Ли в такую ярость, что
он чуть не потерял самообладание. Потная рука сжала в кармане выкидной нож.
Мальчик посмотрел на него с отвращением.
«Ты выглядишь очень противно. У тебя лицо стало типа черное, зелено-черное. Ты
во что бы то ни стало хочешь, чтобы меня стошнило?»
Ли призвал на помощь все самообладание, которому научился за годы заключения.
Лицо его из черного стало цвета красного дерева, а затем к нему вернулся
нормальный загорелый цвет. Самоконтроль разлился по телу, как морфий. Ли
улыбнулся мягкой улыбкой, но мускул в его щеке все еще дергался.
«Это просто старый фокус шипибо. Они ночью становятся черными, выходя на охоту,
знаешь... Я тебе никогда не рассказывал, какая со мной была история у истоков
Эффенди? Это было во время чумы, когда всЈ вокруг дохло, даже гиены.»
Ли пустился в обычные россказни. Мальчик теперь смеялся. Ли пригласил его
пообедать.
«Хорошо,» сказал мальчик. «Но чтоб без этих твоих фокусов шипибо.»
Ли рассмеялся облегченно и радостно.
«Торкнуло, да, молодой человек? Меня тоже, когда по первому разу. Блевал тогда
до солитера. Ну, ладно, счастливо.»




Интернацональная Зона


Морок подозрительности и снобизма нависает над Европейским кварталом Танжера.
Каждый ищет на тебе ценник, определяет — каково твое достоинство, можно ли тебя
немедленно применить в практических целях. Бульвар Пастер — это 5-я Авеню
Танжера. Служащие в магазинах склонны к неучтивости, если не купишь что-нибудь
сразу. Вопросы без покупок удостаиваются холодного, неохотного ответа.
В первую мою ночь в городе я отправился в модный бар, одно из немногих
процветающих мест при сегодняшнем кризисе: тусклый свет, хорошо одетые
гермафродиты, напоминающие о большинстве баров нью-йоркского верхнего Ист-Сайда.

Я завязал беседу с человеком, сидевшем справа от меня. На нем был такой пиджак
из дерюги, типичное создание из ультро-шикарного магазина с Дурной Авеню.
Очевидно, это высший признак роскоши — появляться на людях в
двенадцатидолларовом костюме с драгоценностями; так получилось, что я знал,
откуда приехал этот пиджак и сколько он стоит, потому что у меня в чемодане
лежал такой же (несколькими днями позже я отдал его чистильщику обуви).
Лицо у этого мужчины было мрачное, одутловатое, отлитое в форму кислого
недовольства, богатого недовольства. Это выражение лица чаще всего встречается у
женщин, и если женщина сидит с такой вот кислой и по-богатому недовольной миной
достаточно долго, вокруг нее сам собой вырастает «Кадиллак». Мужчине, вероятно,
более подойдет «Ягуар». К слову сказать, я видел снаружи бара припаркованный
«Ягуар».
Человек справа отвечал на мои вопросы осторожными, короткими фразами, аккуратно
избегая всяких намеков на теплоту и дружелюбие.
«Вы сюда прямо из Штатов?» упорствовал я.
«Нет. Из Бразилии.»
Разогревается, подумал я. Я ожидал, что понадобятся две фразы, чтобы вытянуть
столько информации.
«Ну? А как Вы приехали?»
«На яхте, конечно.»
Я почувствовал, что после такого любая фраза будет некстати, и позволил себе
ослабить сомнительный интерес к его персоне.
В Европейском квартале Танжера на удивление много первоклассных французских и
других ресторанов, где подают отменную еду за весьма разумные деньги.
Примерное меню в «Альгамбре», одном из лучших французских ресторанов: улитки
по-бургундски, пол-куропатки с горошком и картофелем, замороженный шоколадный
мусс, набор французских сыров и фрукты. Цена: один доллар. Это меню и эта цена
дублировались в дюжине других ресторанов.
Спустимся со стороны Европейского квартала и мы попадем, повинуясь неуловимому
процессу засасывания, в Сокко Чико — Маленький Рынок, — давно уже никакой не
рынок, а просто мощеный прямоугольник длиной в квартал, по обе стороны которого
стоят кафе и магазины. «Кафе Сентраль» по причине своего расположения предлагает
лучшее обозрение проходяших сквозь Сокко Чико людей, и поэтому именно здесь
собирается все местное общество.
Въезд машин в Сокко Чико закрыт с 8 утра до полуночи. Зачастую безденежные
компании часами стоят, беседуют, прежде чем закажут кофе в Сокко. Днем они могут
сидеть перед кафе, ничего не заказывая, но с 5 до 8 вечера должны уступить свои
места клиентам, которые платят, если только безденежные не завяжут беседу с
платежеспособными.
Сокко Чико — место встреч, нервный центр, панель управления Танжера. Практически
каждый житель города показывается там хотя бы раз в день.
Многие жители Танжера проводят большую часть своего бодрствования в Сокко. По
обе стороны вы видите людей, брошенных здесь в безнадежных, отчаянных ситуациях,
людей, ждущих предложения работы, справок о принятии, виз, разрешений, которые
никогда не придут. Всю свою жизнь эти люди плыли по несчастливому течению,
всегда принимали ошибочные решения. Вот и приплыли. Это она. Последняя
остановка: Сокко Чико, Танжер.
Рынок психического обмена так же ломится от товара, как и магазины. Кошмарное
ощущение статичности пропитывает Сокко, словно ничто не может ни случиться, ни
измениться. Любая беседа растворяется в космической тупости. Люди сидят за
столиками кафе, тихие и разобщенные, как камни. Никакая близость, кроме
физической, невозможна. Экономические законы, не затронутые никакой гуманностью,
ведут к установлению предельной статичности. В один прекрасный день все эти
молодые испанцы в габардиновых пальто, болтающие об американском футболе,
арабские экскурсоводы и барыги, подбрасывающие монетки и курящие свои трубки с
кайфом, извращенцы, сидящие перед кафе и приглядывающиеся к мальчикам, мальчики,
демонстрирующие свои задницы, ворюги, сутенеры, контрабандисты, менялы — все они
навсегда застынут в своих последних бессмысленных позах.
Бессмысленность в Сокко, кажется, приобрела свое новое измерение. Сидя в кафе,
выслушивая чье-нибудь «предложение», я вдруг осознаю, что собеседник на самом
деле рассказывает сказку ребенку, ребенку внутри себя самого: патетические
фантазии о контрабанде, о торговле брильянтами, наркотиками, оружием, или об
открытии ночных клубов, кегельбанов, туристических агенств. А иногда и сама идея
бывает ничего себе, да только она неосуществима — возбужденный, доверительный
голос, решительные жесты в шокирующем контрасте с мертвыми, безнадежными
глазами, опущенными плечами, одеждой, которая уже не поддается ремонту и
оставлена в покое — пусть себе разваливается.
У некоторых из них есть и инициатива, и интеллект, например, у Бринтона,
который, существуя на скромный доход, пишет такие нецензурные романы, что
опубликовать их невозможно. Он, без сомнения, талантлив, но его работа
безнадежно непродаваема. Он интеллектуален, у него есть редкая способность
видеть соотношение несопоставимых вещей, координировать информацию, но он
движется сквозь жизнь, как фантом, никогда не способный найти нужное время,
нужное место и нужного человека, реализовать что-либо в реальных условиях трех
измерений. Он мог бы состояться как бизнесмен, антрополог, исследователь, юрист,
но стечение обстоятельств никогда не поспевало вовремя. Он всегда опаздывал или
приходил слишком рано. Его способности остались на уровне неразвившегося
зародыша. Он либо последний экземпляр вымершего рода, либо первый, кто
представляет новое соотношение места и времени, — словом, человек без контекста,
времени и места.
Крис, тип из английской частной школы, из тех, что увлекаются разведением
пушного зверя, китайской крапивы, лягушек или жемчуга. Он, на самом деле,
окончательно разорился на пчеловодческом проекте в Вест-Индии. По его
наблюдениям, мед был дорогой и импортировался. Затея казалась надежной, и он
вложил в нее все, что имел. Но он не знал о том, что в этих местах пчел
истребляли, поэтому разводить их было невозможно.
«Такое могло случиться только с Крисом,» говорят его друзья, ибо это лишь одна
глава из фантастической саги о невезении. Кого еще, кроме Криса, могли заловить
в начале войны, когда ужесточили закон о наркотиках, и у кого еще могли удалить
коренной зуб без анестезии? В другой раз он чуть не загнулся от перитонита и был
упрятан в больницу в Сирии, где никогда не слыхали о пенициллине. Его, уже
полумертвого, вызволил английский консул. Во время оккупации Танжера испанцами
его приняли за испанского коммуниста и три недели держали incommunicado в
концентрационном лагере.
Теперь он, разоренный и безработный, в Сокко Чико, интеллигентный человек,
который хочет работать, говорит свободно на нескольких языках, но носит на себе
несмываемое клеймо неудачливости и провала. Его тщательно избегают ездоки на
«Ягуарах»: они боятся заразиться загадочной болезнью, которая делает из таких,
как Крис, пожизненных неудачников. Он умудряется оставаться в живых, преподавая
английский язык и торгуя виски за комиссию.
Роббинсу — около пятидесяти, у него лицо доносчика-кокни, типичного «фараонова
дружка». Есть у него способность прямо-таки вонзать свой резкий голос в ваше
сознание. Никакой внешний шум на него не действует. Роббинс, кажется, является
недоделанным представителем вида Нomo Non Sapiens, шантажирующим род
человеческий самим фактом своего существования.
«Помнишь меня? Я тот самый мальчик, которого ты тогда оставил одного среди
лемуров и бабуинов. Я не так приспособлен к жизни, как некоторые.» Он
протягивает вам свои деформированные руки, до отвратительного инфантильный,
незаконченный, его жадные голубые глаза ищут в вас намек на виноватость или
неуверенность, вокруг которого он обовьется, как минога.
Он поместил все свои деньги на счет своей жены, чтобы увернуться от налога; и
вот жена сбежала с каким-то вероломным австралийцем. («А я-то считал его своим
другом!») Это одна история. У Роббинса их множество, в каждой из них
расказывается о его падении и разорении после процветания и богатства, а всему
виной — предавшие и обманувшие его друзья. Он вперяет в вас испытующий,
обвиняющий взгляд: ты что, тоже предатель, который откажет нуждающемуся в
нескольких песетах?
Роббинс также выступает с номером под названием «Я не могу вернуться домой»,
намекая на мрачные преступления, якобы совершенные им на родине. Многие
завсегдатаи Сокко Чико утверждают, что не могут вернуться домой, пытаясь
оттенить мертвенную серость прозаического провала штрихом украденной краски. На
самом деле, если бы кто-то действительно был в розыске за серьезное
преступление, власти смогли бы разыскать его в Танжере за десять минут. Что же
до всех этих рассказов об исчезновениях в туземном квартале, то, живя там,
иностранец тем самым только обращает на себя внимание. Любой экскурсовод или
чистильщик обуви проведет фараонов до самой вашей двери за пять песет или
несколько сигарет. Поэтому, когда кто-то становится конфиденциальным после
третьей рюмки, купленной ему вами, и говорит, что не может вернуться домой,
знайте, что вы слушаете классическую прелюдию к вымогательству.
Мальчик-датчанин сел здесь на мель и ждет приятеля, который едет сюда с деньгами
и «остальным багажом». Каждый день этот мальчик ходит встречать паром из
Гибралтара и паром из Альхесираса. Мальчик-испанец дожидается разрешения на
въезд во Французскую Зону (в котором ему по неизвестной причине постоянно
отказывают), где дядя даст ему работу. У мальчика-англичанина подружка сперла
все его деньги и ценные вещи.
Мне никогда не доводилось видеть сразу столько людей без денег и без всяких
надежд на деньги. Это так отчасти потому, что в Танжер может въехать любой. Не
обязательно быть платежеспособным. Вот люди и приезжают — в надежде получить
работу или стать контрабандистами. Но никакой работы в Танжере нет, а в
контрабандной торговле вакансий так же мало, как и в любой другой. Вот люди и
заканчивают в заднице, на Сокко Чико.
Все они проклинают Танжер и надеются на чудо, которое вызволит их отсюда. Они
получат работу на яхте, они напишут бестселлер, они переправят в Испанию тысячу
ящиков шотландского виски, они найдут кого-нибудь, кто спонсирует сеть заведений
для игры в рулетку. Для этих людей типично верить в какую-то мифическую систему
игорных домов. Их вера напоминает хорошо знакомую скрюченную позу человека,
которому дали поддых. И все их промахи находятся в прямой зависимости от их
натуры.
Некоторые из старожилов Сокко Чико, вроде Криса, еще прилагают реальные усилия,
чтобы прокормить себя. Прочие же — штатные, профессиональные паразиты.
Антонио-Португалец. Паразит до мозга костей. Работать он не будет. То есть, он к
этому не способен. В его лице человеческие возможности деградировали до того
предела, когда человек уже не может существовать без хозяина. Само его
присутствие вызывает раздражение. Он испускает из себя призрачные побеги,
нащупывающие слабые места, за которые можно было зацепиться.
Джимми-Датчанин. Еще один штатный паразит. У него есть дар — появляться именно
тогда, когда его не хочется видеть, и говорить именно то, чего не хочется
слышать. Метод Джимми состоит в том, чтобы планомерно вызывать в вас омерзение,
но скорее к его персоне, чем к его поведению, в котором, если разобраться,
ничего особенно омерзительного и нет. Это заставляет вас чувствовать себя в
чем-то виноватым перед ним, и вы откупаетесь порцией спиртного или несколькими
песетами.
Иные из паразитов специализируются на туристах и проезжих, даже не пытаясь
социально уравнять себя с долгосрочными жителями. Эти используют различные
варианты мелкого, строго одноразового вымогательства.
Один паразит-еврей смутно похож то ли на офицера полиции, то ли на некую другую
разновидность начальника. Он приближается к туристу с каким-то безапелляционным
выражением. Турист предвидит проверку паспорта или другое беспокойство такого
рода. Когда выясняется, что вопрос всего лишь в небольшой «ссуде», он отдает
деньги с чувством огромного облегчения.
У одного молодого норвежца заведено подходить к вновь прибывшим без своего
стеклянного глаза — зрелище действительно не для слабонервных. Ему, мол, нужны
деньги на покупку стеклянного глаза, иначе он не получит работу, о которой
пойдет просить следующим утром. «Как же я буду работать официантом, если я вот
так вот выгляжу?» говорит он, наводя на свою жертву пустую глазницу. «Я же
распугаю всех клиентов, разве не так?»
Многие завсегдатаи Сокко Чико остались здесь со времен Бума. Несколько лет назад
город был заполнен дельцами и растратчиками. Был бум обмена денег и их
перемещения, контрабандных предприятий и пограничных мер по борьбе с ними.
Рестораны и отели не могли обслужить всех желающих. Бары были забиты круглые
сутки.
Что же случилось? Что дало сбой? Куда подевались золото, нефть, проекты
строительства? По большому счету, виновата неравномерность цен и обменных курсов
валют. Танжер был расчетной палатой, откуда деньги и товары двигались во всех
направлениях к более высоким целям. Под этим непрекращающимся
денежно-имущественным дождем восполнялись чужие военные потери, цены и курсы
валют достигали стандартных показателей, и Танжер выдыхался, как умирающая
вселенная, в которой невозможно уже никакое движение, потому что вся энергия
равномерно распределена.
Танжер — бескрайний перезатоваренный рынок. ВсЈ на продажу — и ни одного
покупателя. Масса никому не известных сортов виски, худшего качества немецкие
камеры и швейцарские часы, бывшие в употреблении бракованные чулки, пишущие
машинки непонятных марок — всЈ это широко представлено во всех магазинах. Ну
просто слишком много всего, слишком много товаров, жилья, еды, слишком много
сутенеров, проституток и контрабандистов. Классическая, архетипическая
депрессия.
Экскурсоводы в Танжере образуют отдельный класс, и я не знаю, кто сравнится с
ними в наглости, упорстве и общей пакостности. Неудивительно, что само слово
«экскурсовод» носит здесь на себе печать несмываемого позора.
Военно-морские силы издают бюллетень о том, что надо делать, если окажешься в
одной воде с акулами. «Прежде всего, избегайте некоординированных движений:
акула может принять их за судороги обессиленной рыбы.» Этот совет может быть
полезен и в случае с экскурсоводами. Их безудержно привлекают некоординированные
движения туристов в непонятных направлениях. Налицо неуверенность, незнание,
куда идти, и экскурсоводы спешат к ним, покинув свои убежища в подворотнях и
арабских кафе.
«Милую девочку не желаете, мистер?»
«Видели Касбу? Дворец султана?»
«Ищете кайфа? Хотите посмотреть, как я трахну свою сестренку?»
«Геркулесовы пещеры? Милого мальчика?»
Их настойчивость ошеломляет, их нахальство не знает пределов. Они проследуют за
человеком несколько кварталов и в конце концов потребуют мзду за потраченное
время.
Женская проституция, в основном, ограничена борделями. С другой стороны,
мужчины-проститутки попадаются на каждом шагу. Они полагают, что все приезжие —
гомосексуалисты, и открыто пристают к ним на улицах. Меня бывало атаковали
мальчики, которым было никак не больше двенадцати лет.
Казино, безусловно, привлекло бы больше туристов и, во многом, облегчило бы
экономические страдания Танжера. Но, невзирая на совместные усилия коммерсантов
и владельцев отелей, все попытки построить казино пресекались испанцами по
религиозным мотивам.
Климат Танжера переменчив. Зимы здесь сырые и промозглые, летом — ни жарко, ни
холодно, в целом, приятно, но постоянно дующий ветер гонит песок с побережья, и
у людей, сидящих весь день на открытом воздухе, песок забивается в уши, в
волосы, в глаза. Из-за течения вода в середине августа становится ледяной, и
даже самые упертые купальщики могут находиться в воде не дольше нескольких
минут. Пляж — не слишком привлекательное место.
Вообще, Танжеру нечего особенно предложить приезжим, кроме низких цен на базаре.
Я обратил внимание на необыкновенное количество хороших ресторанов. Путеводитель
по ресторанам, издаваемый Американским и Зарубежным Банком, упоминает 18
первоклассных едален, где цена на комплексный обед колеблется между 80 центами и
2.5 долларами. Вам предоставлен выбор гостиничных номеров, комнат и отдельных
домов. Цена одной большой комнаты с ванной и выходящим на бухту балконом,
комфортабельно обставленной и с прислугой: 25 долларов в месяц. А есть удобные
комнаты и за 10 долларов. Сшитый портным костюм из английского материала,
который в США стоит 150 долларов, в Танжере стоит 50. Именные сорта виски стоят
от 2 до 2.50 долларов поллитра.
Американцы избавлены от неприятной необходимости регистрироваться через полицию,
обновлять визы и от прочего, с чем они сталкиваются в Европе и Южной Америке. В
Танжере не требуют визы. Можете оставаться сколько вам угодно, работать, если
найдете работу, начинать свое дело без всяких формальностей и разрешений. А у
американцев здесь экстерриториальные права. Гражданские и уголовные дела,
касающиеся гражданина Америки, разбираются в консульском совете по законам
Округа Колумбия.
Юридическая система Танжера довольно сложная. Уголовные дела разбираются
смешанным судом из трех судей. Приговоры выносятся сравнительно мягкие. Два года
тюрьмы обычно дают за ограбление, даже если у преступника длинная биография.
Приговор к пяти годам — вопиющая редкость. В Танжере есть и смертная казнь.
Метод — шеренга из десяти жандармов. Мне известен лишь один случай за последние
годы, когда был вынесен приговор к высшей мере.
В Туземном квартале ощущается определенный дух гостеприимства, которое, однако,
сводится к бормотанию по-арабски, когда вы проходите мимо. Бывало, меня открыто
оскорбляли пьяные арабы, но редко. По Туземному кварталу Танжера субботним
вечером гулять безопаснее, чем по 3-й авеню Нью-Йорка.
Преступления с применением насилия встречаются нечасто. Мне случалось ходить по
улицам в любое время суток, и никто не пытался меня ограбить. Причина редкости
вооруженного грабительства скорее не в миролюбивости арабов, а в том, что легко
выследить человека в городе, где все друг друга знают, и где наказание за
грабеж, особенно совершенный мусульманином, довольно жестокое.
Туземный квартал Танжера представляет из себя то, что от него и ожидаешь:
путаница узких, бессолнечных улочек, кружащих и пе