, преследовал.  А  теперь
впервые сам очутился в роли преследуемого: ведь очень могло быть, что тем,
кто ведет охоту за Миллером и следит за Дороном,  все  же  удалось  засечь
Гарда во время встречи с  генералом.  В  таком  случае  за  ним  наверняка
установлено наблюдение. Было  бы  совсем  некстати  привести  за  собой  в
"Указующий перст" "хвост".
   Чертовски неприятное ощущение. Кажется, что кто-то  все  время  смотрит
тебе в спину...
   Ярко светило утреннее солнце. Его косые лучи играли на стеклах домов  и
в лужах,  оставшихся  от  вчерашнего  дождя.  Небо  сияло  безукоризненным
бледно-голубым  цветом.  Но  почему-то  все  это  безмятежное  великолепие
начинающегося летнего дня наполняло комиссара ощущением неясной тревоги.
   Гард усмехнулся: оказывается, многое в мире зависит от точки зрения, от
того, какое место ты в данный момент в нем занимаешь.
   У самого входа в кабачок он еще раз задержался  и,  пользуясь  витриной
как зеркалом, снова придирчиво обозрел улицу. И лишь убедившись, что никто
за ним не следит, быстро скользнул вниз по лестнице.
   Честер уже был "на  посту"  -  в  дальнем  конце  погребка  за  "своим"
столиком,  который  теперь,  после  воскресного  визита  президента,   мог
когда-нибудь сделаться  историческим.  Перед  Фредом  стояли  три  большие
пустые кружки.
   - Гард, - сказал он, - совершенно не представляю,  как  ты  собираешься
искать Миллера. По-моему, найти человека в такой стране, как наша,  ничуть
не легче, чем попасть в космическую ракету из духового ружья.
   - Ну а если эта ракета еще стоит на старте?
   - Что ты имеешь в виду?
   - Миллер в городе. По крайней мере, еще вчера вечером он был здесь.
   - Откуда ты знаешь? - удивился Честер.
   - Ты сам мне сказал.
   - Я?!
   - Тебе же звонил Таратура. А Таратура не  может  находиться  далеко  от
Миллера. Профессор сейчас больше чем когда  бы  то  ни  было  нуждается  в
охране.
   Честер хлопнул себя по коленке:
   - Черт возьми, знаешь, когда я разговаривал с Таратурой, мне послышался
в трубке чей-то голос. Теперь мне кажется, что это был голос Миллера.
   - Это очень важно, - сказал Гард.
   - Впрочем... - Честер наморщил лоб и отодвинул от себя кружку с  пивом.
- Таратура не мог звонить из другого города?
   - Ты спрашиваешь меня? - сказал Гард.
   - Я с большим удовольствием спросил бы это у самого Таратуры.
   - Что он говорил?
   - Оживился, когда узнал, что я сижу с президентом.  Какой  я  идиот!  -
вдруг воскликнул Честер.
   Гард вопросительно посмотрел на него:
   - Лично я в этом никогда не сомневался.
   - Таратура сказал, что хотел бы взглянуть  на  президента  собственными
глазами, - продолжал Честер, не обратив внимания на реплику Гарда.
   - Так, так, - напрягся Гард, - и что дальше?
   - Дальше ничего не было, - пожал плечами Честер. - Он не пришел.
   - Или ты его не дождался?
   - Сколько можно было ждать? Я прождал лишних полчаса, а он просил всего
полторы минуты...
   - Что?! - Гард насторожился. - Повтори, что  ты  сказал,  и  в  деталях
вспомни свой разговор с Таратурой!
   - Подожди, не нажимай на меня так  сильно...  Ну  да,  он  сказал,  что
находится где-то неподалеку,  что  от  него  до  "Перста"  полторы  минуты
ходьбы.
   - Нет, Честер, ты не идиот, - сказал Гард. - Ты король идиотов!
   Полторы минуты... Гард быстро прикинул: за час  человек  быстрым  шагом
проходит что-то около  шести  километров.  Днем  в  городе  это,  пожалуй,
максимум возможной скорости. Сто метров в минуту. За полторы минуты -  сто
пятьдесят. В  крайнем  случае  -  двести.  Бежать  Таратура,  конечно,  не
собирался, это привлекло бы к нему внимание. Значит, круг с радиусом около
двухсот метров с "Перстом" посередине. Это уже кое-что! Впрочем,  даже  не
круг, а что-то вроде овала. Ведь "Указующий перст" расположен на склоне. С
восточной стороны город подступает к нему из низины, оттуда добираться  до
кабачка дольше. Зато  с  запада  человеку,  направляющемуся  в  "Указующий
перст", нужно спускаться вниз.
   Через несколько  секунд  Гард  и  Честер  склонились  над  подробнейшей
полицейской картой  города,  которую  предусмотрительный  комиссар  всегда
держал при себе.
   Гард аккуратно очертил карандашом замкнутую  линию  вокруг  кабачка.  К
счастью, застройка в этом месте была  не  очень  плотной,  и  внутри  зоны
оказалось всего  лишь  около  двух  десятков  зданий,  в  которых  мог  бы
скрываться Миллер. Некоторые из них сразу можно было отбросить - например,
районное полицейское управление и пансионат для  слабоумных.  Трудно  было
также предположить, что  профессор  нашел  себе  пристанище  в  пошивочном
ателье мадам Борвари.
   Была еще маленькая лавочка  под  претенциозным  названием  "Часы  нашей
жизни", которую содержал  старый  чудаковатый  еврей  Вано  Рабинович,  по
прозвищу Ренникс. Он был так древен, что никто из местных жителей при всем
желании не мог  припомнить  того  времени,  когда  он  был  молодым.  Вано
Рабинович  жил  тем,  что  скупал  старинные,  давно  заржавевшие  часовые
механизмы, с большим искусством и изобретательностью реставрировал  их,  а
затем продавал таким же неисправимым чудакам, как он сам. Дважды в год,  с
интервалом приблизительно в шесть-семь месяцев, лавочку  обворовывали.  Ни
всевозможные хитрости Рабиновича,  вроде  сирен,  долженствующих  выть  во
время кражи, ни постоянный полицейский  пост,  ни,  наконец,  бдительность
всего района не спасали лавочку от разграбления. Воры  подчищали  ее,  как
голодные коты  миску  со  сметаной,  благородно  оставляя  хозяину  только
рабочие  инструменты.  Ограбление  производилось   с   такой   роковой   и
потрясающей неизбежностью, что  лет  двадцать  назад  Рабинович  прекратил
всякое сопротивление, хотя никуда не уехал, ибо был  верующим  и  полагал,
что от судьбы бегать неприлично. Оставшись в одних подштанниках, но зато с
инструментами, он после каждого грабежа возрождался, как птица  Феникс  из
пепла, и к очередной краже у него опять поднакапливались  новые  заказы  и
новые сбережения, которые он старался не копить, а  быстрее  тратить.  Вот
почему Вано Рабинович жил на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая,  не
трясясь над каждым леммом и не превращаясь в скрягу.
   Вообще не было бы ничего удивительного, если  бы  часовщик  предоставил
убежище Миллеру. Он мог сделать это хотя бы из чувства справедливости  или
просто из любви к необычному.
   - Исключается, - сказал Гард, когда его карандаш уперся своим острием в
маленький квадратик на карте, изображавший "Часы нашей жизни". - Там,  где
воры чувствуют себя как в своем заповеднике, Миллеру делать нечего.
   Скоро внутри овала, очерченного Гардом, осталось всего четыре здания. В
одном из них находилось районное полицейское  управление.  Когда  карандаш
комиссара полиции добрался до него, Честер был абсолютно уверен, что  Гард
пропустит его. Но Гард поставил возле знак вопроса.
   - Это еще почему? - удивился Честер.
   - Если ты хочешь спрятаться, - наставительно  сказал  Гард,  -  прячься
там, где тебя заведомо искать не будут.



16. ЗАПАСНОЙ ВАРИАНТ

   - Ну что же, не будем терять времени, - сказал  Честер,  поднимаясь.  -
Отправимся?
   - Минуту, - остановил его комиссар. - Мы обязаны предусмотреть запасной
вариант. У нас слишком мало времени, чтобы ошибаться.
   Над этим вариантом Гард размышлял почти весь остаток ночи. Он лежал  на
спине, подложив ладони под голову, и рассеянно наблюдал,  как  по  оконным
занавескам беспорядочно бродят разноцветные краски рассвета, -  так  лучше
думалось. "Если в живых остался двойник профессора, - размышлял Гард, - то
у него, вероятно, имеются далеко идущие политические цели.  Поэтому-скорее
всего он будет отсиживаться в своем убежище до тех пор, пока обстановка не
накалится в достаточной  степени.  Но,  предположим,  действует  настоящий
профессор - что тогда? Трудно предположить, что все это -  просто  веселая
рождественская шутка. В  таком  случае  вся  мистификация  с  президентами
предпринята для того, чтобы заставить  сильных  мира  сего  отказаться  от
осуществления идеи  массового  дублирования  людей.  Но  если  так,  можно
ожидать, что Миллер, добившись нужного  эффекта,  выйдет  из  укрытия.  Он
должен рано или поздно появиться на сцене и, как принято говорить с легкой
руки великого Альфреда-дав-Купера, "ткнуть пальцем в суть". Не  исключено,
что профессор предъявит что-то вроде ультиматума. Ведь не будет  же  он  в
самом деле до конца дней своих сидеть в подполье! Маловероятно также,  что
Миллер попытается бежать за  границу,  бросив  на  произвол  судьбы  жену,
друзей, коллег по работе и саму установку. Кому же  он  будет  предъявлять
ультиматум? Президентам? Нет. Дорону, от которого непосредственно  зависит
его судьба ученого, вот кому. Хотя в поступках Миллера, как и в  поступках
любого другого человека, нельзя быть уверенным  заранее...  Впрочем,  даже
если он явится не к Дорону, а к президентам, он все равно окажется в руках
финансовых воротил, и те постараются захватить профессора. А если они  его
перехватят, он  в  лучшем  случае  окажется  в  руках  у  Дорона.  Но  еще
неизвестно, можно ли считать этот случай действительно лучшим.  Так  думал
Гард, и приблизительно так он изложил сейчас Честеру свои предположения.
   - Это только догадки, - закончил Гард. - Но кое-какие меры  мы  все  же
должны принять.
   - Убей меня Бог, чтобы я хоть что-нибудь понимал!  -  честно  признался
Фред.
   - Необходимо одновременно с поисками Миллера организовать его  перехват
на тот случай, если он действительно явится к Дорону.
   - А-а-а, - сказал Честер. - Тебе нужны люди?
   Гард кивнул:
   - Своих обычных помощников, как ты понимаешь, я не могу привлечь.
   - Хорошо, - коротко сказал Честер, - буду через час...
   Он вернулся в сопровождении двух скромно одетых молодых людей.
   - Знакомьтесь, - сказал Честер.  -  Ральф  Уорнер,  шофер  моей  бывшей
редакции. Мы с ним немало поездили в свое время, не правда ли, Ральф?
   - Бывало, - бодро произнес маленький широкоплечий  крепыш  в  берете  и
кожаной куртке.
   - А это, - продолжал Честер, похлопывая  по  плечу  гиганта  в  толстом
вязаном свитере, - мой товарищ по армии,  Бенк  Норрис.  Он  был  отличным
боксером, а сейчас служит грузчиком  в  торговой  фирме  "Крептон  и  Кь".
Ручаюсь за обоих, как за самого себя.
   - Отлично, - сказал Гард. - К сожалению, я не могу сейчас посвятить вас
во все подробности. А потребуется вот что...
   И комиссар как можно подробнее описал им приметы  Миллера  и  Таратуры.
Один из парней должен был занять позицию неподалеку  от  входа  в  особняк
Дорона, а другой - в парке возле люка потайного хода.
   Разумеется, Гард отлично понимал, что оба  парня  понятия  не  имеют  о
методах сыска. Однако это  не  очень  смущало  комиссара.  Во-первых,  чем
меньше традиционно поднятых воротников, газет, прикрывающих  лицо,  глупых
улыбок при столкновении с человеком, за которым  установлена  слежка,  тем
меньше подозрений. Ну а если на Уорнера и Норриса все же обратят внимание,
то в той перепутанной толчее конкурирующих друг с другом сыщиков, которая,
вероятно, происходит сейчас возле дома Дорона, их просто примут за чьих-то
людей.
   - Теперь за дело! - сказал комиссар, когда Ральф и  Бенк  распрощались,
уговорившись обо всем.
   Гард и Честер вышли поодиночке и как бы невзначай встретились у  одного
из боковых входов первого намеченного к осмотру  дома.  Здесь  рос  густой
кустарник, и они могли войти незаметно для жильцов, даже если бы  те  вели
наблюдение из окон.
   - Ничего не поделаешь, - тихо сказал Гард.  -  Придется  осмотреть  все
квартиры подряд.
   - Но ведь у нас нет разрешения на обыск, - возразил Честер.
   - Его редко кто-нибудь осмеливается спрашивать, - заметил Гард. - Ну да
что-нибудь придумаем.
   ...Через несколько часов они были у последнего, четвертого дома.
   - Ну, еще одна решительная  попытка,  -  удрученно  проговорил  Гард  и
шагнул к одному из двенадцати подъездов.
   В этот же момент чья-то фигура метнулась из-за угла в соседний  вход  и
мгновенно скрылась внутри дома.
   - Ты видел? - вырвалось у Честера.
   - Тише... Может быть, это кто-нибудь  из  тех.  -  Гард  ткнул  пальцем
куда-то в небо.
   Перепрыгнув через ступеньки,  они  побежали  по  полутемному  коридору.
Впереди мелькнула чья-то тень.



17. ВСТРЕЧА У ДВЕРЕЙ

   Если бы Таратура знал, чем кончится  для  него  сегодняшний  день,  он,
наверное, не вышел бы из крохотной квартирки Чвиза.
   Словно предчувствуя недоброе, старый  профессор,  провожая  Таратуру  к
двери, сказал:
   - Может, послать к черту  Дорона  и  сыграть  нам  партию  в  лото?  А,
Таратура?
   - Я-то готов, профессор, - улыбнулся Таратура, - тем более что...
   - Вам нужно торопиться, - резко прервал  Миллер.  -  Учтите,  Таратура,
письмо должно быть вручено генералу. Никому другому. Понятно?
   - Яснее ясного, шеф, - покорно ответил Таратура.
   Теплый  летний  день  плыл  над  городом,  бурлящим  и  шумящим  больше
обычного. Даже не очень внимательным взглядом  можно  было  заметить,  что
люди возмущены, что полицейских на улице столько, сколько бывает во  время
выборов или забастовок, что в магазинах  стихийно  выстраиваются  очереди,
что город живет в  ожидании  каких-то  необычайных  и  далеко  не  веселых
событий.
   "Ну и муравейник разворошил мой профессор", - подумал Таратура.
   Напротив особняка Дорона за  одним  из  столиков  кафе,  раскинувшегося
прямо на тротуаре, Таратура сразу же засек подозрительного типа с  газетой
в  руках.  Вдалеке  маячила  фигура  еще  одного,  и  тоже  с  газетой.  У
папиросного киоска и закрытого входа в метро стояли двое, у каждого  через
руку были перекинуты плащи. Таратура мгновенно оценил ситуацию: дом Дорона
под неусыпным наблюдением.
   Таратура, приняв вид беззаботного прохожего, лихорадочно соображал, что
же ему делать. Продолжая идти,  он  поравнялся  с  тачкой,  возле  которой
возился какой-то парень в берете. Огромное деревянное колесо тачки  лежало
на тротуаре, немногочисленные прохожие осторожно обходили его.
   - Алло,  приятель!  -  окрикнул  работяга  Таратуру.  -  Будь  любезен,
подержи-ка... - Он показал пальцем на колесо.
   Предложение было как нельзя кстати. Таратура  быстро  поднял  колесо  и
подтащил его к тачке. Пока парень  загонял  шплинт,  Таратура  внимательно
осмотрелся. Кажется, за домом Дорона только наружное наблюдение.  В  саду,
примыкавшем к дому, его опытный взгляд не заметил ничего подозрительного.
   - Вот спасибо, выручил, - поблагодарил парень и пристально посмотрел  в
лицо Таратуры. - Понимаешь, я уже два часа мучаюсь, и все  без  толку.  Ты
торопишься? - неожиданно спросил он.
   Таратура не ответил.
   - Торопливость - неважная штука, - добавил парень, понижая голос. -  Не
на тебя ли направлены эти глаза?
   Он осторожно кивнул в сторону молчаливых и неподвижных фигур,  которые,
как по команде, уставились на Таратуру, а потом, словно повинуясь чьему-то
приказу, двинулись в его сторону.
   - Ныряй во двор! - зашептал парень. - Не отставай от меня!
   Он быстро покатил тачку к углу дома.
   Таратура   заколебался,   а   затем   решительно   метнулся   в   прямо
противоположную  сторону  и  перемахнул  через  забор.  В  три  прыжка  он
перелетел через клумбу и  рванул  дверь  особняка.  К  счастью,  она  была
открыта.
   Парень тем временем осторожно завел тачку на тротуар,  прислонил  ее  к
стене и медленно зашагал к темному проему между домами. За углом он так же
спокойно и неторопливо зашел в будку телефона-автомата.
   - Помощник нашего друга пришел в гости, - сказал он и повесил трубку.
   ...Увидев Дорона, Таратура вдруг оробел. Он иначе представлял себе  эту
встречу. Ему казалось,  что,  подавленный  случившимся,  генерал  сникнет,
станет  подобострастным,  если  хотите,  угодливым.  Но  перед  ним  сидел
холодный, подтянутый человек, сознающий свое величие и могущество.
   - Прошу вас. - Генерал показал Таратуре на кресло. - Я очень  рад,  что
вы наконец пришли. Как поживает ваша матушка?
   Таратура ничего не понял. Он настолько растерялся, что не ответил.
   - Я вижу, вы очень взволнованы.
   Генерал вызвал Дитриха и, когда тот появился в дверях, приказал:
   - Коньяк, пожалуйста! Вы не возражаете? - спросил он у Таратуры.
   - Я... я... люблю кофе, - наобум сказал Таратура.
   - И чашечку кофе... - добавил генерал, обращаясь к Дитриху. -  Я  давно
не помню такой жары. - Дорон встал и подошел к окну, за которым  творилась
тихая паника. - Словно в Сахаре. Говорят, солнце вредно  для  здоровья.  В
избытке, конечно. Раковые заболевания и прочее.
   - И мух много,  -  добавил  Таратура.  Он  почувствовал,  как  холодные
струйки пота побежали по его спине.
   - Совершенно верно, - сказал Дорон. - И мух.
   Дитрих принес коньяк и кофе. Таратура лихорадочно схватил чашку, но  не
смог сделать и глотка.
   - Генерал, - сказал Таратура, - я явился к вам...
   Он не успел закончить фразы, как Дорон приложил палец  к  своим  губам.
Таратура сразу все понял и, сделав лишь короткую паузу, добавил:
   - ...по поручению матушки. Она просила узнать, нет ли у вас средства от
мух.
   Дорон осторожно постучал пальцем  о  свою  голову,  а  затем  об  стол.
Таратура смутился. Тогда Дорон что-то быстро написал на листке бумаги. "Ни
слова! - прочитал Таратура. - Следуйте за мной".
   На душе  Таратуры  было  муторно.  Но  страха  перед  генералом  он  не
испытывал, твердо веря, что  как  бы  там  ни  было,  а  пока  что  хозяин
положения он. Сопровождаемые Дитрихом, они спустились вниз. Дверь  убежища
медленно открылась. Этого Таратура не ожидал. "Попался как  кролик,  -  со
злостью подумал он. - Дорон не может достать до Миллера; он теперь посадит
меня в этот бункер и будет допытываться, где они прячутся.  А  я,  дурень,
сам пришел". Злость росла, пока они медленно шли  по  длинному  подземному
переходу. "Даже если я его сейчас  стукну  по  голове  кистенем,  -  думал
Таратура, глядя на  голову  Дорона,  шедшего  впереди,  -  мне  отсюда  не
выбраться".
   Миновав несколько дверей  и  комнат,  они  вошли  в  подземный  кабинет
Дорона. Таратура  искренне  поразился  тому,  что  он  был  точной  копией
главного кабинета. Даже из окна та же  панорама.  "Оптическая  иллюзия,  -
сообразил Таратура. - Ну ладно, у тебя обо мне иллюзии не будет".
   - Скажите, генерал, - твердо произнес Таратура, - зачем мы пришли сюда?
У меня разговор короткий.
   - Там нас могут подслушать, Таратура, - сухо сказал Дорон. -  Здесь  же
никто, кроме Бога.
   У Таратуры отлегло от сердца: Дорон разговаривал с ним на равных.
   - Я к вам от профессора Миллера, - сказал он. - Шеф просил передать вам
это письмо.
   И Таратура протянул пакет Дорону.
   Тот осторожно, двумя пальцами взял пакет, достал из ящика стола ножницы
и надрезал бумагу. Доставая письмо, он как бы невзначай спросил:
   - Где сейчас Миллер? Далеко?
   - У него менее удобное убежище,  генерал,  чем  у  вас,  но  достаточно
надежное, - усмехнулся Таратура.
   - Благодарю за исчерпывающую информацию.
   Дорон раскрыл письмо.
   - Странное послание, - сказал Дорон, дочитав.  -  Я  не  понимаю,  чего
хочет профессор Миллер. Нам лучше встретиться  и  обо  всем  договориться.
Уверен, он будет удовлетворен.
   - Я передам шефу все, что вы сказали, - заверил Дорона Таратура. -  Мне
можно идти?
   - Не торопитесь, - сказал генерал.
   Таратура едва заметно улыбнулся. Дорон поморщился. Затем, глядя прямо в
глаза Таратуре, спросил:
   - Где Миллер, Таратура? Вы должны мне сказать.
   Таратура принялся насвистывать мотив "Тридцати девочек".
   - Вы разумный человек, Таратура. Два миллиона кларков. Заранее. Сейчас.
   - Благодарю, генерал, - ответил Таратура. - Я вам буду  признателен  за
столь щедрый подарок. - Таратура явно издевался, и Дорон понял это.
   - Вы будете моей правой рукой