з кармана, Карла охватила
слабость, спирая дыхание, останавливая ток крови. Он оказался в громадной
воронке, кружась спиралью вниз, к черной точке.
"Химическая терапия?" Вопль выплеснулся из его плоти сквозь пустые раздевалки и
казармы, затхлые отели курортов и призрачные, кашляющие коридоры туберкулезных
санаториев, бормочущий, отхаркивающийся серый запах воды из-под грязной посуды -
запах ночлежек и Домов Престарелых, гигантские, пыльные таможенные сараи и
склады, сквозь разломанные портики и размазанные арабески, железные писсуары,
протертые до толщины листка бумаги струями мочи миллионов педиков, заброшенные и
заросшие сорняками уборные с затхлым запахом говна, вновь превращающегося в
почву, торчащий деревянный фаллос на могиле вымирающих народов, жалобный, как
листва на ветру, через широкую бурую реку, по которой плывут целые деревья с
зелеными змеями в ветвях, а грустноокие лемурывысматривают берег поверх
громадной равнины (крылья стервятников шелестят в сухом воздухе). Путь усыпан
рваными гондонами, пустыми пульманами из-под гаррика и тюбиками конского
возбудителя, выжатыми досуха, как костяная мука на летнем солнцепеке.
"Моя мебель." Лицо комманданте пылало металлом во вспышке настойчивости. Глаза
его погасли. По комнате повеяло озоном. "Новиа" бормотала над своими свечками и
алтарями в одном углу.
"Все это - Трак... современный, отличный..." он идиотски качает головой и
распускает слюни. Желтый кот тянет Карла за штанину и выбегает на бетонный
балкон. Мимо проплывают облака.
"Я мог бы вернуть свой депозит. Начните мне какое-нибудь маленькое предприятие
где-нибудь." Он кивает и улыбается, как заводная игрушка.
"Хоселито!!!" Мальчишки, играющие на улице в мяч, гоняющие быков и рассекающие
на великах, поднимают головы, когда это имя со свистом проносится мимо и
медленно тает вдали.
"Хоселито!... Пако!... Пепе!... Энрике!..." Жалостливые мальчишеские крики
плывут в теплой ночи. Знак Трака ворочается ночным зверем и вспыхивает синим
пламенем.

ЧЕРНОЕ МЯСО

"Мы друзья, да?"
Юный чистильщик обуви натянул свою фарцовую ухмылку и заглянул снизу в мертвые,
холодные, подводные глаза Моряка - глаза без следа тепла, похоти, ненависти или
какого бы то ни было чувства, подобных которым мальчишка не только ни разу в
жизни не испытывал в себе, но и ни у кого не видел, одновременно холодные и
напряженные, безличные и хищные.
Моряк наклонился и дотронулся пальцем до внутренннего сгиба локтя мальчишки. Он
заговорил мертвым, торчковым шепотом:
"С такими венами, как у тебя, Пацан, я бы за всю оттянулся!"
Он рассмеялся, черный насекомый смех, казалось, служивший некоей непостижимой
функцией ориентации, вроде писка летучей мыши. Моряк засмеялся трижды. Потом
остановился и завис неподвижно, вслушиваясь в себя. Он нащупал неслышную частоту
мусора. Лицо его разгладилось, будто высокие скулы облил желтый воск. Он выждал
полсигареты. Моряк умел выжидать. Но глаза его горели отвратительным сухим
голодом. Он медленным полуоборотом обернул свое лицо, полное контролируемой
чрезвычайности, срисовывая только что зашедшего внутрь человека. "Жира" Терминал
сидел там, прочесывая кафе пустым взглядом перископа. Когда глаза его наткнулись
на Моряка, он коротко кивнул. Только оголенные нервы мусорной болезни засекли
это движение.
Моряк протянул мальчишке монету. Он перетек к столику Жиры своей дрейфующей
походочкой и уселся. Долго они сидели в молчании. Кафе было встроено в один бок
каменного пандуса у подножия высокого белого каньона, сложенного из кирпича.
Лица Города вливались внутрь по-рыбьи молча, испятнанные порочными пристрастиями
и насекомыми похотями. Освещенное кафе было водолазным колоколом с порванным
кабелем наверх, медленно оседавшим в черные пучины.
Моряк полировал ногти о лацканы пиджака из горной шотландки. Сквозь блестящие
желтые зубы он насвистывал песенку.
Когда он шевелился, миазмы плесени исходили от его одежды, затхлая вонь
опустевших раздевалок. Он изучал свои ногти с фосфоресцентным напряжением.
"Тут ништяк, Жира. Могу раздобыть двадцать. Аванс нужен, конечно."
"Со свисту, что ли?"
"Ну не в кармане же у меня два десятка яиц. Говорю тебе - оно уже в натуре
студень. Напрячься чуток - и готово." Моряк рассматривал ногти, как лоцию. "Ты
же знаешь, я всегда доставляю."
"Давай тридцать сделаем. И десять тюбиков авансом. На этот раз завтра."
"Мне сейчас тюбик нужен, Жира."
"Прогуляйся - получишь."
Моряк выплыл на Толковище. Уличный разносчик пихнул ему в портрет вайер, прикрыв
им свою руку на моряцкой авторучке. Моряк шел дальше. Он вытащил ручку и
разломал ее, как орех, своими толстыми, жилистыми, розовыми пальцами. Он извлек
свинцовый тюбик. Один конец обрезал маленьким кривым ножом. Изнутри выползло
черное облачко тумана и повисло в воздухе кипящим мехом. Лицо Моряка
растворилось. Его рот пошел волнами вперед, смыкаясь на длинном тюбике, всасывая
черный пух, вибрируя в сверхзвуковой перистальтике, и исчез неслышным розовым
взрывом. Лицо вновь сошлось в фокусе, непереносимо резком и ясном, пылая желтой
маркой мусора, опаляющей серые ляжки миллиона вопящих торчков.
"Так будет длиться месяц," решил он, сверившись с незримым зеркалом.
Все улицы Города скатывались вниз между каньонами, становившимися все глубже и
глубже, к громадной площади в форме почки, заполненной тьмой. Стены улицы и
площади истыканы жилыми клетушками и кафе, некоторые из них - всего несколько
футов глубиной, а некоторые простираются, пока хватает глаз, лабиринтами комнат
и коридоров.
На всех уровнях пересечения мостов, подмосток, фуникулеров. Юноши-кататоники,
переодетые женщинами, в платьях из джута и гнилых тряпках, с лицами, грубо и
густо размалеванными яркими красками поверх слоя побоев, арабесок треснувших,
сочащихся шрамов до самой жемчужной кости, толкают прохожего в молчаливой
льнущей настойчивости.
Контрабандисты, торгующие Черным Мясом, плотью гигантской водной черной
многоножки - иногда достигающей длины шести футов - обитающей в проходе между
черных скал и переливающихся бурых лагун, выставляют парализованных ракообразных
в закамуфлированных кармашках Толковища, видимых одним только Мясоедам.
Последователи устаревших немыслимых занятий, машинально рисующие этрусские
закорючки, пристрастившиеся к еще не синтезированным наркотикам, чернорыночники
Третьей Мировой войны, акцизные телепатической чувствительности, остеопаты духа,
расследователи нарушений, изобличаемых ломовыми параноидными шахматистами,
прислужники фрагментарных ордеров, записанных гебефренической скорописью и
обвиняющих в несказанных надругательствах над духом, чиновники неконституционных
полицейских государств, ломщики изысканных грез и ностальгий, испытанных на
клетках мусорной болезни с повышенной чувствительностью и выменянных на сырье
воли, пьяницы Тяжелой Жидкости, запечатанной в полупрозрачный янтарь снов.
Кафе Встреч занимает одну сторону Толковища, лабиринт кухонь, ресторанов,
ночлежных каморок, опасных железных балконов и подвалов, выходящих к подземным
баням.
На табуретах, обитых белым атласом, сидят нагие Воротилы, посасывая
полупрозрачные разноцветные сиропы сквозь алебастровые соломинки. У Воротил нет
печени, и они вскармливают себя исключительно на сладостях. Тонкие, лилово-синие
губы прикрывают острый, как бритва, клюв из черной кости, которым они зачастую
рвут друг друга в клочья, если не поделят клиента. Эти существа выделяют из
своих возбужденных пенисов вызывающую привыкание жидкость, которая продляет
жизнь, замедляя метаболизм. (Фактически, все агенты долголетия, как доказано,
вызывают привыкание в прямой пропорции к их эффективности в продлении жизни.)
Зависшие на жидкости Воротил известны под названием Рептилии. Несколько таких
Рептилий перетекают через стулья своими гибкими костями и черно-розовой плотью.
Веер из зеленого хряща, покрытый полыми, возбужденными волосками, сквозь который
Рептилии впитывают жидкость, взбухает за каждым ухом. Вееры, время от времени
колыхаемые невидимыми токами воздуха, также служат некоей формой общения,
ведомой только Рептилиям.
Во время Паник, случающихся раз в два года, когда освежеванная, обрушенная
Полиция Грез штурмует Город, Воротилы ищут спасения в глубочайших расселинах
стены, запечатывая себя в глиняные клетушки, и остаются там в биостазе на много
недель. В такие дни серого ужаса Рептилии мечутся все быстрее и быстрее, с
визгом проносятся друг мимо друга на сверхзвуковых скоростях, их гибкие черепа
трепыхаются на черных ветрах насекомой агонии.
Полиция Грез рассыпается на комочки гнилой эктоплазмы, сметаемой прочь старым
наркошей, кашляющим и отхаркивающимся в утреннем кумаре. Чувак Воротил приходит
с алебастровыми банками жидкости, и Рептилии разглаживаются.
Воздух снова неподвижен и чист, как глицерин.
Моряк засек свою Рептилию. Он подплыл к ней и заказал зеленый сироп. У Рептилии
был маленький, круглый диск рта с бурой щетиной, невыразительные зеленые глаза,
почти полностью прикрытые тонкой пленкой век. Моряк ждал час, пока тварь не
осознает его присутствия.
"Есть яйца для Жиры?" спросил он, и его слова зашевелились в волосках веера
Рептилии.
Рептилии потребовалось два часа, чтобы поднять три розовых прозрачных пальца,
покрытых черным пушком.
Несколько Мясоедов валялись в блевотине, слишком ослабев, чтобы пошевельнуться.
(Черное Мясо - вроде разложившегося сыра, ошеломляюще вкусное и тошнотворное,
поэтому едоки едят его и блюют, и едят снова, пока не падают в измождении.)
Размалеванный юноша проскользнул внутрь и схватил один из огромных черных
когтей, пустив клубы сладкого, тошнотворного дыма по всему кафе.

БОЛЬНИЦА

Заметки О Дезинтоксикации. Паранойя ранней стадии соскока.... Все выглядит
голубым.... Плоть мертва, одутловата, тускла.
Кошмары Соскока. Кафе, обрамленное зеркалами. Пустое.... В ожидании чего-то....
В боковом проеме дверей возникает человек.... Худощавый маленький араб в бурой
джеллабе с седой бородой и серым лицом... У меня в руке кувшин с кипящей
кислотой.... В конвульсии необходимости я плескаю ее ему в лицо....
Все похожи на наркоманов....
Предпринимаю небольшую прогулку по больничному дворику.... Пока меня не было,
кто-то брал мои ножницы, они измазаны какой липкой, красно-бурой жижей.... Без
сомнения, эта сучка-криада подравнивает ими свою ветошь.
Ужасные на вид европейцы заполонили собой лестницу, перехватывают медсестру, как
раз когда мне нужно лекарство, впустую ссут в тазик, когда я моюсь, занимают
туалет по многу часов кряду - вероятно, пытаются выудить резиновый палец с
бриллиантами, который закурковали у себя в заднице....
На самом деле, весь клан европейцев переехал ко мне поближе.... Старой мамаше
делают операцию, а ее доченька влезает в самое нутро проследить, чтоб эту
рухлядь обслужили как полагается. Странные посетители, предположительно
родственники... На одном вместо очков такие прибамбасы, которые ювелиры
ввинчивают себе в глаза, чтоб изучать камни.... Вероятно, опустившийся
гранильщик алмазов... Человек, испохабивший Трокмортонский Бриллиант и
вышибленный из отрасли.... Все эти ювелиры, столпившиеся вокруг Бриллианта в
своих рясах, прислуживающие Чуваку. Ошибка в одну тысячную дюйма полностью
гробит камень, и им приходится специально импортировать этого типа из
Амстердама, чтоб сделал работу.... И вот он вваливается вусмерть бухой с
громадным отбойным молотком и раздалбывает алмаз в прах....
Я не подрубаюсь по этим гражданам.... Сбытчики дури из Алеппо?... Контрабандисты
выкидышей из Буэнос-Айреса?... Нелегальные покупатели алмазов из
Йоханнесбурга?... Работорговцы из Сомалиландии? Подельники, по меньшей мере...
Непрерывные сны о мусоре: Я ищу маковое поле.... Самогонщики в черных стетсонах
отправляют меня в Ближневосточное кафе.... Один из официантов - связник по
югославскому опию....
Покупаю пакет героина у Малайской Лесбиянки в кителе с белым ремнем.... Тырю
бумажку в тибетском отделе музея. Она пытается отлямзить ее обратно.... Ищу
место вмазаться....
Критическая точка соскока - не ранняя фаза обостренной болезни, а финальный шаг
на свободу от мусорной среды.... Начинается кошмарная интерлюдия клеточной
паники, жизнь зависает между двумя способамибытия.... В этот момент тяга к
мусору концентрируется в последнем, всевыплескивающемся усилии и, кажется,
приобретает сновидческую силу: обстоятельства подкладывают мусор тебе на
пути.... Ты встречаешь Шмекера былых времен, вороватого больничного служителя,
старпера-писателя....



Охранник в форме из человеческой кожи, в черной куртке с пуговицами из съеденных
кариесом желтых зубов, эластичной водолазке цвета полированной индейской меди,
подростково-нордических смуглых штанах, сандалиях из ороговевших от мозолей
подметок молодого малайского фермера, в пепельно-буром шарфике, повязанном и
заткнутом под рубашку. (Пепельно-бурый - это цвет вроде серого под коричневой
кожей. Иногда его можно найти у помесей негров и белых, смесь эта не сошла, и
цвета разделились, словно масло на воде....)
Охранник - франт, поскольку ему больше нечем заняться, и всю свою зарплату он
откладывает на хорошую одежду, и переодевается по три раза на дню перед
громадным увеличивающим зеркалом. У него латинское смазливо-гладкое лицо с
тоненькими усиками, словно прочерченными карандашиком, маленькие черные глазки,
пустые и жадные, не видящие снов насекомые глаза.
Когда я добираюсь до границы, Охранник выскакивает из своей каситы, на шее у
него болтается зеркало в деревянной рамке. Он пытается сдернуть его с шеи....
Такого никогда раньше не было, чтобы кто-то добрался до границы. Охранник
повредил себе гортань, пытаясь снять зеркальную рамку.... Он потерял голос....
Он открывает рот, видно, как внутри у него скачет язык. Гладкое тупое юношеское
лицо и раскрытый рот с прыгающим внутри языком невероятно отвратительны.
Охранник тянет руку. Все тело его сотрясается в конвульсиях неприятия. Я подхожу
и отмыкаю цепь, перегораживающую дорогу. Она падает с лязгом металла о камень. Я
прохожу. Охранник остается стоять в тумане, глядя мне вслед. Затем снова
запирает цепь, возвращается в каситу и принимается выщипывать себе усики.



Только что принесли так называемый завтрак.... Яйцо вкрутую с очищенной
скорлупой являет собой предмет, подобного которому я ни разу в жизни не
видел.... Очень маленькое яичко желтовато-бурого цвета.... Возможно, снесено
утконосом. Апельсин содержал только громадного червяка и довольно мало всего
остального.... Вот уж в самом деле, кто смел, тот и съел.... В Египте есть
червяк, проникающий вам в почки и вырастающий там до невообразимых размеров. В
конечном итоге, почка становится лишь тонкой скорлупкой вокруг червя.
Небрезгливые гурманы ценят плоть Червя превыше всех прочих деликатесов. Говорят,
она невыразимо вкусна.... Коронер Интерзоны, известный по кличке Ахмед-Вскрытие,
сколотил себе состояние, подпольно торгуя Червем.
Напротив моего окна - французская школа, и я врубаюсь в мальчишек через свой
восьмикратный полевой бинокль.... Так близко, что я мог бы протянуть руку и
дотронуться до них.... На них шортики.... Я вижу гусиную кожу у них на ногах
холодным Весенним утром.... Я проецирую себя сквозь бинокль, через дорогу,
призрак в утреннем солнечном свете, раздираемый бестелесной похотью.
Я вообще когда-нибудь вам рассказывал про тот раз, когда мы с Марвом заплатили
двум арабским пацанятам шестьдесят центов, чтобы посмотреть, как они отдрючат
друг друга? Тогда я говорю Марву, "Как ты думаешь, они это сделают?"
А тот отвечает, "Думаю, да. Они проголодались."
А я говорю, "Вот такими они мне и нравятся."
Я как бы начинаю от этого себя чувствовать грязным стариком, но, "Son cosas de
la vida," как сказал Трезвяга де ла Флор, когда легавые прикопались к нему за
то, что он ухайдокал эту пизду, а труп завез в Бар-О-Мотель и выеб его....
"Она сама сильно допросилась," говорит он.... "Терпеть не могу этих воплей."
(Трезвяга де ла Флор был мексиканским уголовным зэком с несколькими довольно
бессмысленными убийствами на счету.)



Уборная была заперта три часа кряду.... Думаю, ею пользуются вместо
операционной....
СЕСТРА: "Не могу найти у нее пульс, доктор."
Д-Р БЕНВЭЙ: "Может, она его себе в резиновом пальце в щелку запихала."
СЕСТРА: "Адреналин, доктор."
Д-Р БЕНВЭЙ: "Ночной портье весь его себе вмастырил оттяга ради." Он озирается и
берет такую резиновую присоску на палке, которой прочищают унитазы.... Он
надвигается на пациентку.... "Проводите надрез, доктор Лимпф," говорит он своему
довольно потрясенному ассистенту.... "Я сегодня буду массировать сердце."
Д-р Лимпф пожимает плечами и начинает разрез. Д-р Бенвэй споласкивает вантуз,
болтая его по унитазу....
СЕСТРА: "Разве его стерилизовать не нужно, доктор?"
Д-Р БЕНВЭЙ: "Весьма вероятно, но времени нет." Он присаживается на вантуз, будто
на трость с сиденьем, наблюдая, как ассистент делает надрез.... "Вы, шпана
зеленая, даже прыщика вскрыть не можете без скальпеля с электровибратором,
автоматическим отсосом крови и наложением швов.... Скоро мы будем оперировать с
дистанционным управлением больных, которых так и не увидим.... Только на
кнопочки нажимать и придется.... Из хирургии все мастерство уходит.... Все
знания, все умения.... Я вам когда-либо рассказывал про тот случай, когда я
вырезал аппендицит ржавой жестянкой из-под сардин? А однажды вляпался в историю
без инструмента номер один, и пришлось удалять маточную опухоль зубами. То было
в Верхнем Эффенди, а кроме этого...."
Д-Р ЛИМПФ: "Разрез готов, доктор."
Д-р Бенвэй впихивает вантуз в разрез и начинает давить на него - вверх-вниз.
Кровь хлещет на врачей, сестру и стену.... Вантуз ужасающе хлюпает.
СЕСТРА: "Мне кажется, она скончалась, доктор."
Д-Р БЕНВЭЙ: "Ну что ж, чего в жизни не бывает." он подходит к шкафчику с
препаратами на другой стороне комнаты.... "Какой-то ебучий наркоман заболтал мой
кокаин с хлоркой! Сестра! Отправьте мальчишку отоварить этот рецепт - мухой!"
Д-р Бенвэй проводит операцию в аудитории, полной студентов. "Ну, мальчики,
теперь такие операции вы нечасто увидите, и вот почему.... Видите ли,
медицинской ценности в ней абсолютно никакой нет. Никто не знает, в чем была ее
первоначальная цель, да и была ли она вообще. Лично я думаю, что она с самого
начала была творением чистого искусства.
"Подобно тореадору, своим умением и знаниями избегающему опасностей, кои сам же
на себя и вызвал, так и в этой операции хирург намеренно подвергает опасности
своего пациента, а затем, с невероятной быстротой и проворством спасает его от
смерти в последнюю возможную долю секунды.... Кто-либо из вас видел
когда-нибудь, как исполняет операцию Д-р Тетраццини? Я говорю исполняет с
умыслом, поскольку его операции - это представления. Он начинает, запуская в
больного скальпелем через всю комнату, а затем входит и сам, словно солист
балета. Скорость его невероятна: "Я не даю им времени умереть," говорит обычно
он. Опухоли вызывали у него бешеное неистовство. "Ебаные недисциплинированные
клетки!" рычал он обычно, атакуя опухоль ножом, как в уличной драке."
Молодой человек спрыгивает с задних рядов к столу и, выхватив скальпель,
надвигается на пациента.
Д-Р БЕНВЭЙ: "Эспонтаньо! Остановите его, пока он мне больного не выпотрошил!"
(Эспонтаньо - таким словом в корриде называют человека из публики, который
выскакивает на арену, выхватывает запрятанную накидку и пытается проделать
несколько пассов перед быком, пока его не успели оттащить с арены.)
Ординардцы возятся с эспонтаньо, которого, в конце концов, вышвыривают из зала.
Анестезиолог пользуется сумятицей, чтобы спереть крупную золотую фиксу изо рта
больного....



Я прохожу мимо комнаты 10, из которой меня перевели вчера.... Роды, полагаю....
Горшки с кровью, тампонами и безымянными женскими субстанциями, которых хватит
на то, чтобы загрязнить целый континент... Если кто-нибудь придет навестить меня
в мою прежнюю комнату, то подумает, что я родил чудовище, а Госдепартамент
теперь пытается это скрыть от