следом, но скажет что-нибудь поумнее своего
папаши! - не унимался нахал.
   - Вы меня разыгрываете? - устало произнес Джекобс и нажал на рычаг.
   В ту же секунду звонок на столе ожил, заверещал, приглашая  Джекобса  в
кабинет, но старик остолбенело смотрел на него, не двигаясь с места.
   Когда  машина  с  президентом,  его  сыном  и   двумя   телохранителями
поравнялась с черным "мерседесом", Таратура передал:
   - Шеф, прошел второй! Прием.
   - С Богом! - ответил Миллер.


   Акт третий

   Звонок продолжал звенеть настойчиво и требовательно, но Джекобс не  мог
тронуться с места.
   - Нет, уж на этот раз ты меня не обманешь! - пробормотал  он  и  плотно
заткнул оба уха указательными пальцами. - Никакого звонка нет!..  Никакого
звонка нет!.. - повторил он несколько раз подряд.
   Потом осторожно отнял пальцы.
   В приемной стояла полная тишина. Джекобс просиял.
   - Вот и все, - вздохнул он с облегчением.
   Однако в этот момент звонок застрекотал снова.
   - Ну, теперь-то я знаю,  как  с  тобой  бороться,  -  погрозил  пальцем
Джекобс.
   Он снова заткнул уши и на некоторое время словно застыл. Убрал пальцы.
   Звонок звонил!
   Джекобс снова повторил свой нехитрый прием.
   Звонок звонил!
   - Странно! - растерянно пробормотал Джекобс и торопливо снял телефонную
трубку.
   Личный врач президента доктор Арнольд Креер был человеком  незаурядным.
Во всяком случае, он сам со всей определенностью, исключавшей какие бы  то
ни было  кривотолки,  заявил  об  этом  на  юбилейном  ужине,  посвященном
столетию медицинского  общества  "Будь  здоров".  Плотный,  коренастый,  с
квадратной   фигурой   и   наполовину   облысевшим    черепом,    усеянным
многочисленными бугорками, с резкими,  стремительными  движениями,  доктор
Креер походил на преуспевающего коммивояжера.
   Он явился почти мгновенно, словно дух, вызванный  из  бутылки.  И,  как
будто испугавшись его появления, звонок тут же умолк.
   - Приветствую вас, дорогой Джекобс, - произнес доктор громким голосом и
так энергично сжал  пальцы  секретаря,  что  тот  невольно  поморщился.  -
Что-нибудь случилось?
   - Медведь! - недовольно пробурчал Джекобс,  украдкой  массируя  помятую
руку.
   - Что вы сказали?
   - Дело в том, милейший Арнольд,  что  со  мной...  гм...  с  господином
президентом происходит нечто странное.
   - Сегодня чересчур яркое солнце, -  безапелляционно  заявил  доктор  и,
подойдя к окну, задернул штору.
   Доктор Креер был не просто врач. У него была своя  теория.  Он  считал,
что  причиной  большинства  болезней  служат  слишком  резкие   зрительные
раздражения. Исходя из этого, он практиковал два способа лечения: перемену
впечатлений и длительный сон в совершенно темном помещении.
   Разумеется, у этой теории, как и у всякой гениальной теории, были  свои
противники. Но доктор Креер не унывал  и  лучшим  доказательством  правоты
своего метода считал неизменно бодрое состояние  президента,  которое  ему
так или иначе удавалось поддерживать.
   - Итак, пройдем в кабинет? - почему-то торжественным тоном  осведомился
доктор.
   Но, поскольку звонок молчал, Джекобс не торопился.
   - Видите ли, Арнольд... - начал он что-то неопределенное.
   Но в этот момент снова настойчиво затрещал звонок. Джекобс  вздохнул  и
почтительно распахнул перед доктором дверь кабинета.
   Президента за столом не было.
   "Час от часу не легче!" - подумал Джекобс и в ту  же  секунду  чуть  не
лишился чувств.
   Глава государства стоял в углу кабинета и, методично выбрасывая руки  в
стороны, проделывал какие-то замысловатые приседания.
   - В чем дело, Джекобс? - недовольно сказал президент, не  отрываясь  от
своего занятия. - Я звоню уже больше четверти часа. Вы что, заснули?
   - Я думал... - смущенно пробормотал Джекобс. - Я...
   - А, доктор Креер! - обрадовался президент, заметив врача  и  прекратив
свои упражнения. - Очень хорошо, что вы пришли. Я как  раз  собирался  вас
вызвать.
   Креер с достоинством поклонился.
   - Что-то я сегодня в плохой форме. Отвратительно себя чувствую.
   - Что вы ощущаете? - деловито осведомился доктор.
   - Неприятный вкус во рту, кружится голова и какой-то звон в ушах.
   "Вот-вот, - подумал Джекобс. - И у меня то  же  самое:  головокружение,
звон... этот проклятый звонок!"
   - Но самое неприятное, - продолжал президент, - это  какие-то  странные
провалы в памяти. Я, например, совершенно забыл  все,  что  было  со  мной
сегодня утром и вчера вечером.
   - Провалы? - заинтересовался доктор. - А скажите, господин президент, у
вас ничего не мельтешит перед глазами?
   - Как вам сказать?  Мельтешит!  -  неожиданно  признался  президент.  -
Какой-то странный предмет, похожий на тыкву.
   - Давно это у вас?
   - Со вчерашнего дня. С того самого момента, как я посетил  регби.  Этот
предмет не оставляет меня в покое.  И  знаете,  у  меня  все  время  такое
чувство, что я должен схватить его и куда-то бежать!
   "Боже мой! - с ужасом подумал Джекобс. - Те же симптомы! И у меня перед
глазами все время предмет... похожий на Кена. И тоже хочется  бежать!  Что
это творится?"
   - Джекобс! Джекобс! Ты меня слышишь?
   - Извините, господин президент.
   - Джи, ты не помнишь, что я делал после того, как вернулся с регби?
   Джекобс сокрушенно покачал головой и осторожно сказал:
   - Извините, господин президент, но у меня тоже провалы в памяти.
   - Разрешите... - вмешался доктор  Креер.  -  Разрешите  вас  осмотреть,
господин президент.
   Он  быстро  сосчитал  пульс,  измерил  давление,  на  несколько  секунд
приставил к груди стетоскоп.
   - Учащенное сердцебиение, - резюмировал он. - Можно  подумать,  что  вы
все еще находитесь на стадионе. Ведь я не  раз  предупреждал:  не  следует
злоупотреблять спортивными зрелищами.
   - Да, да, вчера я действительно переволновался. Это было ужасно:  Прайс
не смог точно пробить в ворота. И это в самый решающий  момент!  Ах,  этот
проклятый мяч всегда летит не в ту сторону!
   Креер озабоченно посмотрел на президента:
   - Боюсь, что ваше увлечение спортом становится угрожающим. Мне  это  не
нравится.
   - Дорогой Арнольд! Разве есть в мире место лучше стадиона!  Только  там
обо всем забываешь.
   - Запишите, - строго сказал Креер, обращаясь  к  Джекобсу.  -  Утром  и
вечером мясной отвар. На обед фрукты и лимонный сок. Алкоголь исключить на
три дня. Обеспечить резкую смену впечатлений. Послушайте, дорогой Джекобс,
зачем вы пишете под копирку?
   - Я знаю, что  делаю,  -  проворчал  Джекобс.  -  Пусть  будет  в  двух
экземплярах.
   Креер пожал плечами.
   - А сейчас, господин президент, вам не мешало  бы  отвлечься.  Заняться
чем-нибудь... по возможности интеллектуальным. Чтобы вытеснить  из  головы
навязчивый желтый мяч.
   - Это мысль! - сказал президент. - Я давно собирался выступить по радио
или  телевидению.  Джекобс,  предупредите  студию,  что  я  прибуду  через
тридцать минут.


   В 11 часов 08 минут  Таратура,  увидев  промчавшуюся  по  шоссе  черную
машину с флажком президента на крыле, доложил по рации:
   - Шеф, проехал третий.
   Проводив президента, Джекобс снова вытащил  заветный  альбом  и  открыл
чистую страницу:
   - Как он сказал?.. "Мяч всегда летит не в ту сторону..."
   В этом, по мнению Джекобса, был определенный  смысл,  но,  как  всегда,
президентской мысли не хватало ровно чуть-чуть, чтобы попасть  в  заветный
альбом. Чего же ей не хватало? А вот чего:  "Мяч  всегда  летит  не  в  ту
сторону, потому что та сторона всегда оказывается этой".
   - Как вы себя чувствуете, Ларошфуко? -  вслух  произнес  Джекобс,  беря
ручку и уже готовясь пополнить свою коллекцию новым изречением, как  вдруг
его остановила неожиданная мысль: сказал ли эту фразу президент или,  быть
может, она явилась плодом его собственного расстроенного воображения?
   Рука Джекобса повисла над чистой страницей.
   - Была не была! - наконец решился он и с нажимом вывел  красивую  букву
"М".
   - Вы еще тут, дорогой Джекобс? - осведомился невесть откуда появившийся
Креер с большой сигарой в зубах.
   Джекобс с видимым раздражением захлопнул альбом.
   - Пойдемте ко мне, я дам вам  одно  чудодейственное  лекарство!  А  еще
лучше пропустим по стаканчику. Все ваши хворости как рукой снимет!
   Джекобс вздохнул и, взяв драгоценный альбом под мышку, пошел  вслед  за
доктором.
   А на столе секретаря, в круглой хрустальной пепельнице, осталась лежать
докторская сигара. Тонкий синеватый столбик дыма несмело и  зыбко  тянулся
вверх.


   Акт четвертый

   Дверь открылась, появился президент и только было собрался  произнести:
"Джекобс, ты отлично сегодня выглядишь!", как удивился до  такой  степени,
что потерял дар речи.
   - Дж!.. - получилось у него, и он протер глаза.
   Секретарь отсутствовал!
   Отсутствовал тот, кто должен был сидеть в этом кресле за  этим  столом,
словно прикованный к ним цепями; кто  последние  пятнадцать  президентских
лет был непременной составной частью этой  комнаты  наряду  с  телефонными
аппаратами, люстрой на потолке и ковровой дорожкой до самой двери; кто был
символом и  одновременно  живым  олицетворением  порядка  в  президентском
доме...
   Невероятно.


   Нет, что ни говорите, но день начинался на редкость удачно!
   Если бы кто знал, как надоела президенту вся его  президентская  жизнь!
Этот глупый утренний ритуал, когда он должен говорить  Джекобсу  идиотскую
фразу, уже потеряв всякую надежду услышать в ответ что-нибудь новенькое  и
смешное; эти ханжеские физиономии слуг;  эта  постная  и  несоленая  пища,
которую нельзя было брать в рот от одного  сознания,  что  десятки  людей,
отвечающих за драгоценную президентскую жизнь, пробовали и обнюхивали  ее,
прежде чем подать на президентский стол; эти  отвратительные  эскулапы  во
главе  с  Креером,  которые  при  каждом  президентском  чихе   устраивали
консилиумы, укладывали его в постель и пичкали  всевозможными  таблетками;
эти тупые телохранители, которые даже в туалет входили  прежде,  чем  туда
войдет президент; эти машины, отучившие президента ходить; эти бесконечные
напоминания о том, что много спать нельзя, и мало спать нельзя, и работать
нельзя, и не работать нельзя, и туда нельзя, и сюда нельзя,  того  нельзя,
этого нельзя!.. Тьфу! Если бы безмозглый кретин Боб Ярборо хотя  бы  краем
глаза видел, какая мука быть президентом, он  снял  бы  свою  кандидатуру,
отдав голос за существующего президента, тем самым убив его окончательно.
   Вот почему сегодня утром старый  Кен  совершил  подлинную  революцию  в
своем налаженном президентском быту:  он  впервые  за  пятнадцать  лет  не
позвал Джекобса в кабинет звонком, а вышел к нему сам! Так  есть  Бог  или
нет Бога, если первый нетрадиционный шаг привел к  такому  исключительному
везению: Джекобса на месте не оказалось!
   Итак,  надо   пользоваться   сложившимися   благоприятными   условиями.
Президент воровато оглянулся, секунду подумал, и в голове  у  него  созрел
преотличнейший план. Он  решительно  направился  к  двери,  предварительно
схватил кем-то оставленную и еще дымящуюся сигару и сделал две глубоких  и
жадных затяжки.
   В коридоре никого.
   Быстрыми шажками президент поднялся по левой лестнице, ведущей в  покои
жены, и, остановившись  перед  дверью,  костяшками  пальцев  произвел  тот
условный стук, с которым, бывало, лет сорок назад приходил к своей  Кларе:
"Там-та-та-там,  та,  та!"  Небольшой  переполох  в  комнате,  и   наконец
взволнованно-удивленное:
   - Это вы, Кен?
   Узнала!
   Президент вошел в громадную спальню,  и,  пока  он  шел  к  Кларе,  уже
сидящей перед зеркалом, она имела  возможность  по  его  походке  заметить
странную метаморфозу, происшедшую с мужем. Он шел легко, изящно,  будто  и
не было ему семидесяти лет.
   - Доброе утро, моя дорогая! - сказал президент, нежно целуя  лоб  своей
супруги, уже влажный от крема "Ройда".
   - Ах, Кен, - воскликнула Клара, заливаясь молодым румянцем,  -  вы  так
неожиданно! И вы - курили?!
   От него пахло сигарой, как  в  добрые  прежние  годы.  Он  улыбнулся  и
виновато опустил глаза.
   - Кенчик, - сказала  Клара,  с  трудом  вспомнив,  как  когда-то  звала
президента, - что случилось с тобой?
   - Ты помнишь, Клара, как лет сорок назад...
   - О, не говори такие слова! Сорок лет назад не было ничего такого,  что
я могла бы помнить, а то ты решишь, что мне больше, чем тридцать пять.
   Ему всегда нравилось ее кокетство.
   - Хорошо, Клара, прости меня. Так вот, сорок лет назад, когда  ты  была
хрупкой девушкой, я нес тебя на руках от самой машины до озера Файра, и ты
обнимала меня за шею, а вокруг были какие-то люди, но им не  было  до  нас
никакого дела, потому что тогда все были молоды!
   - Разве у тебя уже была в ту пору машина? - сказала Клара.
   - Ты все забыла, - мягко перебил президент. - Был "форд", и я уже  имел
маленькую, но собственную адвокатскую контору... А ты помнишь  мое  первое
дело, когда я чуть  не  опростоволосился,  но  твой  отец...  Удивительно,
Клара, но это все я так отчетливо помню. А то, что было вчера, словно было
тысячу лет назад: ни одного воспоминания! Я  сегодня  проснулся,  открываю
глаза: кабинет, уже  утро,  хочется  есть,  хочется  вина,  хочется  жить!
Понимаешь, Клара, во мне проснулась молодость,  я  понял,  что  больше  не
вынесу ограничений, я устал от них. Вероятно, нервы...
   Пока президент произносил этот монолог, Клара  восхищенно  смотрела  на
мужа и думала, наверное, о том, как жаль, что он "проснулся" так поздно.
   - Знаешь, Кен, - сказала Клара, - а что, если мы отправимся  сейчас  на
озеро Файра? Сегодня воскресный день, тебе действительно нужно  отдохнуть,
мы возьмем Арви.
   - И этих тупых молодчиков О'Шари?!
   - От них никак нельзя избавиться?
   - Можно... - неуверенно произнес президент. -  Но  тогда  нам  придется
ехать вдвоем, без Арви, чтобы улизнуть от них.
   - Все! Я знаю, что надо делать!
   Клара решительно поднялась с  кресла,  еще  раз  взглянула  на  себя  в
зеркало - нет, нет, не так уж дурна! - и  вышла  из  спальни.  Через  пять
минут она вернулась в платье одной из своих горничных.
   - Твой костюм достаточно скромный, - сказала она, оценивающим  взглядом
рассматривая рабочий пиджак президента. - У тебя есть деньги?
   - Кларков пятьдесят, не больше.
   - Прекрасно!
   Она была решительной дамой - может, поэтому президент и женился на  ней
в свое время...
   - Но, Клара, - сказал он, вновь  почувствовав  себя  таким,  каким  был
много лет назад, когда Клара требовала беспрекословного подчинения и он не
смел ее ослушаться, - как мы выйдем незамеченными?
   Она смерила его таким  странным  взглядом,  словно  видела  впервые,  и
медленно произнесла:
   - Кен, кто вывел тебя в президенты? Так неужели я  не  выведу  тебя  из
усадьбы?
   И Клара, с которой президент прожил добрых сорок лет, вдруг  подошла  к
стене в своей спальне и в том месте, где кончалась кровать, нашла какую-то
кнопку, а затем распахнула потайную дверь, о которой президент понятия  не
имел.
   - Клара! - сказал он строгим голосом, но  жена,  улыбнувшись  нежной  и
светлой улыбкой, взяла его за руку и увлекла за собой.
   Если президент в свое время женился на Кларе не из-за  ее  решительного
характера, то наверняка из-за этой улыбки.
   Через двадцать минут они вышли на шоссе в ста ярдах от того места,  где
все  еще  возился  с  мотором  черного  "мерседеса"  Таратура.  Президент,
потрясенный тем, что ни одна  "собака"  из  охраны  их  не  заметила,  что
скромно промолчала  все  замечавшая  даже  в  темноте  Ночная  Электронная
Система Инфракрасной Аппаратуры (НЭСИА), вел себя  излишне  возбужденно  и
порывисто. Не снимая черных очков, он  лихо  просеменил  к  "мерседесу"  и
звонко предложил Таратуре пять кларков за доставку в город.
   Таратура онемел. Но тут же, взяв себя в руки, вздохнул и  с  сожалением
отказался, сославшись на то, что машина испорчена.
   - Я сам жду помощи, - сказал он. - А вам... папаша, - с усилием выдавил
он из себя, - советую взять такси. Тут их много.
   И действительно, из-за поворота показалась машина. Президент  остановил
ее торжественным поднятием руки, и через секунду они укатили.
   На какое-то время Таратура даже забыл о рации.


   Акт пятый

   В душе напичканного лекарствами Джекобса, когда он вернулся от  доктора
Креера, пели ангелы. Прежде всего он с  удовлетворением  отметил,  что  за
время его отсутствия ничего не изменилось. Ковер лежал на своем месте,  на
полу, часы висели на стене в единственном числе, и  вообще  в  комнате  не
было никаких признаков чуда.
   И тут он увидел сигару. Она дымилась.
   Джекобс погрозил ей пальцем.
   - Не-ет, - сказал он. - Не обманешь.
   Он потоптался вокруг стола, зажмурился и даже хихикнул,  радуясь  своей
догадке. Потом осторожно открыл глаза. Сигара дымилась как  ни  в  чем  не
бывало.
   - Существуешь? - миролюбиво спросил Джекобс. - Ну существуй.
   Он сел за стол и громко сказал:
   - Никакого президента  нет!  Не  было  и  нет!  Сигара  есть,  раз  она
существует, а президента нет. Чья сигара? Моя, конечно...
   Вторая рюмочка, кажется, была лишней.
   Он задумался. О чем-то подобном философы однажды уже говорили. Как это?
"Я" есть "я" только по отношению к своему "я", а  поэтому  все  окружающее
есть проекция моего "я". Умные головы! Конечно! Вот  он  сейчас  войдет  в
кабинет президента, и никакого президента там не окажется, потому  что  он
видел, как тот уехал, а раз он видел, то никакого  президента  в  кабинете
быть не может. А когда он вернется  обратно,  то  и  сигары  не  окажется,
потому что в  его  отсутствие  исчезнет  проекция  его  "я".  Надо  только
выбросить из голова мысль о сигаре. Тогда все будет хорошо.  Надо  помнить
только о кресле. И о ковре. И о мире тоже. А то, кто его знает, может и он
исчезнуть, если о нем не думать.
   Джекобс  на  негнущихся  ногах   сделал   несколько   шагов   к   двери
президентского кабинета и, мурлыкая  детскую  считалку:  "Раз,  два,  три,
четыре, пять - я иду искать", переступил порог.
   За столом сидел президент и что-то писал.
   - Я иду искать, - вслух сказал Джекобс.
   - Что? - Президент поднял голову. - В чем дело, Джек? Я тебя не звал.
   - Ах, не звали? - Джекобс широко улыбнулся. - Очень хорошо.
   Он повернулся, как манекен, и вышел. "Что-то философы путают, - грустно
подумал Джекобс. - Раз президент на месте, то  и  сигара  должна  быть  на
месте". Он осторожно покосился: сигара была на  месте.  "А  если  это  мой
президент, то значит..." - и его посетила неожиданная мысль.
   - Кен, - сказал он, снова входя  к  президенту,  -  похоже,  вам  нужна
машина.
   - Машина? - Президент оторвался от бумаг. - Я не просил никакой машины.
   - Выходит, речь в благотворительном обществе вы произносить не будете?
   - Какая речь? Ты видишь, Джек, я работаю.
   - Допустим, вижу. Но это еще ничего не значит. Так вам не нужна машина?
   - Джек, ты мне мешаешь.
   - А в зоопарк вы тоже не поедете?
   - Что-о?! - Президент отшвырнул ручку, и  она  прокатилась  по  бумаге,
разбрызгивая кляксы.
   Лицо Джекобса излучало кротость.
   - Что с тобой, Джи?
   - Ничего. Я почему-то решил, что вы хотите выступить по радио.
   - А-а... Э-э... - Президент попятился  вместе  с  креслом.  -  Джекобс,
кто-то из нас сошел с ума!
   - Не я.
   - Боже... Какой сегодня день?
   - Воскресенье.
   - Суббота, Джекобс, суббота! Приди в себя!
   - Воскресенье. Желаете убедиться?
   Джекобс на негнущихся ногах подошел к столу, набрал номер и  с  улыбкой
протянул трубку президенту.
   - Сегодня, в воскресенье, - донеслось оттуда, - жителей столицы с  утра
ждет малооблачная погода без осадков, во второй половине дня...
   Президент обмяк.
   - О Господи! - вырвалось у него. - Воскресенье! А что  я  делал  с  тех
пор, как выступил на митинге филателистов?
   - Определенно могу сказать: не  лечился,  Кен,  хотя  неплохо