слегка колебалась. А если оттуда
можно проникнуть к люку,  ведущему в восьмую палату?  Я закрыл дверь и запер
ее на задвижку.  Наклонился и ощупал панель под столом.  Топорная работа - к
самому краю  ее  было  приделано проволочное кольцо.  Стоило дернуть его,  и
панель падала вниз.  Проделать все это из кабинета было легко,  но снизу, со
стороны люка, - довольно неудобно.
     Из  люка проникал свет.  Я  полз на  четвереньках.  В  нос попала пыль,
пахнувшая ржавчиной;  стараясь  не  чихнуть,  я  задержал  дыхание  -  грудь
разрывала  боль.   Чтобы  не  шуметь,   я  спускался,  переставляя  руки  по
ступенькам, и наконец, упершись коленями в стену, повис вниз головой. Сквозь
щели в занавесе мне удалось увидеть,  что делается в комнате. Девочка стояла
на четвереньках.  Рядом -  заместитель директора. Он говорил ей что-то, но я
ничего не  расслышал.  Во  всяком случае,  для  восьми часов утра сцена была
малоподходящей.
     Я быстро выполз из люка и стал громко топать около панели.  Заместитель
директора,  услышав шаги наверху,  поймет, что в кабинете у него кто-то есть
и,   значит,   воспользоваться  потайным  ходом  невозможно.   Придется  ему
возвращаться в свой кабинет обычным путем. Но поскольку дверь заперта, войти
туда  ему  не  удастся.  Пока  он  будет пытаться открыть дверь и,  наконец,
отчаявшись, позовет служащего, пройдет минут двадцать - тридцать.
     Именно так  все и  случилось.  Услышав,  как захлопнулась дверь восьмой
палаты,  я единым духом спустился по потайной лестнице. Девочка узнала меня,
но нисколько не удивилась.  Я засмеялся, и она, посасывая палец, рассмеялась
в ответ.
     - Быстрее. Где вещи?
     - Вещей никаких нет.
     - Нужно переодеться.
     - И переодеться не во что.
     Пальцами ног она подцепила валявшуюся на кровати пижаму. Какие длинные,
стройные ноги - даже не подумаешь, что у нее болезнь костей.
     - Ладно, надень хоть пижаму.
     Девочка,  не вставая, послушно стала просовывать руки в рукава. А я тем
временем  осмотрел  тумбочку  у  кровати.  Два  банана,  разрезанная пополам
папайя, фен со щеткой, две шариковые ручки, два иллюстрированных журнала для
девочек, начатое кружевное вязание, красный кожаный кошелек с колокольчиком.
Кошелек был раскрыт, и его содержимое высыпалось на пол. Денег - шесть тысяч
тридцать иен,  бирка с обозначением группы крови, регистрационная больничная
карточка,  крохотная позолоченная фигурка лисы,  золотое кольцо с  маленьким
камешком цвета  запекшейся крови  и  прочие мелочи.  Расстелив полотенце,  я
поставил  на   него  умывальный  таз,   сложил  туда  все  вещи  и   завязал
крест-накрест.  Узел можно будет повесить на  плечо,  а  обе  руки останутся
свободными, если придется нести девочку.
     - Сможешь идти?..
     Девочка только что надела пижамные штаны и села, свесив ноги с кровати.
Слегка наклонив голову набок и опираясь на руки,  она стала сползать на пол.
Выпрямилась было,  но взмахнула руками и едва не упала. Я протянул ей руку и
помог устоять на ногах,  она радостно улыбнулась,  сверкнув зубами. Опираясь
на мою руку, сделала шаг, высунув от усердия кончик языка.
     - Ой, как высоко...
     - Что?
     - Я как будто смотрю из окна второго этажа.
     - Ты не пробовала ходить сама?
     - Я раньше была такая толстуха.
     - Нет, сама ты идти не сможешь.
     - Я  вдруг  стала расти,  нервы поэтому вытянулись,  и  я  очень быстро
устаю.
     Медлить больше нельзя.  Если в  кабинете на третьем этаже есть еще один
вход, то заместитель директора уже обнаружил открытую панель и все понял.
     - Селектор включен?
     - Нет, выключен.
     Повесив узел на  шею,  я  взял девочку на  закорки и  вышел в  коридор.
Сперва  я  думал,   что  привлеку  всеобщее  внимание,   но  в  клинике  все
шиворот-навыворот - странные, казалось бы, вещи никому не бросаются в глаза.
Никто даже не глянул в нашу сторону.  Нам помогло и то, что было лишь восемь
часов утра.
     Однако спускаться на  лифте показалось рискованным.  Девочка прилипла к
моей спине,  как живая резина,  тяжести ее я пока не ощущал. Бегом спустился
по лестнице и начал уже пересекать приемную,  направляясь к выходу, но вдруг
непроизвольно остановился.  Спасло  чутье.  Несколько человек  ожидали лифт.
Среди них была секретарша.  Она, несомненно, разыскивала меня. Толпившиеся у
лифта нетерпеливо уставились на стрелку указателя этажей.  Наверно,  в  лифт
грузили какие-то тяжести,  и он продолжал стоять на месте. Каблук секретарши
нервно постукивал по полу. Хорошо бы она, потеряв терпение, решила подняться
пешком.  Ведь это она затеяла убийство человека, чья дочь прильнула сейчас к
моей спине.  Озираясь в  поисках спасительной лазейки,  я вдруг нашел выход.
Лестница вела отсюда в  подвальный этаж.  Я не заметил ее раньше из-за груды
деревянных ящиков.
     С  трудом я протиснулся за ящики.  И,  стараясь ступать как можно тише,
стал спускаться вниз.  Я вышел в темный коридор,  где,  кроме слабого света,
проникавшего сквозь щели между ящиками,  никакого другого освещения не было.
Потягивал сквозняк, воздух был пропитан затхлым запахом старья.
     - Куда мы идем?
     - А куда ты хочешь, чтобы мы шли?
     Вряд ли стоило отвечать ей: куда глаза глядят.
     - Если вы устали, давайте отдохнем и съедим по банану.
     - Но мы ведь только начали свой путь.
     Коридор повернул направо,  стало еще темнее.  Но потом глаза привыкли и
можно было разглядеть,  что делается под ногами. Коридор тянулся бесконечно.
Я стал припоминать планировку здания,  но толком ничего не вспомнил.  Решил:
если нам и удастся выбраться из коридора,  то где-то далеко впереди.  Больше
не  было ни поворотов,  ни комнат.  Возможно,  это не коридор,  а  подземный
переход, ведущий в другое здание.
     - Может, вернемся?
     - Нельзя.
     - Мы же забыли судно.
     - Ничего, я куплю тебе новое.
     - Куда мы идем?
     - А куда ты хочешь, чтобы мы шли?
     - Где посветлее.
     - Скоро доберемся туда.
     Я  устал.  Наверно,  шел уже довольно долго,  но сколько -  не мог даже
представить. Двигался я медленно, так что ушел не так уж и далеко.
     - Где твой дом?
     - Раньше - третий корпус... До того, как мама превратилась в одеяло.
     - Превратилась во что?
     - В  одеяло...  простое ватное одеяло,  им  укрываются,  когда  ложатся
спать.
     - Почему это произошло?
     Вдруг девочка за  спиной стала еле  слышно жаловаться,  что  у  нее все
болит.  Наверно,  долго находиться в одном положении она не может.  Я быстро
опустил ее,  сел на  пол,  прислонившись к  стене,  и  положил ее на колени.
Обессилевшая девочка прильнула ко мне,  я  обнял ее за плечи,  поглаживая по
щеке  тыльной стороной ладони.  Не  нужно  бояться.  Выступы грубой бетонной
стены больно врезались в  спину.  Пол сырой -  неуютно.  Но  я  никак не мог
заставить себя  идти  дальше.  Вернуться нельзя  и  вперед  идти  бесцельно.
Кажется, ты заплутался, едва пустившись в путь.
     - Тебе легче?
     - Да.
     - Почему твоя мама стала одеялом?
     - Знаете такую болезнь "извержение ваты"?
     - Нет.
     - Это когда из пор извергается вата.
     - Наверно,  не вата.  Какой-нибудь переродившийся жир или что-то в этом
роде.
     - Нет, вата. В лаборатории долго исследовали.
     - Странно.
     - Сначала на руках,  вот здесь...  -  Девочка взяла мою руку, которой я
гладил ее по щеке,  и показала пальцем. - Я была совсем маленькая, но хорошо
помню.  Как  в  страшном сне  -  лезет и  лезет вата без конца...  На  руках
открылись огромные дыры,  даже кости видно.  Мама говорила, что ей совсем не
больно,  но  папа заволновался,  решил сделать ей переливание крови.  Только
вата,  она сразу впитывает кровь -  так ничего и не вышло. Целая бутыль вмиг
опустела. Руки стали как красные перчатки. На свету так красиво просвечивали
кости.  На другой день ее положили в клинику, но было уже поздно. Шею, ноги,
уши,  даже грудь забила вата.  Врач сказал,  пока вата не разошлась по всему
телу,  нужно побыстрее удалять ее, они вместе с отцом каждый день занимались
этим.  Мамины руки и  ноги стали как набитые костями перчатки и  чулки,  это
было  ужасно.  Когда  мама  пролежала в  клинике  полгода,  даже  сердце  ее
превратилось в вату,  и она умерла;  я так ее жалела. Ватой набили целых три
ящика из-под керосиновых плит и  потом сделали из  нее одеяло.  Я  хотела им
укрываться,  а отец сказал,  это -  дурная примета, и отдал в музей клиники.
Думал,  наверно,  получить похвальный лист. Оно и сейчас там, правда-правда,
одеяло из моей мамы.
     Едва договорив,  девочка задышала размеренней.  Заснула. Боясь нарушить
ее сон,  я  сидел не шевелясь,  как ни изводили меня корявая стена и  мокрый
пол.

     (Только что  в  шестой раз  позвонил в  управление охраны.  По-прежнему
никаких  сведений  о  похищении пилюль  получить  не  удалось.  "Заместитель
директора и  секретарша очень беспокоятся и просят вас вернуться поскорее" -
услыхав льстивый,  вкрадчивый голосок сына  садовника,  я  почуял  недоброе.
Неужели он насмехался надо мной и они уже пронюхали, где мой тайник?
     Опасаясь слежки,  я решил каждый раз возвращаться другой дорогой. Через
дренажное отверстие в  дне  водоема (теперь пересохшего),  у  бывшего хлева,
рядом с музеем,  я нырнул под землю.  Подземный переход бесконечен, малейшая
невнимательность -  и заблудишься.  Зато полная гарантия безопасности. Я и в
день праздника думаю воспользоваться этим путем,  так что не  мешает заранее
познакомиться с  ним как следует.  В одном месте дорогу мне преградила груда
обрушившихся кирпичей.  Отгреб их  в  сторону,  чтобы  можно  было  провезти
кресло-каталку.
     Я  смотрю вниз со  двора музея,  как  раз напротив меня будет проходить
праздник.  В парке, у фонтана - чуть подальше от дороги - под истошные вопли
своего темпераментного руководителя репетирует ансамбль рок-музыки,  за  ним
наблюдают несколько больных,  больше вокруг ни  души  -  праздником даже  не
пахнет.  Может,  никто не  знает о  нем?  От  больничных корпусов по дороге,
огибающей парк, двое стариков, с виду муж и жена, тащат рекламную платформу.
Один из них страдает, наверно, трофическим гастритом, другой - водянкой; оба
с отсутствующим видом,  точно во сне,  толкуют,  что, мол, каждый год бывает
точно такой же вздрюченный дирижер и такой же психованный ансамбль.)

     Кажется, я тоже заснул. Разбудил меня голос девочки:
     - Что это за звук?
     - Жуки, наверно.
     - Говорят,   на  кладбище  есть  жуки,  которые  едят  покойников,  это
правда?..
     - Но сейчас покойников сжигают.
     - Да?
     Все  тело  мое  ныло.   Скрещенные  ноги  затекли.  Я  попытался  сесть
по-другому. Девочка вскрикнула и тоном взрослой просительно сказала:
     - Мои кости понемножку расползаются, как желе. Когда я меняю положение,
меняется и центр тяжести.  Значит,  и кости расползаются по-другому, а нервы
от этого натягиваются и болят.
     - А как тебе удобней всего?
     - Я быстро привыкаю, как ни устроюсь, так что не беспокойтесь...
     Рядом с  рукой,  поддерживавшей ее голову,  упала капля.  Слеза это или
слюна?   Свободной  рукой  я   погладил  девочку  по  спине.   Линия  спины,
запомнившаяся мне,  изменилась. Было неясно, какое положение заняла девочка.
Неужто форма ее костей меняется согласно изгибу моих скрещенных ног?
     - Потерпи немного.
     В  замешательстве я  спустил ее с  колен и  осторожно,  точно сломанную
куклу,  прислонил к стене. Тело ее казалось сильно искривленным. Или это мне
мерещится в темноте?
     - Похоже, я еще больше укоротилась.
     - Ничего подобного.
     Разобрать  время  на  светящемся циферблате часов  невозможно.  Стрелки
сошлись где-то между восемью и девятью.  Наверно,  восемь часов сорок четыре
минуты. Я-то решил, будто проспал целую вечность, а прошли считанные минуты.
     Медленно  распадался незримый  барьер,  и  ко  мне  вернулось  ощущение
реальности.  Конечно,  я  ошибся,  сейчас восемь часов  сорок  четыре минуты
вечера. А когда я уносил девочку из палаты, было восемь сорок утра. Не могло
же  с  тех пор пройти лишь четыре минуты.  Уж во всяком случае,  уснул я  не
меньше чем полчаса назад.  А  может,  я  спал почти двенадцать часов?  Цифры
светятся очень  слабо  -  значит,  прошло много  времени.  Не  случайно тело
девочки так искривилось.  И  боль,  наверно,  стала невыносимой.  В  ноги ей
впились мелкие камешки,  в ребра врезались выступы стены.  Самой девочке все
представлялось еще ужаснее.
     - Как ты думаешь, долго мы спали?
     - Пока не выспались.
     - Я вчера почти не спал.
     - Осталось еще полбанана.
     - Поднять тебя помочиться?
     - Сама уже справилась.
     Я попытался встать,  но сразу упал. Левая нога так затекла - я ее вовсе
не  чувствовал.  На ощупь расстелил на полу полотенце,  положил сверху белый
халат,  который снял с  себя,  потом -  брюки и рубаху.  Завернув во все это
девочку, положил ее на бок... Благо еще пол ровный.
     - Подожди меня, я скоро вернусь.
     - Я хочу обратно.
     - Но ведь нам с таким трудом удалось бежать.
     - А я не хочу бежать.
     - Схожу поищу кресло-каталку.
     - Хочу в ванну.
     - Сделаю ее тебе попозже.  Больше ничего не хочешь? Не забыть бы судно.
Темно - потребуется и карманный фонарь.
     - Я должна лежать на кровати, иначе мое тело изменит форму.
     - Ясно, нужно еще одеяло.
     - Какое одеяло?
     - Да хорошо бы которое стелят на кресло-каталку.
     - Одеяло из мамы?..
     - Нет, оно же в музее. И покрылось небось плесенью.
     - Лучше вернемся поскорее обратно.
     - Если хочешь, я возьму в музее одеяло из мамы.
     - Нет, я боюсь.
     - Ну-ка пощупай эти мускулы.  В  студенческие годы я  занимался боксом,
был даже чемпионом.
     Тыльная сторона ее руки совершенно сухая, а ладонь - горячая и влажная.
Видимо,  девочка напряжена.  Пальцами -  она  ими только что гладила меня по
щеке - девочка вдруг стала чесать свою голову.
     - Здесь, наверно, блохи.
     - Я сейчас же вернусь...
     Одной рукой касаясь стены, а другой, как слепец, ощупывая темноту, я, в
одних трусах, пустился бежать.


     Я говорю об этом не потому,  что не желаю признать себя побежденным,  -
просто мои действия,  которые я никак не планировал заранее,  в конце концов
оказались  успешными.  И,  не  соверши  я  дурацкую  ошибку,  проспав  почти
двенадцать часов, все было бы по-другому.
     Подземный  коридор  был  старым  переходом,  соединявшим бывшее  здание
клиники, от которого теперь остался лишь фундамент, густо заросший травой, и
корпус отделения хрящевой хирургии.  Первый этаж отделения хрящевой хирургии
(прежде - общей хирургии) находился на одном уровне с третьим этажом бывшего
здания клиники, значит, переходом пользовались непрерывно.
     Как я выяснил позже, мы тогда дошли почти до конца подземного перехода.
Пройди мы вперед еще немного,  меньше десяти метров,  и перед нами открылась
бы возможность выбрать, куда идти дальше - налево и вверх по лестнице или по
коридору  направо.   Кресла-каталки  у  нас  тогда  еще  не  было,  и  самым
естественным было бы направиться к лестнице,  откуда пробивался слабый свет.
От   верхней  площадки  лестницы  ход  поворачивал  направо  и   упирался  в
полусгнившую деревянную дверь.  Глянув  в  замочную скважину,  я  увидел  бы
густую  летнюю  траву  и   голубое  небо,   что,   казалось,   гарантировало
безопасность.  Но не успел бы я выломать дверь и сделать шаг наружу, как над
самым моим ухом раздался бы смех.  И вот я заперт в железобетонной коробке и
преследователь,  смеясь,  смотрит на меня сверху.  Там стоял полуразрушенный
столб,   на  котором  когда-то  были  часы  старого  здания,   -  прекрасный
наблюдательный пункт для моих преследователей.
     С  момента побега прошло уже двенадцать часов,  и преследователи начали
терять бдительность.  Больничный корпус -  они явно осмотрели его от подвала
до  чердака -  был  самым безопасным местом.  Я  взял  там  кресло-каталку -
шведское,  новейшего образца,  три  карманных фонаря  -  большой,  средний и
маленький,  да  еще  высокочувствительный  ультракоротковолновый приемник  и
термос на три литра - в общем, добыл все необходимое.
     Больше всего девочке понравилось кресло-каталка. Огромные хромированные
колеса  прекрасны,  пружинное  сиденье,  обитое  черной  тисненой  кожей,  -
нарядно.  Хорош был тормоз,  слушавшийся даже легкого прикосновения пальцев,
удобны и рычаги, позволявшие без труда поворачивать кресло вправо и влево. И
самое главное -  ручка,  с  ее помощью можно было менять положение спинки на
сто тридцать градусов.
     Из-за  кресла мы не могли теперь подняться по лестнице и  волей-неволей
углубились в лабиринт, ведущий в разрушенное здание.


     Употребленное мною  слово  "лабиринт" -  не  метафора и  не  гипербола.
Здания окружали внутренний дворик и соединялись по три короткими коридорами;
вместе они образовывали прямоугольник вокруг еще большего внутреннего двора;
таких  участков было  три,  и  каждый из  них  представлял собой  правильный
треугольник;  в общем, эти здания - сложнейшее сооружение, состоящее из трех
поставленных друг на  друга пчелиных сотов.  К  тому же здание,  построенное
частично из толстого монолитного бетона,  частично из кирпича,  как это было
принято в  прошлом,  местами сохранилось прекрасно,  но кое-где разрушено до
основания и  засыпано землей.  Даже знай я  заранее его планировку,  мне все
равно бы не объяснить,  как пройти в  ту или иную часть.  И вовсе не уверен,
что, отправься я снова по подземному ходу, пришел бы опять на старое место.
     В тот день я обеспечил себе кратчайший путь наверх - по канализационной
трубе через дыру от унитаза в уборной,  а позже,  когда выдавалась свободная
минута, обследовал понемногу подземные коридоры в поисках других выходов. Но
почти всегда коридор приводил меня  в  тупик,  и  редко удавалось найти ход,
связывающий с  внешним миром.  Если  отвлечься от  неприятного запаха -  так
пахнут,   по-моему,  изъеденные  молью  звериные  чучела,  -  это,  конечно,
идеальное убежище. Здесь даже блох почему-то не было.
     Лишь два  случая доставили мне  серьезное беспокойство.  Один произошел
вчера утром:  когда я покинул убежище, чтобы встретиться с жеребцом в бывшем
тире,  девочка слышала разговор за стеной.  Кто-то громко окликнул человека,
находившегося,  видимо,  далеко от него, тот коротко ответил, и неизвестный,
стоявший у стены,  насмешливо хмыкнув,  удалился.  Но этому трудно поверить.
Ведь  ни  одна  из  стен нашей комнаты не  выходит наружу.  Я  тщательнейшим
образом все обследовал и могу сказать с полной уверенностью:  за исключением
внутренней стены с  входной дверью,  три  остальные завалены снаружи землей.
Разве что там есть кротовые ходы.  Девочка решительно заявила:  нет,  голоса
слышались не из-за двери.  Но можно ли ей верить?  В коридоре,  куда выходит
дверь,  я в три ряда протянул проволоку -  вместо сигнализации.  Значит, это
сон,  или  слуховая галлюцинация,  или  шум  ветра в  вентиляционной трубе -
других объяснений не придумаешь.
     Другой случай произошел чуть раньше.  Я тогда возвращался самой дальней
дорогой и  проходил мимо  развалин хлева  рядом  с  музеем.  Почти у  самого
убежища я наткнулся на брошенный окурок. Старательно притушенный, до фильтра
оставалось еще  сантиметра два.  Он  не  дымился,  прикоснувшись к  нему,  я
убедился, что он уже совсем холодный. Окурок - и это особенно не понравилось
мне -  не успел пропитаться влагой, не пересох - нет, он был слишком свежим.
Случалось,   находили  мумии,  казавшиеся  живыми,  обнаружить  недокуренную
сигарету куда проще,  чем мумию, - разумеется, это не повод для паники. Да и
марка сигарет та же,  которую курю я,  -  "Севен старс"; это меня успокоило.
Хорошо,  когда  тревожащие тебя  улики оказываются следами твоих собственных
действий,  они ничем уже не грозят,  напро