у него кольцо с пальца.
     Сапежка молчал, не пытался  больше  возражать.  Смотрел  на  стену,  на
которой прямо перед ним висел  большой  лист  бумаги,  обведенный  по  краям
черной рамкой. Там  были  имена  чекистов  губернии,  погибших  в  борьбе  с
контрреволюцией.  Список  длинный,  многих  из  этих  чекистов  он  знал,  с
некоторыми дружил, с другими вместе участвовал в операциях.  Невольно  начал
перечитывать фамилии и думал,  что  этот  список  будет  пополняться  и  что
неизвестно, кто первым продолжит его...
     - Значит,  так,  -  сказал  Усов.  -  Нужно  предупредить  насчет  этих
уполномоченных все уезды, все волостные Советы. Всех  попов.  А  из  губчека
пошлем группу товарищей по их следам, я подумаю, кого послать. А теперь  уже
не прошу, а приказываю всем покинуть мой кабинет.
     Люди начали неохотно вставать, направлялись к  двери.  И  в  это  время
вошла дежурная телеграфистка, положила  на  стол  перед  Усовым  телеграмму.
Уходить не спешила, ждала, пока Усов прочтет.  По  тому,  как  телеграфистка
вошла, как теперь стояла, не отводя взгляда от Усова,  все  догадались,  что
телеграмма какая-то необычная. И все мешкали, тоже  ждали:  что  там  такое?
Усов прочел телеграмму и хлопнул ею по столу.
     - Ну  вот,  товарищ  Сапежка,  послушайте,   как   вы   проверяли   тех
уполномоченных. Доносит товарищ Баранов:  "Обладатели  мандата  не  являются
теми, кому он был выдан. По нашим сведениям,  мандатом  пользуются  Сивак  и
его помощник по банде. Достоверность этих  сведений  нами  проверяется.  То,
что  они  бандиты,  а  не  посланцы  из  Москвы,  подтверждается  и   фактом
изнасилования ими в деревне Крапивне неполнолетней. С комприветом Баранов".
     Усов  сжал  кулаки  и  стал  легонько  постукивать  ими  по  столу.   В
сосредоточенном молчании смотрел куда-то в одну точку.  Все  также  молчали.
Наконец Усов встал, заговорил, ни на кого не глядя:
     - Трудно даже представить себе, какой вред советской  власти  причинили
и причиняют эти бандиты с московским мандатом. Лучшей тактики борьбы  против
Советов и не придумаешь. Сегодня, сейчас  же  и  незамедлительно  выехать  в
Рогачевский уезд товарищам...
     Усова перебил Сапежка...
     - Семен Пахомович, поеду я. Я виноват, я и исправлю свою ошибку.
     - Хорошо, - сразу согласился Усов. - Поезжайте. Все.
     Все вышли из кабинета.


16

     Чем дальше уходила ночь,  тем  больше  серело  и  мрачнело  небо.  День
обещал быть дождливым, холодным.
     Шилин и Михальцевич вышли к железной  дороге  и  двинулись  на  восток,
посчитав, что разъезд Зарубичи  именно  там.  Они  ошиблись:  Зарубичи  были
рядом, в восточном направлении, всего в какой-нибудь полуверсте. И  они  шли
к разъезду Липовка,  не  догадываясь  о  своей  ошибке.  Вокруг  стоял  лес,
сумрачный, еловый, ни полянки в нем,  ни  просвета.  И  хоть  бы  одна  душа
повстречалась, чтобы спросить,  далеко  ли  до  разъезда.  Захотелось  есть.
Пахло шпалами, металлической окалиной, сажей, копотью лежавшей на земле,  на
рельсах. Протяжно и тоскливо гудели провода. Первым  шел  Шилин,  за  ним  -
Михальцевич.
     - Слушай, мсье, - приостановился Шилин, перекладывая саквояж  из  одной
руки в другую и поправляя мешок за спиной, - не  кажется  ли  тебе,  что  мы
долго идем? Неужели тут такой длинный перегон?
     - Перегоны   бывают   не   больше   семи-восьми   верст,   -    ответил
Михальцевич. - Это просто тебе наскучило идти, товарищ Петров.
     Оба рассмеялись. Они  уже  разыгрывали  свои  новые  роли:  Шилин  стал
Петровым, так значилось в его документе, для которого  загодя  был  припасен
чистый бланк, а Михальцевич пока оставался Лосевым, хотя был  у  него  также
мандат на имя Сорокина.
     Наконец верст через пять лес начал редеть,  и  вскоре  послышался  стук
топоров.  Думали,  что  это  дровосеки,  озирались  по  сторонам,  чтобы  их
увидеть. Но прошли еще немного и  увидели  хаты.  Работали  трое  плотников,
строили новую хату. Небольшенький  ошалеванный  станционный  домик  стоял  в
отдалении, шагах в двухстах. Это был разъезд Липовка.
     - Дошли, слава богу, - сказал Шилин и повернул к плотникам.
     На  бревнах  сидело  несколько  женщин  с  узлами,  корзинами,  два-три
подростка, старый дед с двумя  торбами,  перевязанными,  чтобы  взять  через
плечо. Это были, вне всяких сомнений, пассажиры, ждали поезда,  и  по  тому,
что ждали его здесь, а не возле станционного домика, можно было  догадаться,
что  придет  поезд  не  скоро.  Плотники,  завидев  начальников  в  хромовых
пиджаках, вогнали топоры в бревна, стали доставать кисеты.
     - Добрый вам день, - поздоровался Шилин.
     - И вам того же, - ответил плотник в зимней шапчонке.
     Сруб был доведен до верхнего венца, теперь ставили стропила.
     - Хороша хата будет,  -  похвалил  сруб  Шилин.  -  Не  хата,  а  песня
звонкая.
     - Дак к этой песне еще и припевки нужны: сени, хлев, -  ответил  старик
с двумя мешками.
     - Известное дело, - согласился Шилин и снова - к плотникам: -  А  крыть
чем будете?
     - Матюгом покроем, - ответил плотник в зимней  шапке.  -  Чем  же  еще.
Ничего ни купить, ни достать.
     Плотники и женщины засмеялись, их  смех  подхватил  и  Шилин,  а  между
делом спросил насчет поезда. Ему ответили, что сегодня, мол, должен быть,  а
когда, так и сам начальник разъезда не знает.
     Из станционного домика вышла  женщина  и  направилась  сюда,  к  людям.
Шилин обратил на нее внимание потому, что женщина была  не  из  деревенских,
одета по-городскому, и не было у  нее,  как  у  этих  пассажирок-крестьянок,
больших узлов, а лишь сумочка в руке. Чем ближе  подходила  женщина,  тем  с
большим интересом наблюдал за нею Шилин.  Заметив  такое  внимание  к  себе,
женщина замедлила шаг, остановилась, словно собиралась повернуть  назад.  Но
не повернула, подошла, поздоровалась,  растерянно  потопталась  на  месте  и
села на бревно рядом со стариком.
     Это была Катерина.
     "Сивак!" - узнала она Шилина и, боясь, как бы он не догадался, что  она
его знает, опустила голову, подперла ее ладонями. Тогда,  в  Захаричах,  она
хорошо его приметила. Видела на улице через окно, рассмотрела,  когда  Сивак
приходил за отцом и увел его  в  церковь.  И  этого,  второго,  толстячка  с
выпученными глазами,  тоже  тогда  приметила.  Теперь  они  одеты  иначе:  в
кожанках, с красными  звездами  на  фуражках.  Так  вот  кто  расхаживает  с
мандатом Сорокина!..
     Шилин уже отвернулся от нее, разговаривал с  плотниками.  Зато  проявил
интерес Михальцевич, подошел, сел рядом.
     - Скажите, мадам, нам долго  еще  придется  тут  ждать?  -  спросил.  -
Впрочем,  с  такой  прелестной  во  всех  отношениях  дамой  я  готов  ждать
бесконечно.
     - А кто  его  знает,  -  ответила  Катерина  успокоенно:  Шилин  ее  не
узнал. - Вам-то куда ехать?
     - Нам? Конечный пункт нашего пути -  Москва.  Оттуда  мы.  А  сейчас  в
Гомель.
     - Вот оно что. И что же вас в такую глушь привело?
     - Служба, служба, - ответил Михальцевич  и  приблизил  к  ней  лицо.  -
Поехали с нами. Такую попутчицу иметь  почтем  за  счастье...  Какая  у  вас
замечательная коса. - Взял косу за кончик, стал поглаживать. - Не  читали  у
Блока про такую косу? Помните?.. Вползи ко  мне  змеей  ползучей,  в  глухую
полночь оглуши, устами томными замучай, косою черной задуши... Прекрасно!
     "Как же спросить, кто они  теперь?  За  кого  себя  выдают?"  -  думала
Катерина, еще не решив, что станет делать,  когда  разузнает  все  это.  Она
пропускала мимо ушей соложавую  болтовню  Михальцевича  и  прислушивалась  к
тому, о чем говорил Шилин: может, что-нибудь обронит о себе. Разговор шел  о
политике, плотники спрашивали, когда все встанет на свои места и что  там  в
Москве думают относительно крестьян.
     - Мы здесь, так сказать, по части культуры, - услышала  Катерина  слова
Сивака. - Выявляем культурные ценности... Берем на учет...
     "То же самое и Сорокин делал. Значит, они с  его  документами".  Теперь
она размышляла, кому бы сказать об этом, кого предупредить. Что  говорил  ей
Михальцевич, до нее уже, как до глухой, вовсе не доходило. Слышать  слышала,
но  не  воспринимала,  механически  поддакивала,  кивала.  "Хлопец   тот   в
Грибовцах, - вспомнила она про Иванчикова, - а они здесь".
     Решение пришло неожиданно. Она встала:
     - Пойду спрошу насчет поезда.
     - И я с вами, - тоже поднялся было Михальцевич.
     - Сидите. - Катерина решительно взяла его  за  округлое  мягкое  плечо,
задержала. - Я сейчас же вернусь.
     Михальцевич не посмел ослушаться, тем более что возле него осталась  ее
сумка.
     Катерина шла не торопясь, этакой вялой, беззаботной походкой.  Ни  разу
не оглянулась.
     Начальник разъезда  на  крыльце  своей  квартиры  набивал  патроны.  На
разостланной тряпице лежало уже с полдюжины набитых,  а  на  периле  крыльца
висело ружье, в стволе которого тихонько посвистывал  ветер.  Начальник  был
человек пожилой, с чисто выбритым красным моложавым лицом сердечника.
     - Послушайте, - присела  Катерина  подле  него,  -  надо  позвонить  на
станцию. А куда - не знаю.
     - Зачем? - спросил начальник, не поднимая головы.  -  Поездов  пока  не
слыхать.
     - Надо позвонить немедленно. Слышите? Вставайте.
     Начальник разъезда  наконец  глянул  на  Катерину  и  достаточно  резво
встал: бог его знает, что за женщина, не  из  местных,  требует,  как  будто
имеет право. Вошли в дежурное помещение. Начальник крутнул  ручку  телефона.
Ответили с ближайшего разъезда - из Зарубичей. Катерина схватила трубку.
     - Зарубичи? Послушайте, там должны быть товарищи из чека. Есть?  Конный
отряд? Сейчас же скажите им, что те, кого они ищут,  в  Липовке.  Дожидаются
поезда. Обязательно передайте. - Некоторое время она молчала - там  побежали
кого-то звать, потом снова заговорила, озираясь на дверь:  -  Вы  Иванчиков?
Они тут, на разъезде. Тут. Оба. Ждут поезда. Хорошо, хорошо...
     Катерина вышла из дежурки тяжело,  переставляя  ноги  с  таким  трудом,
будто  проделала  очень  большую  физическую  работу.   Начальник   разъезда
спросил:
     - Это кого же ищут? Почему мне не говоришь? Я же партейный.
     - Там  они,  -  показала  Катерина  на  сруб,   наполовину   увенчанный
стропилами, - в кожанках.


17

     Иванчикову с Ксенией повезло: их догнал отряд  красных  кавалеристов  и
подвез на тачанке чуть ли не  до  самой  станции  Зарубичи.  Отряд  двинулся
дальше, прямо, а Иванчиков и Ксения лесом вышли к  станции.  Там  и  застали
всю конную группу Бобкова.
     - Не появлялись? - спросил Иванчиков у отделенного.
     - Мы их не видели. И люди говорят, будто не видели, - ответил Бобков.
     Савки среди бойцов не было. Бобков сказал, что тот где-то  поджидает  у
дороги, чтобы первым их встретить.
     - Чудики, - сказал Иванчиков, - что ж вы тут на виду торчите?  Если  те
комиссары вас заметят, они и не сунутся сюда.
     - Что  это  ты  комиссарами  их  называешь?  Бандиты  они,  -  поправил
Иванчикова Бобков. - А вообще-то правда - коней надо отвести в лес  и  самим
там посидеть.
     Он сказал об  этом  бойцам,  послал  одного  из  них  за  Савкой,  а  с
остальными повел лошадей в лес. На  станцию  вернулся  один,  без  шашки,  с
револьвером в кармане.
     - Вот тут и будем ждать, вместе с пассажирами, - сказал он.
     Пассажиров на станции было немного, в большинстве женщины, и  собрались
они не в дальнюю дорогу, а  в  ближайший  город  -  что-то  там  продать  да
купить. Бобков  сел  на  бревно,  служившее  скамейкой,  похлопал  по  нему,
приглашая сесть и Иванчикова с Ксенией. Иванчиков  сел,  а  Ксения  осталась
стоять и открыто посматривала  то  на  Иванчикова,  то  на  Бобкова,  словно
сравнивая, кто  из  них  лучше.  Так  обычно  смотрят  дети  на  незнакомого
человека, не боясь этим смутить его.
     - Сестренка? - спросил Бобков, заметив Ксенин оценивающий взгляд.
     - Да нет... Повстречались  вот.  По  пути  было.  -  Иванчиков  коротко
рассказал, при каких обстоятельствах встретил Ксению  и  для  чего  она  ему
нужна. - Она видела того Сорокина. И Сивака видела.
     Ксения, словно  сообразив,  что  нельзя  так  откровенно  рассматривать
людей, тряхнула головой, покраснела. Так с  красными  яблоками  на  щеках  и
опустилась на бревно, только не с  той  стороны,  где  показывал  Бобков,  а
рядом с Иванчиковым. Обтягивая на круглых крепких коленках юбку - а ее и  не
надо было обтягивать, она длинная, почти до  щиколоток,  -  смотрела  теперь
только  прямо  перед  собой.  Чувствовала,  что  Бобков  время  от   времени
поглядывает на нее, смущалась и еще пуще краснела.
     - Во жизнь, -  вздохнул  Бобков,  -  скоро  тридцать,  а  жениться  все
недосуг. То войны, то теперь за бандитами гоняемся, а  они  за  нами.  -  Он
повернулся к Иванчикову, толкнул его локтем. - Ты же, поди, тоже не женат?
     - Холостяк, - ответил тот и поспешил сменить разговор.  -  А  народу-то
прибывает, - показал на трех женщин, выходивших из лесу.
     Посидели, поговорили, не сводя глаз с дороги.
     Не выдержал Савка, пришел на станцию. Бобков  отругал  его  и  приказал
вернуться в лес.
     - Так они же могут переодеться, и вы  не  узнаете  их,  -  оправдывался
Савка, всматриваясь в пассажиров. - А я их, гадов, хорошо запомнил.
     - Сидим тут, ждем, - сказал Бобков, когда Савка подался в лес, - а  эти
субчики - тю-тю, в другую сторону махнули. И опять комиссарами ходят.
     - Нет, после того, что натворили в Крапивне, вряд ли  осмелятся,  -  не
согласился Иванчиков.
     Но спустя какое-то время и он начал сомневаться, что бандиты,  выдающие
себя за комиссаров, придут на станцию. Если б сюда целились, то были бы  уже
здесь - поезд как раз в это время прибывает. Видно, куда-то в  другое  место
повернули.
     Пассажиров становилось все больше.  Они  сидели  возле  вокзальчика  на
скамейках, на бревнах, прямо на земле.  Люди  были  из  разных  деревень,  и
потому каждому хотелось услышать, что и где происходит. Слушали  о  чужом  и
рассказывали о своем. Но в конце концов  разговоры  возвращались  к  поезду,
которого все дожидались и о котором ничего не было  известно.  И  кто-нибудь
вставал и шел на станцию спросить у начальника, не  слышно  ли  чего  насчет
поезда. Ходил и Иванчиков. А начальник ответил, как и другим, кто  обращался
к нему, что сам ничего не знает, ибо это  не  прежняя  железная  дорога,  на
которой был порядок, но все же обещал, что поезд непременно будет.
     - Раньше, бывало, ну еще  до  войны,  при  царе,  два  раза  тут  поезд
проходил, - говорила женщина постарше второй, помоложе, - сидели  они  рядом
с Иванчиковым на скамейке, и тот слышал весь их разговор.
     - Так тогда же не стреляли, как сейчас, не убивали  людей,  -  отвечала
младшая. - А то вот уже шесть лет как стреляют да стреляют.
     - Ой,  не  кажы,  ето  ж  кали  уже  тот  мир   настанет.   -   Старшая
перекрестилась. - У нас вунь из лесу налетели да  троих  убили  и  две  хаты
спалили. За то, что коммунисты.
     - А сами коммунисты что вытворяют, -  сказала  младшая  и  настороженно
глянула на Иванчикова. А тот прижмурил глаза, сделал вид, будто  дремлет.  -
Да какие  коммунисты,  прямо  от  Ленина.  -  Это  она  произнесла  шепотом,
наклонившись к старшей. - В Рутичах попа  обобрали,  а  в  Крапивне  девочку
изнасиловали. Слыхала?
     - Как не слыхать. Ето ж  не  в  Крапивне,  а  в  Вишенках.  Пришли  два
комиссара, повечеряли, тама в хате и ссильничали,  -  сказала  старшая  тоже
вполголоса.
     - А боженька, так это, значит, было и в Вишенках и в  Крапивне.  Может,
и еще где. Скажи-тка мне, - она наклонилась к самому  уху  старшей,  -  неуж
это Ленин дозволяет своим комиссарам обирать людей и насильничать? А?
     Старшая задумалась, помолчала, ответила:
     - Сказывают, дает дозвол делать такое с панами да с буржуями.
     - Так поп-то не буржуй, он святой церкви, богу служит.  Да  девочка  та
не панская. А правда ли, что мужики там взбунтовались и  кричали  на  сходе:
долой всех коммунистов?
     Иванчиков, до этого терпеливо слушавший их беседу в надежде  почерпнуть
что-нибудь интересное с точки зрения его службы, не выдержал:
     - Тетки, что вы плетете, - сказал  тихо,  чтобы  не  привлечь  внимания
других пассажиров. - Ленин за такие дела расстреливать  приказывает.  А  вы:
дозвол дает... Прикусите языки. А те насильники не коммунисты, а  бандиты  с
чужими документами.
     Женщины  испуганно  притихли,  а  Иванчиков  встал  и  снова  пошел   к
начальнику станции.
     "Вот темнота, - злился он, - надо же, какую утку пустили: коммунисты  с
ведома Ленина грабят и насилуют. Придумают же".
     Начальник станции за своим столиком что-то писал, на  Иванчикова  и  не
оглянулся, сказал, опережая его вопрос:
     - Поезд будет. Когда - не знаю, - и продолжал писать.
     Настроение у Иванчикова  испортилось.  Понял:  бандиты  опять  запутали
следы. Не придут они на станцию. Если б им впрямь надо было ехать, давно  бы
объявились. Хитрая все же у них тактика: говорят, будто идут  в  одно  село,
дорогу туда расспрашивают,  а  появляются  совсем  в  другом.  Петляют,  как
зайцы.
     К начальнику станции зашел и Бобков.
     - Что, глухо? - спросил он.
     - Глухо, - ответил Иванчиков. - Проворонили мы их. Вот гады! И где  они
могут быть, как ты думаешь? Может, в Муравилье? Там же церковь.
     Говорили они, не обращая внимания на начальника  станции,  который  все
еще что-то писал.
     - Могут и в Муравилье быть, - подумав, ответил Баб-ков.  -  А  мы  туда
сейчас и слетаем.
     Он даже обрадовался этому своему решению: сидеть на  станции  и  ему  и
его хлопцам  прискучило.  На  прощанье  пожал  руку  Иванчикову,  начальнику
станции, молодецки козырнул, звякнул шпорами и вышел.
     - А я вас знаю, - не отрываясь от стола, сказал  начальник  станции.  -
Вы из чека. Ловите этих комиссаров, что Москва прислала.
     - Послушайте, и вы тоже, как те... бабы, -  обиделся  Иванчиков.  -  Не
комиссаров, а бандитов.
     - А кто их знает. Сейчас все может быть. Ничему нельзя удивляться.
     Иванчиков шагнул к двери, чтобы уйти, и в это время послышался  звонок.
Начальник станции снял трубку.
     - Слушаю. Понятно. Поезд? Значит, идет?  -  лязгнул  трубкой  о  рычаг,
крикнул, высунувшись в окно: -  Эй,  граждане  хорошие,  поезд  идет!  Прошу
покупать билетики.
     Иванчиков постоял в раздумье: вернуться ли ему в уезд на  этом  поезде,
или еще  походить  по  селам,  предостеречь  волостные  Советы  насчет  этих
бандитов? И тут снова раздался звонок.
     - Кто, кто? - допытывался начальник станции, сняв  трубку.  -  Дамочка,
не  тараторьте,  говорите  спокойно.  Да.  Ну,  здесь.  Иванчиков?  Это  его
фамилия? Ну и что? Хорошо, дамочка, позову... Товарищ Иванчиков!  -  крикнул
он, отняв от уха трубку. - На провод!
     Иванчиков   узнал   голос   раньше,   чем   она   назвалась.   Говорила
взволнованно,  приглушая  голос,  чтобы  не  услышали  те,   кто   там   был
поблизости.
     - Они тут, в Липовке, на разъезде,  -  говорила  Катерина.  -  Сивак...
Нет, не ошибаюсь. И с ним еще  один,  из  банды.  Поезда  ждут.  Куда  хотят
ехать? На Гомель.
     - Я приеду, - сказал ей Иванчиков, тоже  приглушая  голос  и  прикрывая
рукой трубку. - Приеду. Буду в пятом вагоне. В  пятом!  -  А  когда  повесил
трубку, хлопнул себя по лбу: - Дурень, а будет ли там пятый  вагон?  Дурень,
надо было сказать - в первом.


18

     Поезд подходил к разъезду медленно: в том  месте  был  подъем.  Паровоз
сильно дымил, тяжело отдувался паром.
     - Ну, мон шер, - положил Шилин Михальцевичу руку  на  плечо,  -  помаши
ручкой этим лесам и болотам. Впереди у тебя Париж.
     Михальцевич промолчал, все  внимание  его  было  занято  Катериной.  Он
заметил, что она тоже не спускала с него и с Шилина  глаз,  и  расценил  это
по-своему: да