюда
приехали и о чем со мной говорили. Я сказала, что  вы предложили мне "выпить
и повеселиться". А они смеялись и потом говорят: "Эта Илька всегда напутает.
Перезвонов не мог сказать так!"
     - Черррт! - прошипел писатель. - Вот что Илька... Вы сидите - кушайте и
пейте, а я расплачусь и уеду. Мне нужно.
     - Да расплачиваться не надо, - сказала Илька. - За вас уже заплачено.
     - Что за глупости?! Кто мог заплатить?
     -  Вон  тот  толстый  еврей-банкир.  Подзывал  сейчас  распорядителя  и
говорит:  "За  все, что потребует  тот господин, -  плачу я!  Перезвонов  не
должен  расплачиваться". Мне дал пятьдесят рублей,  чтобы  я  ехала  с вами.
Просил ничего с вас не брать.
     Она с суеверным ужасом посмотрела на Перезвонова и спросила:
     - Вы, вероятно... переодетый пристав?..
     Перезвонов вскочил,  бросил на стол несколько трехрублевок и направился
к выходу.
     Сидящие за  столиками  посетители встали, обернулись к нему, и  -  гром
аплодисментов   прокатился  по  зале...  Так  публика  выражала  восторг   и
преклонение  перед  своим  любимцем,  знаменитым  писателем. Бывшие  в  зале
репортеры выхватили из карманов книжки и со слезами умиления стали  заносить
туда свои впечатления. А когда Перезвонов вышел в переднюю, он  наткнулся на
лакея, который служил ему. Около лакея  толпилась публика, и он продавал  по
полтиннику за  штуку  окурки  папирос,  выкуренных Перезвоновым  за  столом.
Торговля шла бойко.
     V
     Оставив  позади  себя   восторженно  гудящую  публику  и  стремительных
репортеров, Перезвонов слетел с лестницы,  вскочил на извозчика  и велел ему
ехать в лавчонку, которая отдавала на прокат немудрые маскарадные костюмы...
     Через  полчаса на шумном маскарадном балу  в  паре  с испанкой танцевал
веселый турок, украшенный громадными наклеенными усами и горбатым носом.
     Турок веселился вовсю - кричал, хлопал в ладоши, визжал, подпрыгивал  и
напропалую ухаживал за своей испанкой.
     -  Ходы сюда!  - кричал  он, выделывая  ногами выкрутасы. - Целуй менэ,
барышна, на морда.
     -  Ах,  какой вы  веселый кавалер, - говорила восхищенная  испанка. - Я
поеду с вами ужинать!..
     - Очин прекрасно, - хохотал турок, семеня возле дамы. - Одын ужин
     - и никаких Перезвонов!
     Было два часа ночи.
     Усталый, но  довольный  Перезвонов сидел в уютном ресторанном кабинете,
на диване  рядом с хохотушкой-испанкой и взасос целовался с ней.  Усы  его и
нос лежали тут же  на  столе, и  испанка, шутя, пыталась надеть ему турецкий
нос на голову и на подбородок.
     Перезвонов хлопал себя по широким шароварам и пел, притоптывая:
     Ой, не плачь, Маруся, - ты будешь моя!
     Кончу мореходку, женюсь я на тебя...
     Испанка потянулась к нему молодым теплым телом.
     - Позвони  человеку, милый, чтобы он  дал кофе  и  больше  не входил...
Хорошо?
     Перезвонов потребовал  кофе, отослал лакея и  стал возиться с какими-то
крючками на лифе испанки...
     VI
     В дверь осторожно постучались.
     - Ну? - нетерпеливо крикнул Перезвонов. - Нельзя!
     Дверь  распахнулась, и из нее  показалась странная процессия... Впереди
всех шел маленький белый  поваренок, неся на громадном блюде сдобный  хлеб и
серебряную  солонку с  солью. За  поваренком  следовал хозяин  гостиницы,  с
бумажкой  в  руках,  а   сзади  буфетчица,  кассир  и  какие-то  престарелые
официанты.
     Хозяин выступил вперед и, утирая слезы, сказал, читая по бумажке:
     - "Мы счастливы  выразить  свой восторг и  благодарность гордости нашей
литературы,  дорогому  Ивану  Алексеичу, за то, что он почтил наше  скромное
коммерческое учреждение своим драгоценным посещением,  и просим его от  души
принять по старорусскому обычаю хлеб-соль, как память, что под нашим  кровом
он вкусил женскую любовь, это украшение нашего бытия"... В дверях показались
репортеры.
     VII
     Вернувшись домой, Перезвонов застал жену в слезах.
     - Чего ты?!
     - Милый... Я так беспокоилась... Отчего ты такой  бледный?.. Я думала -
ушел... Там женщины разные!.. Масленица... Думаю, изменит мне...
     - Где там! - махнув рукой, печально вздохнул знаменитый писатель.
     - Где там!

        "Магнит"

     I
     Первый раз в жизни я имел свой собственный телефон. Это  радовало меня,
как ребенка. Уходя утром из дому, я с напускной небрежностью сказал жене:
     - Если мне будут звонить, - спроси кто и запиши номер.
     Я прекрасно знал, что ни одна душа  в мире, кроме монтера и  телефонной
станции, не имела  представления о том,  что я уже восемь  часов  имею  свой
собственный телефон,  но бес  гордости и  хвастовства захватил меня  в  свои
цепкие  лапы, и я, одеваясь в передней, кроме жены,  предупредил горничную и
восьмилетнюю Китти, выбежавшую проводить меня:
     - Если мне будут звонить, - спросите кто и запишите номер.
     - Слушаю-с, барин!
     - Хорошо, папа!
     И я вышел  с сознанием собственного достоинства  и солидности, шагал по
улицам  так важно, что нисколько бы не удивился, услышав сзади себя разговор
прохожих:
     - Смотрите, какой он важный!
     -  Да,  у  него такой дурацкий  вид, как будто он  только что обзавелся
собственным телефоном.
     II
     Вернувшись  домой,  я был несказанно удивлен  поведением горничной: она
открыла дверь, отскочила от меня, убежала за вешалку и, выпучив глаза, стала
оттуда манить меня пальцем.
     - Что такое?
     - Барин, барин, - шептала она, давясь от смеха. - Подите-ка,  что я вам
скажу! Как бы только барыня не услыхала...
     Первой  мыслью моей было, что она пьяна; второй  -  что  я вскружил  ей
голову своей наружностью и она предлагает вступить с ней в преступную связь.
     Я подошел ближе, строго спросив:
     - Чего ты хочешь?
     -  Тш...  барин. Сегодня к  Вере  Павловне не приезжайте ночью,  потому
ихний муж не едет в Москву.
     Я растерянно посмотрел на загадочное, улыбающееся лицо горничной и  тут
же решил, что она по-прежнему  равнодушна ко мне, но спиртные напитки лишили
ее душевного равновесия и она говорит первое, что взбрело ей на ум.
     Из детской  вылетела  Китти,  с  размаху  бросилась ко  мне  на  шею  и
заплакала.
     - Что случилось? - обеспокоился я.
     - Бедный папочка! Мне жалко, что ты будешь  слепой... Папочка, лучше ты
брось эту драную кошку, Бельскую.
     - Какую... Бельс-ку-ю? - ахнул я, смотря ей прямо в заплаканные глаза.
     - Да твою любовницу. Которая играет в  театре. Клеманс сказала, что она
драная кошка. Клеманс сказала, что,  если ты ее не бросишь, она  выжжет тебе
оба  глаза  кислотой,  а  потом она  просила,  чтобы  ты сегодня обязательно
приехал  к ней в шантан. Я мамочке  не говорила, чтобы ее не расстраивать, о
глазах-то.
     Вне себя я оттолкнул Китти и бросился к жене.
     Жена  сидела  в моем рабочем  кабинете  и держала  в  руках  телефонную
трубку. Истерическим, дрожащим от слез голосом она говорила:
     - И  это  передать... Хорошо-с... Можно и это  передать.  И  поцелуи...
Что?.. Тысячу поцелуев. Передам и это. Все равно уж заодно.
     Она повесила телефонную трубку, обернулась и, смотря мне прямо в глаза,
сказала странную фразу:
     - В  вашем  гнездышке на  Бассейной бывать уже  опасно.  Муж,  кажется,
проследил.
     - Это дом сумасшедших! - вскрича