- неожиданно прервал сыщика Честер.
   - Нет никакого протокола. - Гард замялся, подошел к  Фреду  и  дружески
обнял его за плечи. - Я привязался к тебе, мы  друзья.  Поэтому  я  прошу:
забудь, что было. Представь, что шла обычная тренировка полиции. Еще  одна
проверка, которых у нас, сам знаешь, хватает.
   Зазвонил телефон. Гард поднял трубку.
   - Да... да... сейчас выезжаю.
   - Что это? - встрепенулся Фред.
   - На Селенджер-авеню драка, двоих  отправили  в  больницу,  один  убит.
Поедем?
   - Нет, я уже в отпуске.
   ...Шел мелкий, неприятный дождь. Фред поднял воротник  плаща  и  побрел
прочь от полицейского участка. "Ну и черт с ним, с  Миллером!"  -  подумал
он.  Неожиданно  кто-то  ударил  его  по  плечу,  он  Обернулся  и  увидел
расплывшееся от улыбки лицо Конды. От него несло дешевым вином.
   - Привет, Честер! Ты чего грустный? Пойдем поднимем настроение?
   - Не хочется. Да и тебе хватит на сегодня.
   - Ну что ты, - запротестовал Конда. - Я выпил лишь рюмочку, а при  моей
работе это пустяк!
   Конда  работал  в  морге  полицейского  участка  и  убеждал  всех,  что
покойники не  выносят  трезвых.  Они  любят  жизнерадостных  людей,  а  не
хлюпиков, которые брезгливо бросают их на полки  и  стараются  смыться  из
морга. А Конда может душевно поговорить с любым из своих  подопечных,  ну,
конечно, хватив при этом рюмочку-другую.
   - Зайдем на минуту. - Конда схватил за рукав  Фреда  и  потянул  его  в
соседний кабачок. - Не упрямься, мне скоро на работу, а я не в форме.
   Фред заказал два бокала вина. Выпили. Официант принес еще.
   Конда болтал не переставая.
   - Передай своему приятелю, фотографу, - говорил он,  -  что  порядочные
люди так не поступают. Снимок он напечатал, а где десять кларков? Нет  их.
Я ему полный порядок  навел,  своих  подопечных  простынями  укрыл,  лампу
принес, а он и носа теперь не  показывает.  Да  и  мой  портрет  неважный.
Расплывчатый. Мог бы постараться твой фотограф, нехорошо...
   - Вот, возьми. - Фред протянул Конде десятикларковую бумажку. -  Мелани
просил передать, - солгал он.
   Конда схватил деньги и быстро спрятал их.
   - Это другое дело, - пробормотал он. - Вы, журналисты, народ приличный.
С вами можно иметь дело.
   - Если ты окажешь мне одну услугу, -  сказал  Фред,  -  получишь  вдвое
больше.
   - Валяй говори.
   - Покажи мне списки твоих покойников, которых привезли вчера.
   - Гони двадцатку!
   Фред достал бумажник.
   - Я могу тебе список не показывать. - Конда  захохотал.  -  Потому  что
вчера было всего два трупа: старуху  машиной  сбило  и  женщина  покончила
самоубийством. Все. Адреса их...
   - Не надо. - Фред протянул Конде стакан вина. - А мужчин не было?
   - Привозили одного старикана, но его  не  выгружали.  Шеф  сказал,  что
вскрытия не будет, сразу отправили  к  Бирку...  Да,  это  не  тот  товар,
который  тебя  интересует.  Помнишь,   две   недели   назад,   когда   ту,
девятнадцатилетнюю, отчим  утопил  в  ванне?  Это  другое  дело.  А  вчера
старуха-неврастеничка да нищий. Скучно.
   - Старик был нищим?
   - Конечно, поэтому и не вскрывали... Давай выпьем!
   - Хватит! - Честер встал. - Мне пора. Жена ждет.
   Конда с сожалением поплелся к дверям вслед за журналистом. На улице они
пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны...
   Хозяин фирмы "Спи спокойно, друг!" пользовался  всеобщим  уважением.  В
прошлом году Бирк напечатал в одной из утренних  газет  шесть  статей  под
заголовком "Почему мы хороним вечером?". Бирк доказывал, что  "похороны  с
факелами в руках на закате дня наиболее отвечают  таинству  происходящего,
когда индивидуум меняет один мир на иной". Статьи вызвали споры,  и  фирма
Бирка начала процветать.
   Честер несколько раз встречался с Бирком.  Он  писал  репортажи  с  его
кладбища, их печатали дважды на первой  полосе  с  великолепными  снимками
Мелани. Помнит ли Бирк его?
   Бирк никогда ничего не забывал. Фред убедился в этом,  едва  он  набрал
номер телефона и услышал  голос  секретаря  Бирка:  "Шеф  примет  в  любое
удобное для вас время. Для ведущего репортера уголовной хроники он никогда
не бывает занят".
   Контора находилась у входа на кладбище: изящный  коттедж  из  стекла  и
алюминия на фоне черных крон деревьев. Бирк встретил Честера у входа.
   - Прошу, садитесь! - Он показал Фреду на кресло. - Валери, -  обратился
он затем к секретарю, - прошу вас, вино и коньяк.
   Фред огляделся. В центре кабинета небольшой стол,  четыре  стула.  Стол
затянут черным  бархатом.  "Для  заседаний",  -  решил  Честер.  На  стене
напротив развешано несколько фотографий, среди них  -  знакомые,  те,  что
делал Мелани. В углу кабинета письменный стол, рядом два кресла.  На  одно
из них и сел Фред.
   Бирк расположился напротив.
   - Мы очень давно не виделись, - сказал он. - Ваша газета совсем  забыла
обо мне. И я, наконец, рад, что вновь вы у меня.
   - Я пришел по сугубо личному делу, -  угрюмо  заметил  Фред,  -  оно  к
газете не относится.
   - Боже мой, это не имеет никакого значения! -  Бирк  широко  улыбнулся,
ослепив собеседника большими, как у певца, зубами. - Вы так много  сделали
для моей фирмы, что я готов оказать вам услугу.
   Вошла Валери и внесла на подносе две рюмки, коньяк "Наполеон" и бутылку
"Фраскати".
   - Шеф, - сказала она, - звонит миссис Бирк, просит соединить.
   - Разрешите? - спросил Бирк у Фреда.
   Журналист молча кивнул, всем видом своим пытаясь показать, что дело, по
которому он пришел, не к спеху. Бирк взял трубку.
   - Дорогая, я задержусь сегодня на  тридцать  пять  минут.  Уложи  детей
спать и поезжай в оперу. Я смогу приехать лишь к третьему  акту,  мне  еще
нужно переодеться.
   Фред, глядя на хозяина фирмы  "Спи  спокойно,  друг!",  начал  злиться.
Безукоризненно светские манеры мистера  Бирка  (он  был  принят  в  высшем
обществе),  элегантный  черный  костюм  французского  покроя  и,  наконец,
холеные белые руки, сливающиеся с накрахмаленной сорочкой, раздражали его.
Честеру вдруг захотелось встать и уйти. Но Бирк, поговорив  с  женой,  сел
напротив и заулыбался настолько добродушно, что Фред не двинулся  с  места
и, собрав силы, как можно равнодушнее сказал:
   - У меня дело... пустяковое. Мне нужно  взглянуть  на  старика  нищего,
который похоронен вчера.
   Бирк понимающе кивнул.
   - Одну минуту, -  сказал  он,  поднял  трубку  и  вызвал  по  селектору
управляющего седьмым участком. - Принесите  мне  документы  на  вчерашнего
клиента. Да, да, анкету и результаты обработки. - Бирк положил  трубку  и,
обращаясь к Фреду, предложил: - Отведайте "Наполеона", я  предпочитаю  его
остальным.
   - А как же с моим делом? - спросил Фред.
   - Прошу вас подождать несколько минут.
   На селекторе зажегся красный глазок.
   - Простите, - вновь извинился Бирк. Он пододвинул  микрофон  поближе  к
себе. - Слушаю.
   - Шеф, к  клиенту  номер  4725,  -  услышал  Фред,  -  пришла  жена,  а
репродуктор не работает. Мы вызывали  радиомеханика,  но  он  придет  лишь
через полчаса. Что делать?
   - Кто обслуживает клиента?
   - Лермен.
   - Оштрафуйте его на десять кларков. Если подобное повторится,  увольте.
Перед женой клиента извинитесь и дайте музыку с  соседнего  участка,  так,
чтобы она слышала, конечно.
   - Еще один вопрос, шеф. Клиент любил Моцарта и  Штрауса.  Кого  из  них
транслировать?
   - Сегодня пасмурно. Дайте Моцарта.
   Огонек на селекторе погас.
   - Бирк, - спросил Честер, - вам нравится работать здесь?
   - Безусловно! У меня беспроигрышный бизнес, и, кроме того, разве  можно
найти более спокойное место? Десять лет назад, после окончания  Кембриджа,
я два года работал в одной из крупнейших клиник Лондона, но больно уж  там
беспокойно. Наш же клиент тихий, благоразумный.
   - Да, пожалуй, вы правы.
   Появилась Валери и  положила  на  стол  черную  папку.  Фред  прочитал:
"Клиент N_24657. Доставлен 24 сентября 1965 года. Участок N_7".
   Бирк раскрыл папку, быстро пробежал глазами анкету.
   - Драгоценностей нет, золотых зубов тоже, - сказал он Фреду. - Что  вас
интересует в этом клиенте?
   - Я хочу просто посмотреть на него.
   - Странно. - Бирк пристально глянул на Честера. - Очень  странно...  Ну
что  ж,  милый  Фред,  я  уже  дал  распоряжение  на  раскопки.   Но   это
противозаконно,  потому  что  беспокоить  наших  клиентов   могут   только
полицейские...
   - Разрешите, я пойду туда? - нетерпеливо сказал Фред.
   - Одна маленькая формальность, - остановил его хозяин фирмы. - В  какой
банк представить счет?
   - Я предпочитаю платить наличными.
   - Нас это вполне устраивает. Итак, непосредственно за раскопку -  шесть
кларков двадцать пять леммов и за риск - как известно, среди деловых людей
не оплачивается - сто пятьдесят кларков. Итого сто пятьдесят шесть кларков
двадцать пять леммов.
   "Бандит", - выругался про себя Фред, но быстро достал деньги и  положил
на стол.
   Когда вместе с Бирком они  подошли  к  седьмому  участку,  рабочие  уже
закончили работу. Бирк осветил фонарем могилу, потом гроб, покрытый сырыми
комьями глины.
   - Откройте крышку! - приказал он.
   Один из служащих спустился вниз и приоткрыл крышку. Фред отшатнулся: он
увидел лицо профессора Миллера...



4. НАКАНУНЕ РЕШЕНИЯ

   Гард поддернул брюки, чтобы не так сильно мялась складка, сел и уже был
готов заняться обычными криминалистическими делами, когда раздался стук  в
дверь.
   Еще не видя человека. Гард по характеру стука определил, что посетитель
взволнован, нервничает и что следующие минуты будут беспокойными.  Поэтому
его лицо приняло любезно-сосредоточенное выражение.
   - Войдите!
   Вошел Фред Честер.
   Они не виделись три недели,  и  Гард  не  знал,  что  делал  это  время
журналист, был ли он вообще в городе,  но  не  удивился  его  неожиданному
приходу, потому что уже давно отучил себя удивляться: мешало работе.
   - Гард, - тихо сказал журналист, - зачем было обманывать меня?
   Фред  заметно  изменился.  Он  походил  на  человека,  выброшенного  из
привычной колеи жизни. Гарду  было  достаточно  увидеть,  как  дрожат  его
пальцы, чтобы понять это.
   - Сегодня прекрасный день, - сказал Гард. -  Но  газеты  пишут,  что  в
Австралии ураган. Так-то вот.
   - Гард! - Голос журналиста дрогнул. - Завтра  этот  ураган  может  быть
здесь!
   - Возможно. Ну и что? Сегодня небо безоблачное. Сегодня истина в этом.
   - Брось! Я раскопал то дело... о Миллере.
   Искусство сыщика во многом зависит от умения слушать: кто больше знает,
тот и сильней.
   - Я слушаю тебя, - сказал Гард.
   Честер вытащил из кармана блокнот.
   - У меня нет протоколов, - сказал он. - И я не проводил следствия. Дело
вообще не в фактах - они часто лгут. Дело в людях, которые стоят за  этими
фактами.  Поэтому  не  удивляйся.  Многое  покажется  тебе  непривычным  и
странным...
   - Я слушаю, - повторил Гард.
   И он услышал то, что уже знал Честер.
   ...В то утро Миллер стоял у распахнутого окна. Была осень.  Он  смотрел
на поток прохожих. Каждый торопился по своим  делам.  Редко  кто  поднимал
голову, а если поднимал, то задумывался ли о  большом  мире,  который  его
окружает? О людях, что шли  рядом?  О  себе,  наконец?  Эдакие  маленькие,
замкнутые вселенные двигались по тротуару, далекие от Миллера, как и он от
них. И равно близкие.
   Миллер захлопнул окно. Великолепие  осени  раздражало,  как  обман.  Он
оглядел кабинет. Все стояло на своих местах, но Миллер испытывал состояние
человека, увидевшего, что во всех углах вдруг занялся пожар.
   Всего лишь несколько  дней  назад  он  пережил  счастливый  миг,  когда
внезапно, в каком-то истинном озарении нашел то, что  искал  долгие  годы.
Это был тот миг, когда Миллер увидел путь до самого конца - так, будто уже
прошел его. Начинался он, как ни странно,  в  самом  запаутиненном  отсеке
физики, куда давно  никто  не  заглядывал,  ибо  там  двери  были  заперты
аксиомами. Миллера толкнуло отчаяние поиска, - право  же,  мысль  его  уже
готова была ломиться в любую дверь.
   Что означала его находка для него самого, для людей, он понял не сразу.
Кинулся сначала к Дорону - докладывать, но что-то остановило  Миллера,  он
словно споткнулся о взгляд этого военного в штатском, который  прямо,  как
перпендикуляр, восседал в  кресле.  Споткнулся  и  забормотал  о  каких-то
пустяках... Дорон, естественно, остался недоволен им больше, чем обычно.
   "Главное - жить в мире с самим собой", - сказал кто-то из мудрых. Но  у
Миллера началась отныне мучительная схватка с самим собой. То,  о  чем  он
сегодня  думал  как  о  подлости,  завтра  казалось  ему  добродетелью.  А
послезавтра - наоборот.  Его  средство  могло  -  действительно  могло!  -
избавить мир от страшной  угрозы  ядерного  самосожжения.  Атомные  бомбы,
которые не взрываются! Водородные заряды ракет, которые не могут  поразить
и воробья! "Люди!  Это  возможно,  возможно,  возможно!"  -  хотелось  ему
кричать. Но люди  бывают  разными.  "О  да,  -  сказал  бы  Дорон,  -  это
великолепно. Бомбы не взрываются  -  у  противника!  Вы,  Миллер,  великий
патриот. Вы герой!"
   Он скажет так и даже не улыбнется.
   Когда Миллер понял это, ему стало страшно. Конечно, он  может  нарушить
подписку о  неразглашении  военных  тайн  и  послать  статьи  с  описанием
"эффекта Миллера" и схемы установки во все ведущие журналы  мира.  Сделать
его установку несравненно легче,  чем  создать  атомную  бомбу.  Тогда  он
спаситель  человечества   от   угрозы   ядерной   войны.   Но   тогда   он
государственный  преступник  в  глазах  доронов  и  его  ждет  быстрая   и
"случайная" смерть, ибо дороны не прощают. Они убьют  его  просто  потому,
что так надо. В назидание другим.
   Или - или. Выбор. Между славой и гибелью. Между благом  человечества  и
собственным благом. Газеты твердят: маленький человек, сегодня ты особенно
ничтожен. Ты винтик сверхсложной машины современности... Миллер  тоже  так
считал. Но в наше  время  маленький  человек  может  оказаться  у  кнопки,
повелевающей силами ада и рая. Все беды  и  заботы  мира  лежат  на  твоих
плечах, маленький человек, профессор Миллер!
   Вот и сегодня, как много раз за последние дни, с потухшей  сигаретой  в
руке он стоял посреди  кабинета.  По  циферблату  настенных  часов  бежала
секундная стрелка. Секунды, минуты, часы... Рано или поздно, но он  должен
принять какое-то решение... На его открытие завтра набредет кто-то другой.
Это неизбежно. И тогда ответственность перед  самим  собой  и  перед  всем
человечеством ляжет на плечи этого другого, но кто знает, что решит он?
   Когда зазвонил телефон, Миллер догадался, что это Ирен. Он  волновался,
видя издали девушку, похожую на нее. Он волновался, проходя мимо тех мест,
где они бывали вместе. Миллер мог представить мир без себя, но представить
себя без Ирен - это было выше его воли.
   Он снял трубку:
   - Да...
   - Ты решил?
   Миллер едва  не  застонал.  Вчера,  в  минуту  слабости,  он  малодушно
попытался переложить тяжесть решения на ее плечи. Он не сказал Ирен ничего
о существе своего открытия, - он просто дал ей понять, что стоит на  грани
решения, от которого зависит либо их собственное счастье...  либо  счастье
всего человечества.
   Ирен ответила ему тогда: "Я хочу быть с тобой. Как  всякая  женщина,  я
хочу иметь свой дом, своих детей - твоих детей. И чистое небо над головой.
Мне легко принять решение, но решать  должен  ты.  Потому  что,  если  это
сделаю я, ты мне не простишь". Она права. И что бы  она  ему  ни  сказала,
свободы в их отношениях уже не будет.
   - Ты меня слышишь? - спросила Ирен. - Ты еще не решил?
   - Завтра утром...
   Почему завтра утром, он сам не знал. Наступило молчание.  Миллер  готов
был взвыть от боли.
   - Завтра утром, Ирен! Я буду тебя ждать... И прости!
   Он бросил трубку. Потом побрел  к  двери.  Его  вел  уже  не  разум,  а
инстинкт, желание найти кого-то более сильного, умного, кому можно было бы
пожаловаться, как в детстве он жаловался отцу.
   Миллер не помнил, как  очутился  у  двери  профессора  Чвиза.  Это  был
единственный человек - его старый учитель, - к которому он еще мог прийти.
Не рассказать - об этом не могло быть и речи, - но хотя  бы  услышать  его
спокойный голос.
   На дверях лаборатории горела надпись: "Не входить! Идет опыт!"
   Но Миллер не заметил ее. Он дернул дверь,  она  не  поддалась.  "Старик
опять заперся, чтобы ему не мешали",  -  подумал  Миллер  и  нажал  тайную
кнопку, отключающую блокировку. Дверь распахнулась, и он вошел в  лабиринт
установок.
   Он шел мимо электронных машин, не видя их,  думая  о  своем.  Его  лицо
отразилось в экране телевизора. "Нет, нет, - говорил он себе, - мой  страх
ложен! Разве прокляли себя создатели атомной бомбы?" Он  шел  мимо  колонн
Графтена, мимо бетонных выступов, за которыми прятались  шины,  несущие  в
себе миллионы вольт  напряжения,  мимо  пультов  электронных  микроскопов.
"Хорошо то, что разумно, - билось в голове. - Какое мне дело до всех, если
меня ухлопают дороны и меня не будет?"
   Он шел мимо полусфер гиперрегулятора - гордости старика Чвиза.  "Жизнь,
богатство, Ирен, дети, власть, слава -  стоит  ли  отказываться  от  всего
этого из-за дурацкой политики?"
   Что-то радугой сверкнуло перед глазами Миллера. Какая-то пелена окутала
раструбы  гиперрегулятора.  Миллер  взмахнул  рукой.  Ее  кольнул   холод.
Сверкание исчезло. Миллер опомнился. Нет, он попал не туда...  Надо  взять
влево.
   - Миллер, вы опять здесь? - вскричал Чвиз, увидев его. -  Я  же  просил
вас...
   - Меня? - сказал Миллер. - Это было, наверное, вчера, дорогой  учитель,
когда вы прогнали своего любимого ученика из лаборатории.
   - Идите домой, Миллер, на вас нет лица.
   - Пустое... Нервы.
   - Но у меня до нуля упало напряжение! Миллер, вы случайно...
   - Простите, Чвиз. Возможно. Я задумался. Но разве у вас идет опыт?
   Борода Чвиза стала торчком.
   - Вы были в камере?!
   - Это опасно? - Миллер спросил почти равнодушно.
   - К счастью, нет. Но вы меня напугали. Вот этот кролик, - он показал на
застекленный вольер, - благодаря вам мог превратиться в эдакого сфинкса...
   - Как жаль, учитель, что я не перенял  у  вас  способности  шутить!  Но
простите меня, я, кажется, действительно очень виноват, что помешал вашему
опыту.
   - Ничего страшного, Миллер,  ничего  страшного.  Но  вам  следовало  бы
отдохнуть. Погодите, я провожу вас.
   ...Заснуть в эту ночь Миллеру не удалось.  Тьму  наполняли  лица,  даже
когда  он  плотно  зажмуривал  глаза.  Лица.  Молодые,  старые,  красивые,
уродливые, они толпой шли через сознание и смотрели, смотрели на  Миллера.
Их взгляд был невыносим. Так, вероятно, могли смотреть  те,  кого  нацисты
вели в газовые камеры.
   С истерзанными нервами, стучащим  сердцем  Миллер  бросился  к  ванной,
чтобы принять холодный душ и хоть так прогнать видения.
   И в эту минуту он  услышал,  как  в  замочной  скважине  входной  двери
заскрежетал ключ. Миллер обмяк. Ключ повернулся.  Кто-то  осторожно  нажал
дверь, но запор изнутри не поддался. Тогда за дверью стало тихо.  "Что  за
бред! - подумал Миллер. - Кому я нужен, если мои секреты еще при мне?"
   В порыве отчаянной решимости он отбросил запор и  распахнул  дверь.  На
лестничной площадке никого не было, но внизу затихали шаги.



5. ГАЛСТУК ИЗ МОНАКО

   На следующее утро, как обычно, ровно в девять Миллер был  в  институте.
Он прошел длинным коридором, легким наклоном головы приветствуя встречных,
и, остановившись перед дверью своего кабинета, не сразу понял, что она уже
отперта. "Странно", - подумал Миллер и вошел в кабинет.
   Мягкий щелчок заставил обернуться человека, стоящего спиной к Миллеру и
перебиравшего бумаги на столе.
   - Простите, я не совсем понимаю...  -  начал  Миллер,  плохо  сдерживая
раздражение от бесцеремонности посетителя, - это мой кабинет и...
   - Ваш? - изумился человек у стола, и в этот момент Милл