мочка не хочет с ними расставаться. Подошел к ней, сказал:
     - Мадам, было бы славно, если б мы сели в один вагон:  вы  скрасили  бы
нашу дорогу. Не возражаете?
     Катерина озабоченно посмотрела на поезд, который уже останавливался.
     - Хорошо, не возражаю, - ответила она,  выдавив  на  лице  принужденную
улыбку. - Давайте сядем в пятый вагон. - И  снова  оглянулась  на  поезд.  -
Только в пятый... в пятый.
     Прополз мимо паровоз, заскрежетали  колеса  вагонов,  лязгнули  буфера,
поезд  дернулся,  замер  на  месте.  Катерина  махнула  рукой  Михальцевичу,
побежала к пятому вагону - он остановился недалеко. Взобраться в  тамбур  ей
помог Шилин.
     Это был типичный  вагон  всех  поездов  того  времени:  окна  повыбиты,
краска облезла,  там-сям  светились  дыры  в  стенах  -  вагон  попадал  под
обстрелы. Людей набилось битком. Шилин и Михальцевич, помогая Катерине,  все
же втиснулись в первое купе. Михальцевич согнал со скамьи какого-то  хлопца,
предложил сесть Катерине, сел и сам.
     - Вот видите, какие мы галантные кавалеры, - сказал он, когда  Катерина
села. - Значит, до Гомеля?
     - До Гомеля.
     - Какая удача - ехать рядом с такой милой во всех отношениях  дамой.  -
Вещевые мешки, свой и Шилина, Михальцевич забросил  на  верхнюю  полку,  оба
держали при себе только полевые сумки.
     В купе сидело двое военных, женщины,  согнать  больше  было  некого,  и
поэтому Шилин стоял.
     Поезд резко и неожиданно дернулся и  пошел.  Михальцевич  покачнулся  и
схватился рукою за плечо Катерины.
     - Пардон, - сказал он, дыша ей прямо в лицо. -  Озорник-поезд  едва  не
бросил нас в объятия друг к другу.
     Шилин,  положив  локоть  на  край  средней  полки,  смотрел   в   окно.
Худощавый, жилистый,  с  жестким,  словно  отчеканенным  лицом,  раздвоенным
подбородком. Усы короткие, тронутые сединой. Шилин  был  задумчив  и  строг,
черные брови его то взлетали вверх, то, когда лицо хмурилось,  сходились  на
переносице, иногда приходили в движение и губы.
     "Бандит, - думала, со страхом глядя на него,  Катерина,  -  сколько  же
душ ты загубил этими вот  худыми,  с  длинными  кистями  руками.  Они  же  и
расстреливали, и вешали,  и  вырывали  нажитое  у  людей...  Интересно,  где
крест, что у отца отнял, прячешь? Неужто в том мешке? - Катерина  скользнула
взглядом по полке. - Нет, видно, в полевой  сумке,  вон  какая  она  у  него
тяжелая, ремешок аж в плечо  врезается..."  Если  присутствие  Михальцевича,
так и не снявшего руку с  ее  плеча,  только  раздражало,  то  Шилин  вселял
страх...
     "А сядет ли тот рыжий хлопец, чекист тот?" -  забеспокоилась  Катерина.
Подумала и спохватилась: а что он один сделает в этом переполненном  вагоне?
Да еще такой молоденький, дитя совсем.
     Поезд  шел  лесом,  полыхавшим  в  осенней  тишине  желтым  и  багровым
пламенем.
     Иванчиков все-таки сел. Сел в пятый вагон вместе с  Ксенией.  Он  опять
попросил ее поехать с ним, и она опять согласилась, сказала, что через  пять
станций живет ее дядька и что это неплохой случай его навестить.  Ксения  не
стала пробираться в вагон, осталась в тамбуре. А Иванчиков,  наказав  Ксении
там и ждать его, начал протискиваться по проходу, чтобы увидеть Катерину.
     Заметил ее в другом конце вагона.  Из-за  спины  пассажира  смотрел  не
нее, ждал, чтобы и она его заметила.  Катерина  сидела  рядом  с  полноватым
военным в черной  кожанке  и  в  фуражке  с  красной  звездой.  Тот  маслено
улыбался, что-то говорил, пялясь на нее выпученными глазами,  а  Катерина  в
ответ нехотя посмеивалась. Иванчиков протиснулся еще ближе, и  Катерина  его
заметила, словно невзначай кивнула и рукой  показала  на  своего  соседа,  а
потом на другого военного, который стоял и смотрел в окно.
     Иванчиков был уже настолько близко, что мог слышать их разговор.
     - Женщины   теперь   эмансипированные,   -   говорил   тот   пучеглазый
(валапокий, как здесь таких называют), - они  скоро  все  вершины  займут  в
обществе. И в любви, разумеется, тоже. Сами будут  нас,  бесправных  мужчин,
выбирать.
     - Ей же право, будут, - вмешался мужчина в австрийской шинели. -  Берут
эти бабы верх над нами. А ежели баба начальница,  то  -  ого-го...  Козел  в
юбке.
     - Зачем же так грубо, - поморщился пучеглазый, -  женщины  -  украшение
природы.
     - Ого, украшение, - хмыкнул  тот,  в  австрийской  шинели.  -  В  нашей
дивизии баба начальницей трибунала была. Судила всех одинаково - расстрел.
     С верхней полки свесилась стриженая голова молодого красноармейца.
     - Рыжая такая? - спросил он. - Так она и у нас судила.  В  такой  шкуре
ходила, как у тебя, - ткнул  он  пальцем  в  плечо  военного,  что  стоял  и
смотрел в окно. -  Наш  отделенный  кокнул  из  винтовки  барана.  От  стада
отбился... Жарили-парили - на все отделение. Отделенного  за  мародерство  -
под суд. Рыжая та судила в клубе  принародно.  А  я  конвоиром  стоял.  Двое
мужчин, что у нее по сторонам сидели, молчок, а она  все  кричала.  А  потом
приговор объявила - расстрел. Отделенный сомлел и - с  катушек.  Когда  всех
выпроводили из клуба, рыжая хлясь-хлясь отделенного по щекам, тот  очухался.
"Дурень, - говорит, - чего с ног  валишься,  тебе  не  расстрел,  а  на  три
месяца в дисциплинарную роту. Это я объявила расстрел, чтоб  другие  боялись
и так не делали".
     Второй  военный,  в  такой  же  черной  кожанке,  как  у   пучеглазого,
посмотрел на рассказчика, усмехнулся, хотел что-то  сказать,  но  передумал,
опять отвернулся к окну.
     Катерина, встретившись с  Иванчиковым  взглядом,  показала  глазами  на
этого военного, дважды кивнула, и Иванчиков понял, что он  и  есть  главный,
Сивак.
     Стесняющее горло волнение и радость охватили  Иванчикова:  он  у  цели!
Вот они, те неуловимые преступники, что натворили  столько  бед.  Наконец-то
встретились! Однако он тут же с горечью понял, что один ничего  не  сделает:
не станешь же прямо тут проверять документы  или,  тем  более,  задерживать.
"Эх, - думал он с досадой, - сюда бы Бобкова с его хлопцами!"
     Поезд подошел к очередной станции, остановился. Из вагона  вышла  часть
женщин с узлами, и в проходе стало свободнее. Освободилось место и для  того
второго, главного. Он сел напротив Катерины. Катерина встала  и  на  секунду
вышла из купе. На ходу шепнула Иванчикову:
     - Этот, что постарше, худой - Сивак. Он был  в  Захаричах.  Говорят,  в
Гомель едут.
     Вернулась в купе, села на свое место.
     "Вот если б правда в  Гомель,  -  повеселел  Иванчиков,  -  там  бы  не
выскользнули".
     Поезд отчего-то  стоял  уже  сверх  положенного.  Один  из  пассажиров,
высунувшись в окно, спросил у кого-то  там,  чего,  мол,  долго  стоим.  Ему
ответили, что не принимает следующая станция. Иванчиков увидел в  окно,  что
отвечает не кто иной, как  дежурный.  Внезапно  пришло  решение.  Вырвал  из
блокнота листок, написал: "В поезде на Гомель, пятый  вагон,  едут  те  двое
московских уполномоченных, которых мы ищем. Едут до Гомеля, но  могут  сойти
и раньше. Прошу оказать помощь. Иванчиков". Когда  клал  листок  за  пазуху,
рука наткнулась на револьвер, лежавший  во  внутреннем  кармане.  Ощутил  от
этого прикосновения приятную уверенность. Быстро двинулся по проходу.  Вышел
в тамбур. Ксения, стоявшая в окружении молодых хлопцев, спросила:
     - Нет их тут? Бандитов?
     - Нет. Стой здесь, в вагон не входи.  Я  потом  тебе  все  расскажу.  -
Иванчиков боялся, как бы Ксения, узнав бандитов, не подняла  прежде  времени
шуму. Он спрыгнул со ступенек, подошел к дежурному, отдал листок.
     - Неотложно передайте по линии в губчека, - сказал он.  -  Под  строгую
ответственность. - Снова вскочил в вагон и оттуда, из тамбура, смотрел,  как
дежурный неторопливо достает из нагрудного кармана очки, цепляет их на  уши,
поправляет на носу.  Прочтя  текст  телеграммы,  он  глянул  на  Иванчикова,
кивнул и поспешно зашагал к зданию станции.
     Успокоенный и теперь-то уверенный, что телеграмма дойдет и подмога  ему
будет, Иванчиков обернулся к Ксении. Она стояла в компании тех  же  хлопцев,
улыбалась им. В руке держала карамельку - ясное дело, хлопцы угостили,  -  а
вторую сосала, перекатывая ее во рту языком. Не вынимая изо рта  карамельки,
спросила у Иванчикова:
     - Ну, что ты хотел рассказать?
     - Потом, погоди.
     В тамбуре притихли, хлопцы смотрели на Иванчикова, видно,  гадали,  кем
он может быть для нее,  и  Иванчиков  пришел  в  смущение  от  этого  общего
интереса к его персоне.
     - Так я пройдусь по вагону,  взгляну,  может,  все-таки  здесь  они,  -
сказала Ксения.
     - Не надо, не ходи, - резким жестом задержал ее Иванчиков.  Нахмурился,
повторил еще решительнее: - Стой тут.
     По тому, как нахмурился Иванчиков, как строго, жестко  говорил,  Ксения
догадалась, что ей почему-то действительно идти  в  вагон  нельзя.  Какое-то
время пытливо смотрела на Иванчикова, силясь сообразить, в чем же  дело,  но
тот ни словом, ни жестом не ответил на ее немой вопрос.
     Разговор,  который  хлопцы  вели  с  Ксенией  и  который  был   прерван
Иванчиковым, возобновился. Один из них, в  матросском  бушлате,  великоватом
ему, явно с чужого плеча, рассказывал о своей тетке:
     - Знаете, сколько ей лет? Нет, не угадаете. Она на  девять  лет  моложе
меня. Во тетка.
     Хлопцы из кожи  вон  лезли  перед  Ксенией,  состязались  в  остроумии,
красноречии. Ксении это нравилось. Они же нашли  для  нее  место  в  ближнем
купе, усадили, сами стояли в проходе.
     Между тем поезд наконец  тронулся.  Перестукивались  колеса,  гремел  и
ходил ходуном вагон, свистал в дырах и  разбитых  окнах  ветер,  проносились
мимо перелески, речушки, поля. Такие тут места - леса не было ни с  той,  ни
с другой стороны. Иванчиков пытался вспомнить, подсчитать в памяти,  сколько
станций осталось до Гомеля и на какой из них могут, получив его  телеграмму,
сесть чекисты. Решил на каждой станции и на  разъездах  выходить  из  вагона
или стоять на ступеньках, чтобы видеть,  кто  садится,  и  чтобы  с  перрона
можно было увидеть его. Многих здешних чекистов  он  знал,  многие  знали  и
его.
     "Вот бы мне в помощь человек четырех, - думал Иванчиков,  -  мы  бы  их
тут и взяли, в вагоне, тепленькими. Тепленькими", - повторял он  излюбленное
словцо своего начальника, месяц назад убитого в бою. В предчувствии  опасной
операции Иванчиков пребывал  в  том  особом  состоянии,  когда  не  терпится
ринуться с головою в бой, навстречу опасности, когда веришь  только  в  свою
победу и не веришь, не принимаешь в расчет  того,  что  и  сам  можешь  быть
побежден. В бою - а он уже повоевал с  поляками  и  с  бандитами  -  первыми
поднимаются в атаку самые молодые. Он тоже был молод, не перевалило  еще  за
двадцать, и тоже первым бросался в атаку, получал за это и благодарности,  и
нагоняи. Однажды пошел один с винтовкой на пулемет в чистом поле, взял  двух
пулеметчиков-легионеров в плен. Тогда ему  несказанно  повезло:  в  пулемете
заело ленту.
     Подъезжали к следующей станции. Медленнее  застучали  колеса,  лязгнули
буфера, поезд начал притормаживать. Иванчиков вцепился в  поручни,  стал  на
ступеньки,  высунулся,  чтобы  видеть  станцию  и  чтоб  его   было   видно.
Приближался вокзальчик, пассажиры разбегались вдоль состава, норовя  угадать
поближе к двери  вагона.  Пятый  вагон,  как  обычно,  остановился  напротив
здания станции, и Иванчиков прямо перед собою увидел Сапежку.  Тот  подбежал
к вагону, протянул Иванчикову руку, поздоровался. В тамбуре сказал:
     - Получили твою телеграмму.
     - А как вы тут очутились? Вы же в Гомеле.
     - Видишь, не в Гомеле, вчера там был.
     - А почему один, если телеграмму получили?
     - А разве мы вдвоем не справимся?  -  В  узких  желтых  глазах  Сапежки
сверкнул озорной огонек.
     В тамбуре было пусто, и они разговаривали, не боясь чужих ушей.
     - Надо было  хотя  бы  милиционеров  взять.  Бандиты  же  вооружены.  -
Самоуверенность Сапежки Иванчикову не понравилась.  -  И  как  мы  их  брать
будем?
     - Не было под рукой милиционеров. Я на этой станции случайно  очутился.
Дежурный дал прочесть твою телеграмму, и я скорей  к  поезду.  А  телеграмма
пошла дальше по линии. Где эти?
     - Там, в самом дальнем купе. В черных  кожанках.  И  Катерина  с  ними.
Только осторожно.
     Сапежка прошел в конец  вагона,  заглянул  в  купе.  Плоское  лицо  его
перекосила злобная гримаса. Иванчиков побоялся, что  Сапежка  не  удержится,
попросит тех  двоих  предъявить  документы,  а  то  и  еще  хуже  -  объявит
арестованными. Дернул его за полу, оттянул подальше.
     - Не тот, которого я видел в Захаричах. Не тот,  -  сказал  Сапежка.  -
Надо искать помощников. Вон тут сколько красноармейцев.
     - Так они же без оружия. Да и поверят ли, что это бандиты?
     Сапежка молчал, думал, и, видно, ничего ему не  приходило  в  голову  -
хмурился, щурил и без того узкие глаза. Иванчиков  тоже  молчал,  ждал,  что
скажет старший.
     - Чего смотришь? - разозлился Сапежка. - Сам думай. - И  уже  спокойнее
добавил: - Будем следить за ними.  Дойдет  твоя  телеграмма  и  до  губчека.
Пошлют людей. Вот тогда и будем брать.
     Это решение и было самым верным. Обоим нашлось место,  причем  рядом  с
купе, где ехали Шилин и Михальцевич. Катерина видела Сапежку  и  Иванчикова,
но по-прежнему ничем не выдала, что знает их.
     Следующий разъезд был Ксенин, и она собралась сходить. В  компании  все
тех же своих попутчиков  вышла  из  купе,  остановилась  в  проходе.  Оттуда
увидела Иванчикова и подошла с ним попрощаться.
     - Мне пора, - сказала она. -  Сейчас  моя  станция.  -  И  тут  увидела
Катерину, бросилась к ней. - Ой, тетя Катя, и ты... - Вдруг замерла,  словно
налетела  на  что-то:  узнала  Сивака.  Тот  сидел,  привалившись  спиной  и
затылком  к  переборке,  с  закрытыми  глазами  -  дремал.  У  Ксении  глаза
расширились и словно остекленели от страха. Щеки побелели.
     Катерина сообразила, что сейчас произойдет, схватила  Ксению  за  руку,
чтобы отвести от купе. Но та вырвалась.
     - Вот же они, вот! Они, эти самые, у нас были! Папку моего  убили...  -
заговорила она  сквозь  всхлипывания.  -  Где  мой  папка?  Куда  его  дели?
Бандиты! - выкрикнула срывающимся голосом.
     - Ксения! - дернула ее за рукав Катерина. - Замолчи, что ты плетешь?
     - Это же бандиты! Ты что, не узнала их? Вот  он,  главный.  Сивак.  Вот
он!
     Шилин открыл глаза, но не переменил позы,  как  сидел,  так  и  остался
сидеть, только не сводил глаз с Ксении, не перестававшей кричать:
     - Это вы убили папку! Где он, где?!
     Стали собираться люди, оттеснили Сапежку и Иванчикова от купе.
     - Ксения! - снова дернула девушку за руку Катерина.  -  Ты  обозналась.
Это ошибка. Не кричи, прошу тебя.
     Кто-то из тех, что стояли возле купе, ахнул:
     - Братцы, бандитов поймали!
     - Где они, где? - тянулся хлопец в бушлате, силясь из-за голов  увидеть
этих самых бандитов.
     Встал Михальцевич, с усмешкой похлопал Ксению по плечу:
     - Девочка, ты не из сумасшедшего дома сбежала?  Если  не  замолчишь,  я
тебя на первой же станции сдам в милицию. А ну, замолкни!
     - Сдай, сдай! Я  не  боюсь.  -  Ксению  всю  трясло,  она  всхлипывала,
рукавом жакетки вытирала слезы, размазывая их  по  щекам.  -  А  ты  главарь
банды, ты папку убил! - показала пальцем на Шилина.
     - Уймите вы  наконец  эту  истеричку!  -  крикнул  Шилин,  обращаясь  к
Катерине. - Или выведите ее из купе.
     Ксения  ненадолго  замолчала,  глотала  слезы,  закрывая  рукою   лицо.
Сапежке и Иванчикову удалось между тем  протиснуться  сквозь  толпу,  и  они
очутились в купе.
     - Товарищи, товарищи, позвольте! Что тут происходит? - спросил  Сапежка
таким решительным тоном, что все признали в нем начальство. - Кто бандиты?
     - Вот  один,  вот  другой,  -  ткнула  Ксения  пальцем  в  Шилина  и  в
Михальцевича. - Они в Захаричах людей побили.
     - Прошу документы, - обратился Сапежка к Шилину.
     - А вы кто такой?  Предъявите  ваши  документы,  -  потребовал  в  свою
очередь Шилин.
     - Я из губчека. - Сапежка достал  из  кармана  удостоверение,  протянул
Шилину.
     Тот пробежал глазами по тексту, вернул  удостоверение  Сапежке,  бросил
Михальцевичу.
     - Покажи им мандат.
     Михальцевич долго рылся в сумке, наконец нашел мандат, подал Сапежке:
     - Читайте, пожалуйста. Мы из Москвы.
     Мандат  прочли  по   очереди,   сначала   Сапежка,   потом   Иванчиков,
переглянулись.
     - Все в порядке, товарищ Сорокин, -  отдал  Сапежка  мандат  Шилину,  -
прошу извинить. Можете ехать дальше. Вам куда?
     - Нам до Гомеля, - ответил Михальцевич.
     - Ну что  ж,  до  встречи  в  Гомеле.  -  Сапежка  козырнул  и,  словно
оправдываясь, склонил голову.
     Ксения перестала плакать, удивленно посматривала то на Катерину, то  на
Иванчикова, ничего не могла понять. Народ разошелся.
     - Обозналась девчонка, - сказал хлопец в бушлате и тоже  пошел  в  свое
купе. - Промашечка вышла.
     Катерина взяла Ксению за руку, повела к выходу.
     - Тебе сейчас сходить, - сказала она. - Твой разъезд.
     - Тетя, так они же бандиты.
     - Молчи. Без тебя разберутся.
     Поезд остановился всего на одну минуту. Ксения едва успела  сойти,  как
он тронулся.
     Сапежка сказал Катерине:
     - В Гомеле вы нам понадобитесь.
     - Хорошо, я не отойду от вас, - пообещала Катерина.
     Однако до Гомеля так и не доехали. Через  два  перегона  на  полустанке
Михальцевич и Шилин схватили  свои  мешки,  сумки  и  выскочили  из  вагона.
Сапежка, как только они направились к выходу, сделал знак Иванчикову и  тоже
рванулся к двери. Спрыгивая уже на ходу, увидели, что те  двое  удаляются  в
сторону вокзальчика.
     На полустанке было всего два домика: один станционный, второй жилой,  с
пристроенным сарайчиком. Со всех сторон за  полустанком  начинается  молодой
сосняк. Но рос он всего лишь небольшим островком -  за  ним  лежало  широкое
голое поле.
     Шилин и Михальцевич дали маху, сойдя здесь. Они рассчитывали  сразу  же
скрыться в чащобе и, поверив в удачу, приняли этот сосняк за большой лес.  А
большой лес чернел отсюда верстах в трех. Заметив, что сошли  на  полустанке
и двое чекистов, поняли, что теперь те от них не  отстанут.  Двое  на  двое,
преимущества ни у кого не было.
     - Сволочи, - выругался Шилин, - привязались.


19

     Шилин и Михальцевич сели у стены станционного здания, а шагах в ста  от
них, под старым дубом, сидели Сапежка и Иванчиков. Непримиримые  противники,
которым бескровно, без боя не разойтись.
     - Чего ты притащил в вагон ту девчонку? - допытывался Сапежка.
     - Ей было со мной по пути. И нужна была для опознания бандитов.
     - Так научил бы ее, дуру, что и как делать. Раскричалась...
     - Я говорил  ей,  чтоб  сидела,  не  таскалась  по  вагону,  а  она  не
послушалась.
     - Не послушалась, не послушалась... А теперь что делать будем?  Ручками
помашем им на прощание? Или придумаешь что-нибудь?
     Иванчикову были неприятны эти попреки: он, что  ли,  виноват,  что  так
вышло? А придумать что-то надо. Что? Людей поблизости нет, на  помощь  никто
не придет. Подтверждением этому был и замок на двери жилого домика.
     - А чего они сидят? - как бы у самого себя спросил Иванчиков. - Шли  бы
полем во-он в тот лес.
     - Значит, что-то удумали. Не то, что ты.
     - Так придумайте сами, - обиделся Иванчиков.
     А между Шилиным и Михальцевичем шел другой разговор.
     - Поспешил ты, поручик, пускаться в бега. И я, старый дурень, за  тобой
кинулся.
     - Я же думал, здесь лес. А в вагоне мы были как в мышеловке. А тут  что
они нам сделают? Пусть попробуют сунуться.  -  Выпуклые  глаза  Михальцевича
потемнели, как бывало всегда, когда тот на что-то решался. - Подстрелить  бы
одного, тогда второй даст драла. - Он