еременился  -  здесь  проходила  узкая  дорога,
окаймлявшая унылый  обрыв,  на  обочинах  высились  в  рост  человека густые
заросли  полыни.  Параллельно дороге  были  проложены рельсы,  тянувшиеся из
расположенного повыше тоннеля. Возможно, это была та же линия метро. Мужчина
захотел проверить свою догадку, но название станции над входом обозначено не
было.
     Прямая дорога для  преследования неудобна -  в  любую минуту врач может
обернуться, но, к счастью, он шел ничего не замечая. Поди тут пойми: надулся
ли  он  от спеси или просто ушел в  свои мысли.  Через просветы полыни внизу
виднелось серое море.  Здания, выстроившиеся вдоль обрыва, выделялись на его
фоне  поперечными желтыми полосами,  дрожали в  жарком  августовском мареве.
Если даже это склады, они прекрасно вписались в ландшафт.
     Мужчина зашагал вниз по крутой каменной лестнице и примерно на середине
склона увидел торговую улицу.  Обрыв нависал козырьком, поэтому сверху улицу
не  было  видно.  Каждый пятый магазин овощной или  цветочный,  торговля шла
вроде не  очень бойко.  Может быть,  эти  магазины тоже обслуживают клинику?
Примерно от середины улицы снова шла вверх прорезавшая холм дорога.  В конце
ее стоял украшенный искусственными орхидеями Дзидзо, бог - покровитель детей
и путников,  струйка,  бежавшая из водоотводной трубы,  образовала у его ног
пенящееся озерцо.  Дорога под конец перешла в  лестницу.  Поднявшись по ней,
мужчина вышел к  жилому массиву,  обрыв не  нависал над  ним,  вверху синело
небо.
     По  всему склону разбросаны были  неухоженные газоны и  чахлые деревца,
меж  которых торчали такие  же  жалкие  домишки.  Склон  выгибался наподобие
линзы,  плохо просматривался,  и  можно было разглядеть лишь два-три десятка
домов.  Все  двухэтажные,  с  входом  посередине;  правая и  левая  половины
предназначались каждая для  одной семьи;  некоторые дома  рассчитаны были на
четыре семьи  -  первый и  второй этажи их  делились еще  надвое.  Это  были
старомодные постройки -  фасады грубо оштукатурены, маленькие окна в толстых
деревянных рамах.  Скорее  всего,  дома  для  врачей или  служащих клиники -
удивительно унылый пейзаж. Совсем мертвый, возможно, из-за валявшихся кругом
искореженных велосипедов, поломанных клеток - в них раньше держали, наверно,
мелкую живность.  А  может  быть,  в  этих  зданиях разместились специальные
лаборатории или больничные палаты. Впрочем, как знать, не выселены ли отсюда
- по плану реконструкции - жильцы.
     Наконец  у  одного  из  домов  врач  остановился.  Дорожка  петляла  от
постройки к постройке,  будто на детском рисунке, вдобавок густые насаждения
ограничивали видимость -  для преследования очень удобно.  Но и наблюдать за
врачом стало труднее.  Дом,  у которого он остановился,  отличался от прочих
лишь висящей на стене табличкой с номером 5-4,  да еще серая штукатурка чуть
отливала зеленью.  Спроси кто-нибудь мужчину,  как  пройти сюда  от  дороги,
вырытой в холме, он бы не смог ничего объяснить. Помнил лишь, что далеко.
     Увидав,  как врач вынул из ящика почту и поднялся по лестнице, мужчина,
пригнувшись за  кустами,  одним махом проскочил двор  и  стал осматриваться.
Почтовых ящиков  было  четыре;  судя  по  покрывающей их  пыли  и  ржавчине,
использовался лишь один.  Врач стоял спиной к  грязному окну,  в  котором он
вырисовывался темным силуэтом, на лестничной площадке и, согнувшись, возился
с  замком.  Левая  дверь  на  втором этаже.  Воздух насыщен буроватой пылью,
пахнет  падалью.  Мужчина  вздрогнул от  дурного  предчувствия.  Способность
мыслить растопилась, как жир в кипятке, стала тоньше бумаги. Его терзала уже
не мысль о  свидании жены с любовником,  он боялся обнаружить ее труп.  Если
это одно из зданий клиники,  здесь, вполне возможно, ставятся опыты на живых
людях.  И  это настолько мерзкое дело,  что грязные опыты свои врач ставит в
одиночку, даже присутствие медсестры нежелательно.
     Мужчина обошел вокруг дома.  На противоположной его стороне, выходившей
на  северо-восток,  окна были маленькие -  наверно,  здесь кухни или  ванные
комнаты.  Вернувшись  к  дверям,  он  увидел,  что  одно  из  окон  открыто.
Прижавшись к  стене,  мужчина весь обратился в  слух.  Хриплый рев  парохода
прозвучал точно призыв о  помощи.  Грохот улицы проникал в каждую клетку его
тела.  Где-то пролетел вертолет. Но человеческих голосов не слыхать. Неужели
они  так  близко прильнули друг  к  другу,  что  нет  никакой нужды говорить
громко;  а  может,  они шепчутся?  Или у  жены во рту кляп и она вообще не в
состоянии говорить?  А  если врач держался в закусочной так спокойно потому,
что жена превратилась в труп, над которым время уже не властно?
     Мужчина быстро прикинул расстояние до  окна и  стал искать какой-нибудь
выступ или удобное углубление -  опору для ног.  Он  был готов к  тому,  что
перед ним возникнет сцена,  которую вовсе не  хотелось бы  видеть.  Близится
расплата.  Чего уж  теперь страшиться новой раны,  когда старая так глубока.
Вдоль декоративного карниза над  входом шла  водосточная труба.  Расположена
удобно,  но  очень  уж  проржавела,  может  не  выдержать его.  Подпрыгнуть,
воспользовавшись спортивными туфлями?  Нет,  слишком высоко.  Неужели он  не
изловчится?  В  соседнем доме на  самом верху лестницы,  ведущей на  плоскую
крышу,  виднеется какая-то  конусообразная конструкция.  Наверно,  выход  на
крышу.  Не исключено,  что и  в  этом доме наверху есть подобное устройство.
Если проникнуть снизу не удастся, нужно попробовать ворваться к ним сверху.
     Мужчина поднялся на второй этаж -  да, как он и предполагал, с площадки
вверх шла еще одна лестница.  Дверь,  ведущая на  крышу,  заперта на висячий
замок;  но пробой совсем разъела ржавчина - скрутить его и вырвать ничего не
стоило.  Заскрипели дверные петли,  но звук,  короткий и резкий, легко можно
было спутать с криком фазана.  Мужчина выждал - ничего, все тихо. Значит, не
обратили внимания.  День был не очень-то солнечный, но отражавшиеся от крыши
лучи слепили глаза.  Под  ногами крошился,  как сухое печенье,  толстый слой
слежавшейся пыли.
     Он  лег животом на  низкий,  доходивший до колен барьер и  высунулся до
отказа вперед.  Мешал козырек над окном -  он увидел,  и то с трудом, только
распахнутые  оконные  створки.   Ширина  козырька  не  превышала  пятнадцати
сантиметров, и, даже добравшись до него, он вряд ли сможет там устоять.
     Вдруг из  комнаты донесся отчаянный вопль.  Вопль женщины.  Она кричала
нечеловеческим голосом,  и  разобрать,  жена это  или нет,  было невозможно.
Короткий,  неясный разговор -  и опять, то утихая, то нарастая вновь, звучит
низкий сдавленный вопль.
     От  неожиданности мужчина  сжался,  словно  облитый  кипятком  дождевой
червь.  Мозг отчаянно сверлила мысль:  что делать,  как заглянуть в комнату?
Цепляясь носками туфель за барьер, он ухватился за водосточную трубу и повис
вниз  головой.  Прильнув грудью к  стене,  он  понимал:  назад пути  нет.  К
счастью,  водосточная труба здесь проржавела меньше, чем внизу. Теперь нужно
спуститься как можно ниже.  Только бы выдержали крепящие трубу скобы, тогда,
пожалуй,  он сможет,  уцепившись за них,  заглянуть в комнату.  А если труба
развалится и  он полетит вниз,  надо бы постараться упасть на ноги,  подошвы
его туфель должны спружинить.
     Вопли женщины перемежались короткими стонами.  В углу комнаты виднелась
кровать.  На  белой простыне лежал навзничь врач,  совершенно голый.  Одеяло
валялось на полу,  кровать вся на виду,  но женщины там нет. Однако голос ее
звучал не умолкая.  Источником его был, вероятно, огромный динамик, стоявший
у изголовья. Стены сплошь были увешаны фотографиями обнаженных женщин. Голос
в динамике вопил все громче и,  проходя какие-то сложные модуляции, заполнял
комнату.  В  этом  невообразимом шуме  лежал врач,  между ног  у  него стоял
какой-то сосуд.
     Взгляды их  встретились.  Врач  вскочил,  схватил лежавшее у  изголовья
полотенце и,  обмотав его вокруг бедер,  бросился к окну. Мужчина еще крепче
вцепился в  трубу.  Врач протянул руку и  схватил мужчину за  пояс.  Пытаясь
вырваться,  мужчина неловко повернулся,  и  труба  беззвучно обломилась.  Он
повис  в  воздухе.   Врач  пытался  освободить  руку,   но  вытащить  ее  из
затянувшегося пояса не смог и, увлекаемый тяжестью мужчины, полетел вместе с
ним вниз.
     Так,  в  обнимку,  они и рухнули наземь.  Сделав в воздухе пол-оборота,
врач оказался внизу.  Мужчина упал удачно,  отделавшись царапинами,  но врач
сильно ушибся и потерял сознание.  Его большое,  поросшее белым пушком нагое
тело  лежало  навзничь,  глаза  были  открыты,  и  это  производило  ужасное
впечатление. Но он дышал, и пульс у него бился.
     Мужчина поправил полотенце на бедрах врача.  Все поприличнее.  Потом он
подумал:  хорошо бы выключить магнитофон, по-прежнему издававший непрерывные
женские  вопли.   И  нужно  еще  позвонить.  Там,  безусловно,  должна  быть
телефонная книга,  придется только поискать.  Словом, хочешь не хочешь, надо
подняться в  комнату.  Парадное было  заперто  изнутри.  Теперь  он  уже  не
опасался,  что его кто-то  увидит,  и,  спустившись с  крыши на карниз окна,
повис на  нем,  потом раскачался и  бросил свое  тело  в  комнату.  Выключил
магнитофон. В ушах осталось прерывистое дыхание женщины.
     Не  успел  он  подойти  к  телефону,   как  раздался  звонок.   Мужчина
заколебался,  но  делать было нечего.  Дождавшись третьего звонка,  он  снял
трубку.
     Послышался спокойный мужской голос:
     - Не беспокойтесь,  мне все известно.  Подождите, пожалуйста, никуда не
уходите.
     - Вы все видели?
     - Что с пострадавшим?
     - Кажется, без сознания.
     - Оставьте  его  на  месте,  если  возможно,  положите  на  лоб  мокрое
полотенце. Поищите зонт или что-нибудь в этом роде, надо прикрыть его голову
от солнца. Мчусь к вам.


     Во  всем  случившемся нельзя  винить  одного  лишь  старого  охранника.
Половина вины на  нем  самом -  не  кто  иной,  как  он,  счел предположения
охранника разумными,  поддался на его уговоры. Вот и попал в передрягу. Мало
того,  что напрасно притащился сюда, еще и в историю влип. Не исключено, что
и полицию вызовут. Голос по телефону сказал "не беспокойтесь", но что значит
"не беспокойтесь"?  Говорит, мол, ему все известно, но что? Странные намеки.
Если бежать, то сейчас же.
     Он решил не мешкая подняться на крышу за портфелем и  пиджаком.  Выходя
из комнаты,  вынул из магнитофона кассету с записью женского крика и спрятал
в  задний карман брюк.  Дверь  он  оставил незапертой.  В  прихожую ворвался
ветер.  Мужчина прошелся по крыше.  Отсюда открывался обзор куда шире, чем с
земли,  но не настолько, как ему представлялось. Во дворе, выходившем на юг,
по-прежнему лежал навзничь врач, а вдали раскинулось море - под разорванными
редкими облаками,  точно позолоченные,  сверкали волны.  Наверно,  в  той же
стороне и дорога из города, по которой он поднялся сюда. На запад, насколько
видел глаз, простирался жилой массив. Чутье подсказывало ему, что на востоке
должны находиться здания клиники,  но увидеть их было невозможно из-за густо
разросшейся кленовой  рощи.  На  севере  до  самого  горизонта тянулась цепь
холмов,  а  прямо перед ними  высилось многоэтажное здание.  Оно  было  чуть
пониже торчавшей левее  красно-белой  полосатой трубы  какого-то  завода,  -
значит, действительно очень высокое здание.
     Слышится  приближающийся шум  мотора.  Из-за  холмов  выскакивает белый
фургон.  Он  мчится  на  предельной  скорости  и,  проскочив  между  домами,
сворачивает  прямо  сюда.   Если  бежать,   то  сейчас  же.  Он  поколебался
секунду-другую и -  опоздал.  Не успел мужчина спуститься по лестнице, как у
входной двери раздался скрип тормозов -  путь отрезан.  Что ж,  чем дрожать,
лучше встретить прибывших спокойно, с достоинством. Он вошел в комнату.
     На машине приехало трое мужчин в белых халатах. Нет, мужчин было только
двое,  третьей оказалась похожая на мальчишку женщина с коротко остриженными
волосами.  Один  из  мужчин худой  и  низкорослый,  другой -  среднего роста
толстяк.  Все  трое  разом  подняли головы к  окну,  из  которого выглядывал
мужчина,  и коротышка в белом халате,  как бы выступая от имени всей троицы,
поднял вверх палец.  Видно,  хотел показать -  мол,  у  них  нет  враждебных
намерений.
     Коротышка склонился над  лежавшим на  земле  врачом.  Глянул в  зрачки,
проверил рефлекс суставов -  он делал все быстро и ловко.  Двое других, стоя
поодаль,  внимательно наблюдали за  его действиями.  Потом коротышка сдернул
полотенце.  Женщина в белом халате,  опустив глаза,  смущенно переминалась с
ноги на ногу.
     Толстяк вытащил из  машины носилки.  Восприняв это как сигнал,  женщина
направилась к  дому.  Мужчина  растерялся.  Ему  стало  неловко,  будто  она
собралась обследовать его собственную комнату.  А может, не стоит относиться
к ней как к обычной женщине -  разве не эта тихоня только что присутствовала
при осмотре дежурного врача?
     - Возвращайтесь быстрее.
     Крепко сложенная смуглая женщина лет двадцати пяти, на вид решительная,
но  в  ней  нет  ничего мальчишеского,  как  ему показалось сверху из-за  ее
прически.
     Мужчина вышел в коридор ей навстречу и начал оправдываться:
     - Поверьте, я не виноват. Объяснить это трудно, но...
     Кивнув с понимающим видом,  точно успокаивая его, женщина проскользнула
в  комнату.  Иронически улыбаясь,  она обвела взглядом фотографии обнаженных
девиц,  развешанные по стенам,  и подошла к кровати.  Скомкав лежавшие рядом
листки туалетной бумаги,  она ухватила ими странный предмет, стоявший прежде
между ног у врача.
     - Знаете, что это такое? - спросила она.
     Как  объяснила женщина,  это  был  сосуд  для  сбора  мужского  семени.
Существует система продажи его  Банку  мужского семени;  цена  назначается с
учетом  целого  ряда  критериев:  возраста,  состояния здоровья,  внешности,
физических   данных,    коэффициента   умственного   развития,    показателя
наследственности; для врача установлена цена в тысячу двести восемьдесят иен
за грамм.  Не будем сейчас обсуждать саму проблему,  но дело в том, что врач
уже  несколько дней  извергает семя.  Хотя количество желающих подвергнуться
искусственному оплодотворению не так уж велико, но, поскольку он чрезвычайно
активно поставляет семя, доля его и Банке мужского семени непрерывно растет,
и  возникла опасность,  что,  если  так  пойдет и  дальше,  он  станет отцом
большинства  зачатых  искусственно  детей.   Причина  здесь   новее   не   в
честолюбивом  замысле  увеличить  число   своих   потомков,   а   скорее   в
меркантильности.  И  хотя,  если заниматься этим все  триста шестьдесят пять
дней  в  году,  можно  заработать всего-навсего пятьдесят тысяч иен,  всегда
найдется сколько угодно готовых на все скупцов.  Взять, к примеру, эти дома:
их наметили к  сносу в  течение года для расширения больничного кладбища,  и
уже отключен водопровод,  но, поскольку квартирная плата не взимается, здесь
осталась часть жильцов.
     Женщину позвали - пора, мол, ехать.
     Она подошла к окну и помахала кричавшему.
     - Тот,   что   пониже   ростом,   заместитель  директора  клиники.   По
совместительству он заведует отделением хрящевой хирургии.  Я его секретарь,
- представилась наконец женщина и,  взяв  брюки врача,  вытащила из  кармана
связку ключей.  Потом,  собираясь унести магнитофон, заметила, что в нем нет
кассеты,  и удивленно повернулась к мужчине.  Мужчина, притворяясь, будто не
замечает ее взгляда, смотрел в сторону.
     Когда они  сошли вниз,  носилки с  врачом уже были задвинуты в  фургон.
Толстяк занял  место водителя.  Секретарша села  рядом с  ним,  а  мужчина и
заместитель директора клиники устроились на скамье возле носилок.
     Фургон тронулся,  заработал кондиционер.  Наверно, и в "скорой помощи",
которая увезла жену,  все  было точно так же.  Когда машина перевалила через
холм,  показалось  стоявшее  вдалеке  от  плохо  вымощенной  дороги  длинное
деревянное строение в два этажа,  обнесенное невысокой проволочной оградой -
там были скорее всего больничные палаты, - оно тянулось без конца, насколько
хватал глаз.
     На западе начали собираться тучи. Пожалуй, скоро пойдет дождь.
     - Все-таки почему...
     Заместитель директора клиники,  не отвечая мужчине,  откинул полотенце,
прикрывавшее бедра врача, и многозначительно посмотрел на мужчину.
     - Куда мы едем?
     - Необходимо доставить его в клинику.
     - Ну а я?..
     - Может  быть,   вы   подождете  меня  в   моем  кабинете?   Покончу  с
формальностями и сразу приду.
     - Но что же все-таки происходит? Ничего понять не могу.
     - Да, регенерационные возможности его семени были уникальными.
     - Я  должен  срочно  вернуться в  свою  фирму,  на  вторую половину дня
назначено совещание...
     - Современная медицина  не  сделала  ничего,  чтобы  выяснить  механизм
возбуждения.
     Наконец впереди появилась кленовая роща  -  здесь кончалось двухэтажное
деревянное строение.  За  площадкой,  покрытой  красной  глиной,  начиналась
глубокая низина.  Оттуда уступами поднималось огромное здание.  Скорее всего
то самое,  которое мужчина видел из-за холмов с крыши дома 5-4. Здание это -
этажей в  пятнадцать,  сужавшееся кверху,  -  раскинуло внизу четыре могучие
лапы и, точно зловещая птица, впилось когтями в землю.
     Навес, прикрывавший одну из простертых лап, находился на уровне красной
глинистой площадки. Миновав несколько групп мужчин в белых халатах, игравших
в мяч, машина въехала прямо в центральную часть здания. Мужчина и секретарша
вышли, а фургон тотчас куда-то умчался.


     Кабинет заместителя директора клиники был на самом верхнем этаже.

     (Более сорока минут, которые я прождал в кабинете заместителя директора
после  отъезда  фургона,   в  магнитофонной  записи  опущены.  Пожалуй,  это
естественно.  Почти все это время я поглощал бутерброды и кофе,  принесенные
секретаршей.  Разговор с  ней был невыразительным и обрывочным.  Я опасался,
как бы  она не  догадалась,  что я  спрятал в  заднем кармане брюк кассету с
записью женских стонов и криков,  и ее присутствие стесняло меня.  Вспоминая
сейчас о  происшедшем,  я  не  могу отделаться от мысли,  что все это кем-то
заранее было обдумано и рассчитано.  Во всяком случае,  безусловно, те сорок
минут мало подходили для записи на пленку.  Далее следует пропущенная раньше
беседа с  глазу на  глаз  с  заместителем директора клиники;  таким образом,
первая кассета оказалась совершенно неиспользованной.)

     И  вот я  сижу сейчас в  комнате дома под номером 5-4 и делаю очередную
запись  в  тетради.  В  той  самой  увешанной фотографиями обнаженных женщин
комнате,  где  жил  дежурный врач.  Ключ  от  комнаты  дал  мне  заместитель
директора, ведь мне надо было где-то переночевать. Магнитофон прекрасный, и,
если отвлечься от того,  что в доме нет воды,  никаких особых неудобств я не
испытываю.  Врач лежит в отделении хрящевой хирургии и,  кажется, до сих пор
не пришел в себя.
     Уже  ночь.  Почти одиннадцать.  Писать я  начал с  самого утра и  успел
обработать всего одну кассету.  Это лишь треть намеченного на сегодня.  Если
же  посчитать,  сколько мне  предстоит работы в  ближайшие дни,  то  сделано
меньше одной шестой. Никогда не думал, что писать так трудно.
     Может быть,  я слишком вдаюсь в детали.  Выбрать по памяти нужные звуки
из  множества шумов,  трудноразличимых,  словно  доносящихся сквозь  плотный
войлок,  -  это поистине ювелирная работа, вроде сборки часов. Если бы я был
лаконичнее и,  не отрываясь,  писал всю ночь,  то,  возможно, к утру смог бы
исполнить обещанное.  Но я безумно устал.  С непривычки болит большой палец.
Пишу неразборчиво.  На сегодняшнюю ночь хватит.  Буду ли я  продолжать -  об
этом еще нужно подумать,  когда выведаю завтра утро