ударил меня головой в живот.  Я почувствовал, что сознание мое проваливается
куда-то,  вместе с  подступившей к горлу рвотой.  Головы столпившихся вокруг
зевак казались мне красными гладиолусами.  За  мгновение до  того,  как меня
втиснули в мешок из резины -  потолще, чем на корсете заместителя директора,
- я услыхал откуда-то издалека голос секретарши:
     - Повтори-ка наизусть таблицу умножения.
     И кто-то стал читать надгробную речь по мне:
     - Дважды два -  четыре,  дважды три -  шесть,  дважды четыре -  восемь,
дважды пять - десять...


     Я  очнулся -  кругом  темнота.  Пошарив рукой  вокруг,  коснулся колеса
кресла-каталки.  В  памяти  медленно всплыло все  случившееся со  мной.  Под
ребрами еще  ощущалась тупая  боль.  Массируя одной  рукой  живот,  другой я
открыл коробку под сиденьем кресла,  вынул оттуда карманный фонарь и  первым
делом  осмотрел  девочку.  Она  стала  похожа  на  надувную резиновую куклу.
Наклонясь к самой ее голове,  я уловил тихое дыхание.  Точно от удара током,
волоски на теле зашевелились.  Я понял:  свершилось невероятное - мы наконец
остались вдвоем.  На глаза навернулись слезы. Я тихонько погладил девочку по
подбородку. Она приоткрыла глаза и заморгала от яркого света.
     Посветив фонарем,  я осмотрел комнату.  Куда-то бесследно исчезло все -
стулья,  столы, стойка, горы пустых бутылок и бумажных стаканов. Пол устилал
толстый слой пыли, который мог бы накопиться лишь за долгие годы, и нигде ни
следа  человеческих ног.  Мне  почудилось,  будто  вчерашнее многолюдье было
празднеством призраков.  Но  нет,  все  случилось именно в  этой комнате.  Я
прекрасно ее  помню.  Рядом в  кресле-каталке лежит искалеченная девочка.  В
животе до  сих пор боль от удара головой.  И  наконец,  возле кресла-каталки
валяется смятая завтрашняя газета.
     Прислушался. Ни звука - мертвая тишина.
     Я  решил  ненадолго оставить  девочку  и  сходить  туда,  где  проходил
конкурс.  Когда я вернулся,  девочка и кресло были на месте. Я прикоснулся к
ней -  тело ее расплылось, утратив всякую форму. Я стал подправлять и месить
заново эту аморфную плоть,  пытаясь вернуть девочке человеческий облик.  Так
формуют скульптурную глину.
     Она прошептала что-то. Приблизив ухо к ее губам, я услышал:
     - Погладьте...
     На растаявших костях висели мясо и  кожа.  Я  гладил и  гладил девочку.
Дыхание ее стало прерывистым, она вся пылала. Наконец она заснула.


     Расправив завтрашнюю газету,  я расстелил ее на полу.  На первой полосе
была    фотография:    человек-жеребец    и    победительница   конкурса   -
"Женщина-маска".


     Немыслимо согласиться с  тем,  что можно быть свидетелем ненаступившего
прошлого.
     Я двинулся вперед,  толкая кресло.  Мне должна быть известна планировка
этого здания.  Я знаю точно: мы на втором этаже. Стало быть, надо найти путь
наверх или вниз. Лестница почти полностью разрушена - постараюсь отыскать ту
самую уборную.  Я шел. И на ходу пытался мысленно воспроизвести план здания,
проводя линии,  перемещая,  стирая их.  Но почему-то никак не мог обнаружить
уборную,  хотя она явно была где-то  здесь.  Время от времени мне попадались
уборные, но там стояли унитазы и через них было не пролезть.
     Прошло  часов  десять,  свет  карманного  фонаря  начал  тускнеть.  Мой
первоначальный оптимизм скатывался все ниже и  постепенно сменился удушающим
страхом.  Я вставил батарейку в передатчик и стал украдкой взывать о помощи.
Персонально не обращаясь ни к кому, я лишь монотонно спрашивал о дороге.
     Обессилев, я отключил передатчик и тайком обнял девочку. Она все больше
теряла человеческий облик.


     Батарейка фонаря села окончательно.  Теперь уж я вопил в передатчик.  Я
обращался к жеребцу.  Взывал к нему во весь голос -  сознавался,  что болен,
обещал быть безупречным больным.


     Циферблат часов в  темноте не разглядеть,  и я не знал,  сколько прошло
дней.  Не осталось еды,  кончилось питье. Обессилев, я отключал передатчик и
обнимал девочку.  Она  почти  на  замечала меня.  Наконец села  и  батарейка
передатчика, я мог, не опасаясь появления посторонних, обнимать девочку.
     Я  жевал одеяло,  бывшее прежде матерью девочки,  слизывал капли воды с
бетонных  стен,  из  последних сил  стараясь продлить сокровенное свидание с
одним-единственным человеком, - кто теперь меня за это осудит? И как бы я ни
упорствовал,  ни спорил,  обойденный во времени завтрашней газетой,  я  то и
дело умирал в прошлом,  которое было ненаступившим завтрашним днем.  Умирал,
прижимая к груди любимую, - на тайном нашем свидании...