ткуда
открывался великолепный вид, и прекрасная кухня, и добрый нрав хозяек.
     После тягот, пережитых  семьей  в  Филадельфии,  и  тревожных  дней  на
Гринвичстрит; когда Эдгар скитался по редакциям и неизвестно было, где взять
денег на следующую неделю, Блумингдейл показался миссис  Клемм  и  Вирджинии
землей обетованной. По был  недосягаем  для  влияний,  доставлявших  столько
беспокойств его домашним,  Вирджиния  попала  в  благотворную  для  здоровья
обстановку, а миссис Клемм  могла  в  свое  удовольствие  насладиться  уютом
просторного жилища, обильным столом и респектабельным  положением  почтенной
пансионерки. Она быстро сошлась с Бреннанами и любила посудачить  с  ними  о
том о сем. Искренняя дружба,  связавшая  славную  ирландскую  чету  и  семью
поэта, продлилась долго и, возможно, как-то повлияла на последующие переезды
По и  выбор  жилья.  По  был  теперь  достаточно  знаменит,  чтобы  вызывать
любопытство у простого люда. Привычки его подмечали и запоминали.
     Комната миссис  Клемм  находилась  на  первое  этаже.  По  и  Вирджиния
поселились в мансарде; под ней  находился  кабинет  По  с  большим  камином,
украшенным резной облицовкой; одна дверь выходила в  коридор,  другая  -  на
Блумингдейлскую дорогу. Здесь был закончен "Ворон", строки  которого  навеки
запечатлели некоторые предметы обстановки этой комнаты.  До  По  ее  занимал
другой  постоялец  Бреннанов,  француз,  служивший  в  армии   Наполеона   и
отправившийся в изгнание после падения Первой империи. Стены  были  обтянуты
тяжелыми драпировками в стиле  ампир  и  увешаны  французскими  гравюрами  с
изображением батальных сцен; немного громоздкая, обитая  маркизетом  мебель,
книжный шкаф, прямоугольный письменный стол, стенные часы. Из двух небольших
окон с квадратными переплетами и старинными толстыми стеклами открывался вид
через Гудзон  на  Нью-Джерси.  На  прибитой  над  дверью  полке  стоял  бюст
"беломраморной Паллады".
     Бреннаны сохранили немало воспоминаний о жизни По в их доме  -  о  том,
как он долгими часами писал у себя  в  кабинете,  как  вместе  с  Вирджинией
любовался из окна закатами на Гудзоне, о рукописях и письмах,  в  беспорядке
разбросанных по  дощатому  полу  его  комнаты,  о  его  привычке  подолгу  в
задумчивости сидеть на скамейке у пруда, в тени раскидистого дерева, куда за
ним посылали кого-нибудь из детей, когда подходило время обедать.  Юный  Том
Бреннан хорошо помнил, как их странный гость что-то чертил  тростью  в  пыли
или, взобравшись на вершину поднимавшегося невдалеке холма Маунт-Том, часами
не отрывал мечтательного взгляда от струящегося внизу Гудзона.
     Марту  Бреннан  соседи  описывают  как  темноволосую   и   голубоглазую
ирландскую красавицу. Она была почти ровесницей Вирджинии, которая не  могла
и мечтать о лучшей подруге. Марте часто приходилось видеть,  как  миссис  По
аккуратно склеивает в длинные свитки  рукописи  своего  мужа,  которыми  она
очень гордилась, хотя и  мало  понимала,  о  чем  там  идет  речь.  Для  нее
литературная  ценность  этих  манускриптов  заключалась  в  их  внушительных
размерах и затейливом виде, в каллиграфическом изяществе  строк,  выведенных
медным пером Эдгара. Миссис  Клемм  знала  в  книгах  больше  толку.  Будучи
убежденной поклонницей творчества своего племянника, она слушала  многое  из
того, что писал По, а когда  тот  уставал,  варила  ему  кофе.  По  придавал
большое значение впечатлению, которое производили рассказы  и  стихотворения
при чтении вслух. Стремясь достичь совершенной  гармонии  звукового  рисунка
прозы и стиха, он читал или декламировал написанное всякому, кто  соглашался
слушать, либо сочинял вслух, когда таковых не находилось.
     На ферме По  не  докучали  визитеры,  однако  сам  он  иногда  бывал  в
Нью-Йорке, отправляясь туда пешком, если не было денег, чтобы доехать,  -  а
случалось так довольно часто. Миссис Бреннан говорила. что за стол По всегда
расплачивались  в  срок.  Весь  доход,  на  который  По  мог  в  это   время
рассчитывать. ограничивался гонорарами за три рассказа, посланных
     Гоуди, - доброму другу, заплатившему, должно быть, вперед,  -  очерк  о
Лоуэлле, помещенный в "Грэхэмс мэгэзин", и  посланные  в  журнал  "Коламбиен
мэгэзин"  новеллы  "Ангел  необъяснимого"  и  "Месмерическое  откровение"  -
последний предмет, как и спиритические явления, в ту пору  будоражил  многие
умы. В рассказе "Литературная жизнь Какваса Тама, эсквайра", одном из  своих
автобиографических произведений, написанных с большой долей иронии, он опять
возвращается к эпизодам проведенной в Ричмонде молодости, которые изображает
в сатирическом духе. Видимо, не  без  тайного  удовольствия  он  послал  эту
юмореску в свой родной город, в журнал "Сазерн литерери мессенджер", где она
появилась  в  декабре  1844  года  и  была  несколько  позднее  перепечатана
нью-йоркским еженедельником "Бродвей джорнэл".
     Нет никаких сомнений в том, что "Ворон" обрел свою окончательную  форму
в доме на холмистом берегу Гудзона. Столь же достоверно известно, что  у  По
уже  имелся  первый  вариант  стихотворения,  когда  он  переехал  жить   на
блумингдейлскую ферму. Как мы  помним,  идея  "Ворона"  зародилась  четырьмя
годами раньше в Филадельфии, когда  По  писал  рецензию  на  роман  Диккенса
"Барнеби Радж", в котором эта птица играет важную роль.
     "События,  неподвластные  моей  воле,  всегда  препятствовали   мне   в
приложении сколько-нибудь серьезных усилий в той области, которую при  более
благоприятных обстоятельствах я избрал бы  своим  поприщем,  -  говорит  По,
добавляя, - Поэзия для меня  -  не  профессия,  а  страсть;  к  страстям  же
надлежит относиться с почтением - их не должно, да и невозможно пробуждать в
себе по желанию, думая лишь о жалком вознаграждении или о еще  более  жалких
похвалах толпы". В сельском доме на берегу Гудзона По впервые,  хотя  бы  на
короткое время, оказался в "более благоприятных обстоятельствах" и, помышляя
об  отнюдь  не  жалком  вознаграждении,  с  великим  старанием  приступил  к
завершению работы над стихотворением,  которое  считал  шедевром,  достойным
всеобщего признания. Свидетелями этих трудов были стены его  кабинета,  где,
несмотря на  увещевания  миссис  Бреннан,  он  но  рассеянности  вырезал  на
каминной доске свое имя.
     Сочинял он по большей части глубокой ночью. Наверное, именно теперь все
стихотворение предстало перед его  мысленным  взором  в  законченной  форме.
Найденный  ранее  прием  -  вещий  крик  ворона,  откликающегося   на   речи
лирического героя, По соединил с причудливо-жуткой романтической обстановкой
и эффектами, в  изображении  и  сплетении  которых  он  был  столь  искусен.
Осенними ночами, когда продуваемый всеми ветрами дом сотрясали порывы  бури,
когда гас огонь в очаге и ветви деревьев стучались в окно, а на  пол  падала
тень от бюста Паллады, в сознании поэта окружающие его предметы  смешивались
с  изысканным  декором  жилища,  куда  переносило  его  воображение.  В  эти
полуреальные, полуфантастические покои он впустил ворона из "Барнеби Раджа",
чью роль,  однако,  сделал  более  выразительной,  По  использовал  когда-то
высказанную им же идею о том, что "на протяжении всей  драмы  Барнеби  Раджа
могло бы звучать пророческое карканье ворона".
     Ощущение безысходного отчаяния  и  неизбежности  крушения  всех  надежд
возникло в По как выражение меланхолической тоски, причины  которой  следует
искать в его духовной природе и трагической  судьбе.  Сочетание  характерной
для него темы "утраченной возлюбленной" с роковым смыслом слов, произносимых
вороном, ясно указывает на то, что поэт уже всецело осознал, что его попытка
или  навязанная  браком  с  Вирджинией  необходимость  отдать  мечте  место,
предназначенное в жизни для реальной любви, обрекла его на страдания и боль.
Теперь он потерял надежду восполнить в идеальном мире то, чего был  лишен  в
действительности. Спустя год Р. X. Хорн, прочтя стихотворение,  написал  По:
"О "Вороне" я того же мнения, что и мисс Баррет. Мне кажется также, что поэт
хотел передать здесь крайне болезненное состояние воображения, наводящее  на
мысль о душе, которая готова низвергнуться в бездну исступления или  мрачной
тоски, беспрестанно угнетаемая одним и тем же неотступным чувством".
     Объяснение, предложенное самим По в статье "Как я писал  "Ворона",  или
Философия творчества", в конечном счете ровно ничего  не  объясняет.  С  его
стороны это была  не  более  чем  попытка  дать  рациональную  интерпретацию
собственному  творческому  процессу,  логически  истолковать  его  для  себя
самого.  В  этом  критическом  очерке  он  по-прежнему  стремится   доказать
всемогущество своего разума  и  одновременно  возбудить  интерес  публики  к
"Ворону". Его спрашивали: "Мистер По, как вы написали "Ворона"?" На  что  он
давал совершенно разумный ответ своей статьей. Не пускаясь в  рассуждения  о
"таинстве  творчества"  и  "божественном  вдохновении",  к  которым  издавна
прибегали поэты, желавшие ускользнуть от самоанализа,  По  ответил  со  всей
возможной обстоятельностью, заставив замолчать филистеров и преумножив  спою
славу логического гения. Среди тех, кого старался убедить автор,  был  и  он
сам. На самом же деле вопрос заключался не в том, как По написал "Ворона", а
почему он его написал.
     Необходимо, однако, сказать следующее. Длительный период, на протяжении
которого создавался "Ворон" - по меньшей мере четыре года, - показывает, что
сочинение  и  выстраивание  этого   произведения   потребовало   долгого   и
тщательного обдумывания, критического и художественного анализа,  логической
расстановки эффектов, кропотливой лепки сюжетной  и  тематической  основы  -
словом, того, чего не сотворить силой одного только вдохновения.  Изощренное
мастерство поэта ощущается  во  всем  -  в  изысканном  музыкальном  рисунке
стихотворения,  в  умелом  использовании  ассонанса,  рифмы,  размера.   Без
сомнения,  во  многих  случаях  образы  возникали  в  его  сознании  как  бы
одновременно со словами и ритмами, способными их запечатлеть. Но бесспорно и
другое: умение По, когда "наития" не было, усердно, день за днем, месяц,  за
месяцем, нить за нитью ткать прекрасное  художественное  полотно  говорит  о
том, как блестяще владел он поэтическим искусством. Ибо подобное было бы  не
под силу какому-нибудь сентиментальному рифмоплету.
     В течение всего лета По продолжал переписываться  с  Лоуэллом.  Главной
темой их "эпистолярных бесед" была биография По, которую  Лоуэлл  готовил  к
публикации в сентябрьском номере "Грэхэмс мэгэзин".  Лоуэлл  пишет  По,  что
борется с очередным приступом врожденной лености и никак не может взяться за
перо. Леность эта, говорит он, "не была исправлена надлежащим воспитанием  в
детстве. Поверьте, я не из тех, кто, следуя еще далеко не исчезнувшей  моде,
желает, чтобы свет в доброте и снисходительности своей принимал свойственные
им пороки как доказательство их гения". Подобные скрытые проповеди  едва  ли
пришлись по душе По. В том же послании  Лоуэлл  просит  По  написать  "нечто
вроде духовной биографии... Вашу собственную оценку пережитого".
     В  одном  из  предыдущих  писем  По   жаловался   Лоуэллу   на   статью
"Американская поэзия", напечатанную в журнале "Лондон  форин  куортерли",  в
которой его назвали подражателем Теннисона. По считал, что она была написана
или инспирирована Диккенсом - "у меня есть свои причины утверждать это".  Он
имел в виду то, что в статье  содержались  некоторые  сведения,  которые  он
сообщил Диккенсу во время их встречи в Филадельфии,  а  также  в  переписке.
Позднее Лоуэлл написал По, что автор статьи - некий Фостер, однако По,  имея
на то серьезные основания, так и не поверил  в  непричастность  Диккенса  ко
всей этой истории.
     После  перерыва,  длившегося  почти  год,  По  возобновил  переписку  с
Томасом:

     "Нью-Йорк, 8 сентября 1844 года.
     Мой дорогой Томас!
     Я был искренне рад получить твое  письмо  и  почти  столь  же  искренне
удивлен, ибо, пока ты гадал, почему нет писем от меня, я чуть было не решил,
что ты сам совсем меня забыл.
     Я уехал из Филадельфии и живу теперь  милях  в  пяти  от  Нью-Йорка.  В
последние семь или восемь месяцев я сделался настоящим отшельником, и не  на
шутку - за все это  время  не  видел  ни  единой  живой  души,  кроме  своих
домашних, - они чувствуют себя хорошо и передают тебе самый  добрый  привет.
Когда я говорю "хорошо", то имею в виду (что касается  Вирджинии)  не  хуже,
чем обычно. Здоровье ее, как и прежде, внушает большие опасения..."
     По и в самом деле удалился от света. Лето 1844  года  он,  как  того  и
желал, провел в полном отрешении от остального  мира.  Отшельническая  жизнь
возымела самое благотворное действие на его воображение... К сожалению,  это
творческое уединение не могло  продолжиться,  ибо  деньги  были  на  исходе.
Приближалась зима, а с ней  и  конец  сельской  идиллии.  Для  миссис  Клемм
главным был сейчас вопрос не "где напечатать  "Ворона"?",  а  "на  что  жить
дальше?". Как школьник после долгих каникул, По с отвращением  думал  о  той
минуте, когда придется снова вернуться к повседневным трудам, и оттягивал ее
до последнего. В конце  сентября  отчаявшаяся  миссис  Клемм  взяла  дело  в
собственные  руки.  Отправившись  в  город  искать  для  По  работу,  она  -
безусловно, по его же совету - обратилась к редактору газеты "Уикли миррор",
Натаниелю Паркеру Уиллису. С ним По вел в свое время переписку,  и  оба  они
хорошо знали друг друга по литературной деятельности.
     Как раз в ту пору, когда к нему явилась с визитом миссис Клемм,  Уиллис
готовился  расширить  свое  дело,  превратив  издававшуюся  им   газету   из
еженедельной в ежедневную и переименовав ее  в  "Ивнинг  миррор".  При  этом
еженедельный  номер  сохранялся  в  качестве  обозрения  текущих  событий  и
новостей, а также литературной и политической жизни. В таком деле По  с  его
способностями, известностью и опытом мог оказаться очень полезным человеком.
Уиллис  взял  его  к  себе  "статейным  корреспондентом",  что  в  тогдашней
журналистской иерархии ближе всего соответствовало нынешнему  очеркисту.  По
должен был писать рецензии, короткие статьи и всякого рода заметки и реплики
на злобу дня. Кроме  того,  ему,  вероятно,  приходилось  читать  присланные
почтой рукописи, править идущие в набор материалы и помогать с версткой. Как
раз такую работу он высмеял в маленькой  юмореске  "Как  была  набрана  одна
газетная статья", написанной, кстати, под впечатлением фельетона из какой-то
французской газеты.
     По приходил в редакцию к девяти утра,  садился  за  свои  стол  в  углу
комнаты и, не отрываясь, работал до  того  момента,  когда  очередной  номер
сдавался в печать. Когда  По  сотрудничал  с  "Ивнинг  миррор",  Уиллис,  по
собственному признанию, знал его  лишь  с  одной  стороны  -  "как  человека
спокойного, терпеливого, трудолюбивого и весьма порядочного, который  внушал
глубочайшее   уважение   своим   неизменно    благородным    поведением    и
способностями". Заметим, что По не только был трудолюбив, но и с готовностью
соглашался, если его просил об этом патрон, смягчить уничтожающий тон  своей
критики или придать иронии более жизнерадостный оттенок. 7 октября 1844 года
новая газета "Ивнинг миррор" впервые увидела свет, появившись с материалами,
которые могли выйти только из-под пера По.
     Полученная должность обеспечивала необходимый доход, однако  теперешнее
подчиненное положение уязвляло гордость По, еще  недавно  занимавшего  столь
солидное редакторское кресло в "Грэхэмс мэгэзин". Тем не  менее  и  из  этих
обстоятельств он извлек все, что мог. Во втором  номере  появился  хвалебный
отзыв об английской поэтессе  Элизабет  Баррет  (позднее  Э.  Браунинг),  за
которым последовали и другие. Через Хорна и Баррет По  надеялся  привлечь  к
себе внимание Теннисона и других поэтов и добиться, таким образом, признания
в Англии. Главную ставку он делал теперь на "Ворона" и потому убедил Уиллиса
еще до того,  как  расстался  с  ним,  напечатать  стихотворение  в  "Ивнинг
миррор". Страницы этой газеты По использовал  в  своих  интересах  и  иными,
впрочем,  достаточно  законными  путями.  "Стайлус"  был  похоронен,  однако
вдохновившая его идея продолжала жить, и По лишь  выжидал  удобного  случая,
чтобы вновь оседлать скакуна порезвее. После долгого  лета,  проведенного  в
мечтательном уединении, он, казалось, все еще был погружен в себя, и  Уиллис
с его  неистребимым  добродушием  и  жизнерадостной  болтливостью  временами
жесточайшим образом досаждал По.
     Семья по-прежнему оставалась у Бреннанов - Вирджиния  чувствовала  себя
там лучше, да и жить на ферме было удобнее и дешевле, чем в пансионе. Однако
По приходилось теперь совершать ежедневные путешествия в Нью-Йорк и обратно;
деньги на то, чтобы доехать в экипаже или по реке, не всегда  находились,  а
дважды в день проходить пешком по пять миль было выше  его  сил.  Поэтому  в
ноябре они переехали обратно в город, поселившись в пансионе на Эмити-стрит,
поближе к месту службы По.
     Незадолго до того По постигло некоторое разочарование - Лоуэлл не успел
вовремя закончить его биографию, чтобы поместить ее  в  сентябрьском  номере
"Грэхэмс  мэгэзин",   как   было   условлено   с   Грисвольдом.   Публикация
"жизнеописания", разумеется,  способствовала  бы  росту  популярности  По  и
помогла бы добиться более высокого положения, к которому он  так  стремился.
Очерк был завершен лишь к концу  сентября,  и  Лоуэлл,  ненадолго  заехав  в
Нью-Йорк, оставил конверт с  рукописью  у  своего  друга,  Чарльза  Бриггса,
довольно известного журналиста и литератора. Вскоре рукопись оказалась у  По
- вероятно, он послал за ней миссис Клемм. Во всяком случае, с  Бриггсом  он
тогда не встретился, хотя Лоуэлл, видимо,  специально  передал  пакет  через
него, чтобы свести их вместе. Тем не менее через несколько месяцев, когда По
решил предпринять последнюю попытку утвердиться на журналистской стезе,  они
сделались партнерами.
     В декабре Лоуэлл снова навестил Бриггса, который  жил  в  Нью-Йорке  на
Нассау-стрит. Писал он под псевдонимом "Гарри Фрэнко" и  как  раз  готовился
приступить  к  изданию  литературного   еженедельника   "Бродвей   джорнэл",
подыскивая для этого второго редактора или компаньона. Лоуэлл порекомендовал
ему По, вновь доказав последнему свою дружбу. Сотрудничество По  с  "Бродвей
джорнэл" поначалу  носило  эпизодический  характер.  Прежде  чем  предложить
что-то серьезное, Бриггс хотел  немного  испытать  По,  и  в  первые  месяцы
нового, 1845 года тот изредка писал для  нового  журнала,  не  порывая  пока
связей с Уиллисом. Первый номер "Бродвей джорнэл"  вышел  в  начале  января,
когда все усилия По были направлены на подготовку к публикации "Ворона".
     Он возобновил давнюю дружбу с Джоном Ши, завязавшуюся еще в ВестПойнте,
где тот служил интендантским писарем. На его  советы  и  влияние  в  местных
литературных кругах По  возлагал  немалые  надежды,  готовя  к  печати  свой
будущий шедевр. Совершенно ясно, что  у  него  имелся  продуманный  во  всех
деталях план кампании, которая преследовала цель  добиться  самого  широкого
распространения стихотворения и создать вокруг него как можно больше  толков
и споров.
     План этот предполагал почти  одновременную  публикацию  произведения  в
возможно большем числе  периодических  изданий,  которые  представили  бы  в
наиболее выгодном свете редкостные совершенства  стихотворения  и  объяснили
замысел автора. Чтобы разжечь любопытство  публики,  сочинение  должно  было
появиться анонимно. Еще в январе 1845 года, за каких-нибудь  несколько  дней
до опубликования, По продолжал  вносить  исправления  в,  казалось  бы,  уже
окончательный вариант. Последние поправки были предложены им так поздно, что
их даже не успели включить в текст.