драматическое,  что-то  волнующее  и
приковывающее внимание. Многим  он  казался  великим  трагиком,  сошедшим  с
подмостков, но продолжающим играть свою роль и  в  жизни.  И  в  тот  вечер,
поднявшись  на  кафедру,  он  словно   перевоплотился   в   мудрого   жреца,
открывающего  непосвященным  божественные  тайны  бытия.   Собственная   его
убежденность была так велика, что на  протяжении  всего  представления  люди
внимали  ему  как  завороженные  и  расходились  под  глубоким  впечатлением
услышанного, но позже в недоумении спрашивали себя, в чем же всетаки состоял
смысл лекции.
     К сожалению, полученного сбора - всего пятьдесят долларов - на  поездку
не хватило, что, однако,  нисколько  не  обескуражило  автора  новой  теории
мироздания.  Напротив,  помыслы  его  воспарили  как  никогда   высоко.   Он
встретился с Джорджем Патнэмом, чье издательство два года назад опубликовало
полные собрания его рассказов и стихотворений, и в беседе  с  ним  обнаружил
безграничную веру  в  важность  сделанных  в  "Эврике"  открытий,  предложив
немедля издать ее тиражом в 50 тысяч экземпляров. Мистер Патнэм был  добр  и
терпелив. Он уменьшил цифру, на которой  настаивал  пылкий  и  самонадеянный
автор, ровно в сто раз и выпустил книгу тиражом в 500  экземпляров,  которые
были распроданы с большим трудом.
     Убедившись, что "Эврика" - неподходящая тема для публичных выступлений,
и по-прежнему нуждаясь в деньгах для "Стайлуса", По обратился к другим своим
работам - "Философии творчества" и "Поэтическому принципу", рукописи которых
были ранее куплены Грэхэмом для своего журнала. Теперь он использовал их,  и
не без выгоды, в качестве материала для лекций, во время которых также читал
свои и чужие стихи, подобранные таким образом, чтобы  произвести  наибольший
эффект на публику.
     В  ту  пору  -  весной  и  летом  1848  года  -  По  всецело  захватила
платоническая, но полная волнений и переживаний любовь к миссис Шю. Из  всех
женщин, с которыми он был близок в последние годы жизни, Мэри  Шю,  пожалуй,
больше  других  обладала  подлинными  чертами  здравомыслящей  и  энергичной
личности. Дочь врача, она сама стала сестрой  милосердия,  успев  приобрести
немалый опыт и хорошее медицинское образование, равно как  и  многочисленных
друзей-медиков. Практическое знание физиологических проявлений человеческого
существования воспитало в ней сострадательное отношение к людям, и оно же не
дало ей погрязнуть в  трясине  спиритизма  и  сентиментальности,  затянувшей
многих ее подруг. Она хорошо понимала По, хотя и не читала ни его стихов, ни
рассказов, если они не посвящались ей лично, и с  сочувствием  относилась  к
несовершенствам его характера и телесным недугам. Более  того,  когда  нужда
его ожесточалась, миссис Шю давала ему пищу и одежду, и именно в ее доме  По
нашел утешение после смерти Вирджинии.
     "Маленькая селянка", как назвал ее По в одном из писем (Мэри Шю провела
детство в деревне), обладала поистине классическим здравым смыслом,  который
позволял ей читать  в  душе  мистера  По  как  в  открытой  книге,  даже  не
заглядывая в те, что писал он. И По очень охотно вверял себя чутким  заботам
молодой  врачевательницы.  Он  смотрел  на  нее,  как  и  на  всех   женщин,
выказывавших ему явную симпатию, испытывая

     Желанье мотылька с звездой соединиться,
     Ночного мрака страсть к заре...

     В  этих  строчках  Шелли,  заметил  он  однажды,  выражена  самая  суть
безнадежной любви. Ибо для По, кажется, была немыслима  иная  любовь,  кроме
"высшей", то есть несчастной,  любви,  и  рассуждениям  на  эту  тему  он  с
удовольствием предавался и в своих сочинениях, и в беседах.
     В конце весны 1848 года По приехал повидать миссис Шю в ее нью-йоркском
доме, и в результате этого визита было  написано  стихотворение  "Звон"  его
самое популярное после "Ворона" поэтическое произведение.
     Миссис Шю и По уединились в маленькой оранжерее с окнами в сад, куда им
подали чай. Он пожаловался хозяйке, что ему надо написать  стихотворение,  а
вдохновение все не приходит. Желая ему  помочь,  миссис  Шю  принесла  перо,
чернила и бумагу, однако в это самое время воздух вздрогнул от гулкого звона
церковных колоколов, удары которых потрясли болезненно чувствительные  нервы
По. Отодвинув лежавший перед ним лист бумаги, он  сказал:  "Эти  звуки  меня
сегодня раздражают,  писать  нет  сил.  Тема  ускользает,  я  чувствую  себя
опустошенным". Тогда миссис Шю взяла перо и  написала:  "Чудный  звон,  звон
серебристый". По быстро закончил станс и снова впал в прострацию. Но  миссис
Шю не отступала и начала следующую строфу: "Звон  тяжелый,  звон  железный".
По,  точно  очнувшись,  добавил  еще   два   станса,   а   сверху   написал:
"Стихотворение г-жи М. Л. Шю". После ужина его проводили наверх и уложили  в
постель совершенно обессиленного. Миссис Шю позвала к нему доктора Фрэнсиса,
своего давнего знакомого, с которым не раз встречался и По. Сидя  у  постели
больного,  они  внимательно  следили  за  симптомами.  Пульс  был  слабым  и
прерывистым. "Он страдает болезнью сердца и не проживет долго",  -  заключил
доктор Фрэнсис. Признаки этого недуга  миссис  Шю  замечала  и  раньше.  Оба
понимали, что дни По сочтены и что он близок к  умопомешательству.  Сам  он,
однако, кажется, не сознавал грозящей ему опасности.
     Стихотворение "Звон" подверглось впоследствии многочисленным переделкам
и было опубликовано уже после смерти По.
     Когда миновал кризис, сообщает миссис Шю, По проспал  двенадцать  часов
кряду и был затем отвезен в Фордхем  доктором  Фрэнсисом  -  "старик  был  с
причудами, но дело свое знал превосходно". По  находился  на  грани  полного
истощения. Нервы его были так напряжены, что малейшие волнения оказывали  на
него воздействие, никак не соизмеримое с вызвавшими их причинами. Он впал  в
совершенно болезненное состояние, временами бредил или  скитался  неизвестно
где и потом не мог рассказать, что с ним было.
     Однажды он в  полубреду  поведал  миссис  Шю  о  якобы  совершенном  им
путешествии в Испанию, где он дрался на дуэли, был ранен и выхожен  какой-то
шотландской дамой, чьего имени он не может открыть.  Он  показал  миссис  Шю
шрам на плече, будто бы оставшийся с тех пор. Из  Испании  он  отправился  в
Париж и написал там роман, который вышел в свет под именем Эжена Сю, и т. д.
и т. п.
     Поддерживать дружбу с  человеком,  страдающим  столь  тяжелым  душевным
расстройством, было чрезвычайно трудно. Кроме  того,  миссис  Шю  -  женщину
опытную и рассудительную - очень встревожила растущая привязанность По,  его
усиливающаяся  зависимость  от  ее  забот.  Она  понимала,  что  дальше  так
продолжаться  не  может  и  что  окружить  По  уходом  и  лаской,  так   ему
необходимыми, способен только близкий человек,  пользующийся  правами  члена
семьи. Она посоветовала По оглядеться вокруг и найти женщину, которая,  став
его женой, дала бы ему все, в чем он  нуждался.  Доктор  Фрэнсис,  со  своей
стороны, предупредил По, что, если тот не  откажется  от  всяких  излишеств,
конец наступит очень скоро. Предостережение возымело действие,  и  некоторое
время По сдерживал себя - впрочем,  совсем  недолго.  Миссис  Шю  мягко,  но
решительно дала ему  понять,  что  их  отношения  должны  прекратиться.  Она
убедилась, что сделала все от  нее  зависящее  и  что  продолжение  близости
навлечет на нее те же беды,  от  которых  миссис  Осгуд  пришлось  бежать  в
Олбани.
     Итак, миссис Шю ушла из жизни По, но в памяти  его  еще  долго  звучали
слова ее прощального совета. Да, сейчас  ему  как  никогда  было  необходимо
женское участие. Но искал  он  скорее  ангела,  чем  женщину,  и,  покинутый
ангелами, хранившими его раньше, - Вирджинией  и  миссис  Шю,  -  он  тщился
заполнить образовавшуюся пустоту. Желанные черты своего идеала он, казалось,
обнаружил в Холен Уитмен. Читая ее стихи, По ощутил в ней родственную  душу,
на поиски которой решил теперь отправиться.



Глава двадцать четвертая

     Саре Хелен Уитмен, которую По довелось лицезреть "лишь однажды"  -  три
года назад, ночью, стоящей в дверях ее дома на Бенефит-стрит, - суждено было
вдохновить, "быть может, прекраснейшие  из  когда-либо  написанных  любовных
посланий". Встреча с их автором явилась самым волнующим и вместе с тем самым
загадочным  событием  в  ее  жизни,  большую  часть  которой  она   провела,
вслушиваясь в доносившиеся "с того света" стуки, шорохи и  невнятный  шепот,
интриговавшие,  изумлявшие,  увлекавшие  и  развлекавшие   целое   поколение
американцев, пустившихся в странствия по сумеречным долинам Аэндора.
     К 1848 году призраки прочно обосновались в Америке - главным образом, в
ее северо-восточной части.  В  их  неосязаемом  присутствии  столы  начинали
отплясывать джигу, занавески таинственно  колыхались  и  трепетали,  а  дамы
впадали в транс, часто переходивший в истерики. Спиритизм и  прочая  мистика
сделались велением моды. Даже среди людей,  ей  не  поддавшихся,  было  мало
таких, на кого все это не производило  бы  впечатления.  Течение  это  брало
начало  в  самых  глубинах   скованного   предрассудками   и   ограничениями
общественного сознания, в великом  духовном  томлении,  проявления  которого
ошибочно считали литературной условностью. На самом же деле в период с  1820
по 1860-е годы - насколько написанное тогда поддается правильному  пониманию
и толкованию - подобные  умонастроения  владели  очень  и  очень  многими  -
особенно молодыми людьми и женщинами. Избегнуть  гнетущей  скуки  ханжеского
семейного благонравия - нетерпимого, а потому и нестерпимого  -  в  ту  пору
можно было в основном двумя путями - один вел на Запад, другой -  в  область
потустороннего. Искали на обоих, хотя и  в  разных  направлениях,  по  сути,
одного и того же - духовного освобождения.
     Жившая в Провиденсе (штат Род-Айленд) Хелен Уитмен была душой  местного
духовидческого  братства.  В   ее   руках   сходились   нити   переписки   с
многочисленными друзьями и единомышленниками, на которых она  имела  немалое
влияние.  Прелестная,   утонченная,   туманно-загадочная   и   ускользающая,
облаченная в покровы из легкого шелка, она  являлась,  защищаясь  веером  от
чересчур  резкого  света   дня,   словно   идеальное   воплощение   духовной
женственности,  и  неслышно,  едва  касаясь   земли   изящными   туфельками,
проплывала мимо - следом, развеваясь, тянулся тонкий, как паутинка,  шарф  и
едва ощутимый запах эфира, которым был пропитан ее платок.
     Жизнь, то есть жизнь реальная, казалась нестерпимо яркой этой "Елене из
тысячи грез". "Ее уютные комнаты были всегда погружены в мягкий полумрак", а
приглушить  порою  слишком  острые  переживания  ей  помогал  эфир.  Крепким
здоровьем она никогда не отличалась. Страдая болезнью  сердца,  она  не  раз
преждевременно сообщала в печальных и многозначительных прощальных письмах к
друзьям о своей близкой и неминуемой кончине.
     Время от времени миссис Уитмен публиковала  стихи.  Увлекшись  в  конце
1840х годов спиритизмом, тесно сошлась на этой почве с Элизабет  Оукс  Смит.
Вместе они исследовали природу спиритического транса, медиумов и вообще все,
что относилось к "экспериментальной" стороне дела. Миссис Смит, хотя и  была
как будто более сильной  личностью,  в  конце  концов  всецело  подпала  под
влияние своей подруги. Последние публичные выступления Элизабет Смит, немало
сделавшей для эмансипации в Америке, вылились в сплошной поток  мистического
вздора.
     По тоже не миновал грехов оккультизма, однако сумел сохранить здравость
мышления.   Его   увлечение   мистическим   объясняется   причинами    чисто
литературного свойства. В этой области он черпал материал для своих стихов и
рассказов, которые окружали автора неким ореолом загадочности,  причастности
к тайнам, дающей право насмехаться  над  непосвященными.  Замысел  "Эврики",
например, подсказал, по всей вероятности, некий Эндрю Дэвис,  чьи  лекции  о
месмеризме посещал  По.  Незадолго  до  встречи  с  миссис  Уитмен  По,  как
рассказывает  Дэвис,  побывал  у  него,  очевидно,  чтобы  посоветоваться  о
каких-то специальных деталях для рассказа "Правда о  том,  что  случилось  с
мистером Вальдемаром". Дэвис, который утверждал, что способен "видеть сквозь
людей", говорил, будто перед По всегда лежала странная черная тень, а за его
головой виднелись какие-то темные холмы - неведомый, печальный  и  сумрачный
ландшафт.
     По искал спасения от тягостной обыденности не в спиритическом трансе  и
не на  просторах  Дикого  Запада,  но  все  дальше  углублялся  в  темные  и
таинственные лабиринты собственной фантазии. В 1849 году вспыхнула  "золотая
лихорадка" в  Калифорнии.  Это  было  новое  Эльдорадо,  неодолимо  манившее
искателей богатств и приключений. По откликнулся такими строками:

     Средь гор и долин
     Спешил паладин,
     Ни солнце, ни тень не преграда.
     И юн, и удал,
     Он с песней искал
     Таинственный край Эльдорадо.
     Но тенью легла
     На складки чела
     Немых расстояний преграда.
     Он в дальних краях
     Ослаб и одрях,
     Покуда искал Эльдорадо.
     У сумрачных скал
     Он тень повстречал:
     "О тень, всем надеждам преграда,
     Поведай ты мне,
     В какой стороне
     Смогу я найти Эльдорадо?"
     "Ищи за несметным
     сонмом планет,
     Ни в чем я тебе не преграда.
     Спускайся скорей
     В долину теней,
     И там ты найдешь Эльдорадо!"(1)


     По не забыл своей единственной встречи с миссис Уитмен, и  воспоминания
нахлынули на него с новой силой, когда в феврале  1848  года  он  прочел  ее
стихи, написанные в  день  св.  Валентина  и  посвященные  автору  "Ворона".
Проникнутые  искренним  чувством  строки  всколыхнули  все   его   существо.
Обращенные к нему, слова эти были произнесены женщиной, которая  носила  имя
Елена,  исполненное  для  По  магического  очарования.   Таинственный   круг
замкнулся. Мысли о Хелен Уитмен стали преследовать его, как  наваждение.  Он
был влюблен и с нетерпением ждал того момента, когда  сможет  вновь  увидеть
"Елену". Однако на пути к ней его ждала еще одна волнующая встреча.
     В июле 1848 года  По  отправился  с  лекцией  "Поэтический  принцип"  в
Лоуэлл, небольшой городок в штате Массачусетс. Именно там он познакомился  с
миссис Энни Ричмонд. Первую встречу  с  ней  он  описал  в  рассказе  "Домик
Лэндоры":
     "Не  обнаружив  ничего  похожего  на  звонок,  я  легонько  постучал  в
полуоткрытую дверь тростью. И тотчас же на пороге появилась фигура - молодая
женщина лет двадцати восьми - стройная или скорее даже хрупкая, немного выше
среднего роста.  Видя,  как  она  приближается  с  какой-то  не  поддающейся
описанию сдержанной решимостью, я сказал себе: "Вот поистине грация,  чуждая
всякого искусства, - напротив,  совершенная  самой  своей  естественностью".
Второе впечатление, произведенное ею на меня,  но  гораздо  более  глубокое,
нежели первое, было впечатление одухотворенности. Столь ярко  выраженная,  я
бы сказал, возвышенность чувств  или  неземная  отрешенность,  как  та,  что
светилась в ее глубоких глазах, никогда еще не проникала в самые сокровенные
уголки моей души. Не знаю почему, но это особенное выражение глаз, а порою и
губ таит в себе самое сильное, если не  единственное  очарование,  способное
привлечь меня к женщине".
     Если изображенная в рассказе женщина не кто иная, как Энни Ричмонд,  то
в описании домика, где она живет, нетрудно узнать "хижину"  По  в  Фордхеме,
ибо он часто мечтал, что Энни когда-нибудь сделается хозяйкой  его  дома,  и
такой рисовал ее в воображении. Именно она вдруг сделалась  для  него  самым
желанным существом на свете. К ней он испытывал в тот момент самое  глубокое
чувство, на какое был способен, и часы, проведенные в семье миссис  Ричмонд,
казались ему сладостным блаженством.
     Унося  с  собой  воспоминания  об  Энни,  с  которой  он  вскоре  начал
переписываться,  По  13  июля  возвратился  в  Нью-Йорк.  Сбор  от   лекции,
прочитанной в Лоуэлле,  и  два  аванса,  выплаченные  ему  Патнэмом  в  счет
гонорара за "Эврику", составили сумму, достаточную для поездки на юг, где По
рассчитывал найти подписчиков для "Стайлуса". 16 июля, оставив миссис  Клемм
в Фордхеме, По отправился в путь и спустя три дня прибыл  в  Ричмонд.  Вновь
оказавшись в знакомых с детства местах, среди старых друзей, он,  не  устояв
перед многочисленными искушениями, запил и целых две недели пропадал в самых
темных городских притонах. Затем По, помятый и обносившийся,  сам  явился  с
визитом к редактору "Сазери литерери мессенджер"  Томпсону  в  сопровождении
Джека Макензи.
     Примерно в это же время его видел в городе некий
     Чарльз Уоллис, местный историк, который отмечает, что По,  несмотря  на
пристрастие к спиртному, никогда не доходил до такого состояния, чтобы  быть
не в силах о себе позаботиться. Однажды Уоллиса  подняли  с  постели,  чтобы
познакомить с По, который в тот момент весело проводил время  в  шумной,  но
весьма приличной компании в какой-то таверне. По читал  друзьям  "Ворона"  и
отрывки из "Эврики".
     Придя туда, Уоллис застал  своего  прославленного  земляка  обсуждающим
последние новости с собравшимся вокруг обществом. Представленный Уоллису, По
учтиво и с достоинством поклонился; лицо его пылало от возбуждения, но  пьян
он не был. В ответ на просьбы присутствующих По продолжил свои  рассуждения,
и хотя мысли об атомарном строении вселенной  он  излагал  никак  не  меньше
часа, рассказ его был красноречив и увлекателен.
     Самые подробные воспоминания об  этом  визите  По  в  Ричмонд  оставили
Макензи - с ними он по-прежнему был  очень  дружен  и  часто  встречался.  В
Ричмонде По был у себя дома. Лишь здесь он не чувствовал себя всем  чужим  и
одиноким изгоем. Его окружали друзья детства, с которыми он мог  быть  самим
собой, и славу свою он ощущал сейчас как благо, а  не  как  досадное  бремя.
Впервые после смерти Вирджинии, стряхнув печаль и уныние, он  отчасти  обрел
вновь душевное равновесие  и  способность  радоваться,  свойственные  ему  в
ранней юности. Двухмесячное пребывание в Ричмонде,  наверное,  продлило  его
жизнь на целый год.
     В саду у Макензи молодые люди часто затевали игру  в  чехарду.  Некогда
искусный в этом спорте, По, словно сбросив груз лет, мог часами,  счастливый
и радостный,  как  мальчишка,  прыгать  через  спины  приятелей  на  длинных
тенистых  дорожках  сада,  всякий  раз  ловко  перелетая   через   очередное
препятствие, в то время как его  старый  товарищ  Джек  Макензи  то  и  дело
растягивался на земле. Таким видели По в одном из немногих  и,  быть  может,
последнем веселом эпизоде его жизни.
     К сентябрю По остался почти без денег,  однако  как-то  поправить  дела
помог  Томпсон,  который  согласился  напечатать  несколько  его  статей   в
"Мессенджере". Около этого  времени  у  По  вышла  крупная  ссора  с  Джоном
Дэниэлем, редактором  журнала  "Экзаминер",  из  которой  получилась  весьма
характерная для По история. Столкновение между ними назревало уже давно. Они
придерживались очень несхожих взглядов на литературу и вдобавок не  поладили
из-за какого-то долга. Куда серьезнее было, однако, то, что Дэниэль,  хорошо
знавший кое-кого из родственников Уитменов, позволил себе публично высказать
сомнение относительно бескорыстия чувств, которые По питал к миссис  Уитмен.
Слух об этом достиг По в  редакции  одной  из  ричмондских  газет.  Придя  в
ярость,  он  тотчас  послал  Дэниэлю  вызов  на  дуэль,  нацарапав  его   на
оказавшемся под рукой клочке газетной  бумаги.  Однако  обидчик  не  захотел
принять дело всерьез. Друзьям По оно тоже показалось пустячным. Тем не менее
отказать ему в сатисфакции значило бы нарушить кодекс чести.
     Дэниэль, сославшись на желание избежать огласки, согласился встретиться
с По наедине у себя в редакции. Когда По вошел в комн