ки,  выпустил
короткую  очередь.  Дух  еще кувыркался  по  земле,  а  в  прицеле  был  уже
следующий, затем  еще,  еще...  Недалеко  шарахнул взрыв,  но  гранатометчик
стрелял  из неудобного  положения  и промазал. Застучали  скорыми одиночными
выстрелами автоматы  старшины  и  солдат  из второго  укрепления.  Атакующие
остановились,  попрятались  кто куда  мог и  принялись  щедро  поливать  нас
очередями. Я огрызался, не жалея патронов, больше пугая, солдаты по-прежнему
били  одиночными,  тщательно целясь. Старшина  опять  взялся  за  карабин и,
нимало  не заботясь о плотной стрельбе духов, удачно снял приготовившегося к
выстрелу гранатометчика, а за  ним посшибал  со скального  выступа непонятно
как забравшийся туда пулеметный расчет.
     Кидавшиеся  пару раз  к лежавшему заряженному гранатомету духи тонули в
пыльных фонтанах  наших  пуль  и оставались неподвижными  куклами на дороге.
Сидя на  высотке, в здоровенных колодцах из мешков с песком, мы находились в
более выгодном положении,  чем прячущиеся внизу за  сомнительными  камнями и
скальными выступами нападающие, поэтому скоро им надоело такое положение дел
и они стали отползать, оттягивая  раненых и оставляя  убитых. К тому времени
утихла стрельба и на основной позиции.
     Прибежал Сашка  и сказал, что  духи здорово  давили на тропе и пытались
подняться по  склону в лоб, есть потери.  Я оставил старшину собирать оружие
убитых и  поспешил  на  позицию.  После  подробного опроса постов  мне стало
страшно  по-настоящему - выучка  и количество членов банды превосходили  все
прогнозы. С отчаянной храбростью противник полез в атаку  по склону горы, не
обращая  внимания на гранаты  АГСа и пулеметный  огонь. Частой  стрельбой  и
перебежками  они  грамотно  отвлекли внимание, и  подобравшаяся  с фланга по
труднодоступному  склону  тройка  расстреляла  из  гранатомета  и  автоматов
крайний  окоп.  Итог  - двое убитых  и четверо раненых. Одновременно пост на
тропе подвергся такому свирепому нажиму, что был вынужден отбиваться ручными
гранатами,  оттуда принесли  двух тяжелораненых. По  сравнению с этой  бедой
атака  на  дороге  была  детским  садом,  а мы-то  считали тропу с  основной
позицией неуязвимыми!
     Зарядов к АГСу не осталось, его  разобрали и попрятали части  по разным
местам. Накрылся ствол у одного пулемета, а сменного у нас не было. Патронов
к оставшемуся пулемету  и автоматам по-прежнему было навалом, ручных  гранат
тоже много,  плюс захваченный гранатомет, правда, с одной  гранатой.  Но вот
люди...
     В конечном счете противник оставил в  зоне видимости на подступах около
тридцати трупов, наверняка  были и  еще, плюс раненые. У нас - двое убитых и
шесть раненых, из  которых  смерть  смотрела  в  глаза  еще двоим.  Так  нас
осталось восемь здоровых, трое легко и трое тяжело раненых. Солдат,  раненых
в первый день  штурма,  я поставил в тот самый  злополучный крайний окоп  на
склоне, казавшийся таким безопасным, но ставший могилой обоим...
     Сидя на корточках в расстрелянном  окопе, я крутил в пальцах автоматную
гильзу  и  раздумывал:  отводить  все  посты  на  основную  или   продолжать
отбиваться  на  подступах. Сашка  растолковал  мою задумчивость по-своему  и
сказал успокаивающе:
     - Да не казни ты себя, кто же знал, что порвется там, где крепко?
     - Рвется, Саня, всегда там, где тонко. Я был обязан знать и предвидеть,
а  получилось - угадывал, да и облaжался. Ладно, ребят не вернуть, подступов
не удержать. Все, вали к старшине, пусть отходит на основную.
     Вернулись  люди с  дороги  и  тропы, рассредоточились  по  площадке,  в
огневых точках  у  самого жилого модуля, но так, чтоб  поближе друг к другу.
Старшина  против  такого  перемещения  не  возражал,  глянул только в  глаза
тоскливо и сказал тихонько, чтоб солдаты не слышали:
     -  Не сдюжим мы, командир. Может, их и не батальон, но уж больно много.
А, ладно! Постреляем, сколько успеем.
     Я только вздохнул:
     -  Подержимся, они уже второй день давят, торопятся. Видать, одна у них
дорога - ни назад, ни в сторону, только через нас.
     Мы еще раз прикинули, что  знаем о противнике. Гранатометов у них  было
четыре,  три уже у нас,  но заряжен  только один, а у нас гранат к нему нет.
Пулеметов  осталось  два,  третий  -  дрянь,  итальянского  производства,  с
полупустой патронной лентой, тоже у нас. Долго  использовать его не удастся,
наши  патроны к нему не подходят, ленту добьем -  и об угол. Миномет молчит:
либо  выведен  из  строя расчетом АГСа,  либо нет зарядов.  Судя  по  всему,
первоначальный состав группы противника был  сто - сто двадцать человек. Я и
не представлял, что возможно собрать такую ораву, по сути даже не  банду,  а
организованное  армейское подразделение. Уложили  мы  примерно  половину, но
осталось еще много, ох как много!..
     Подошел Сашка, глянул виновато:
     -  Умер  один с  тропы,  так  в сознание и  не пришел. Второй тоже  без
сознания, вот-вот уйдет,  ничего мы не сможем. Раны  у обоих тяжкие, похоже,
срикошетившими пулями - все внутренности в клочья.
     Я только выругался, раны ребят я и сам видел. Старшина  скрипнул зубами
и спросил:
     - Как остальные, стрелять могут?
     Мы с Сашкой кивнули. Помолчав, Сашка сказал с горечью:
     - Черт, неужели соседи не слышат, что у нас творится?
     Я пожал плечами, а старшина ответил:
     -  Ты же  слышишь, что  везде тихо, может, основные  силы на  операции,
может, еще что.
     Стараясь не думать ни  о чем,  кроме предстоящей атаки, мы разошлись по
позициям. Я лег  в ближнем к выходу на дорогу, плохоньком - широком и мелком
- окопе. Пристроился к непривычному итальянскому пулемету, переложил поближе
автомат и пару гранат, рядом повозился  и  затих Сашка, сзади послышался рык
старшины, урезонивавшего кого-то из перебегающих солдат. За нашей спиной был
проход на перевал, столь необходимый духам и такой ненужный нам...
     Большая группа духов высыпалась в зону видимости со стороны дороги, как
черти  из  мешка. Не  отвечая на  выстрелы,  одолев треть  разделявшего  нас
расстояния,  они  начали  рассредоточиваться по  площадке, грамотно выбирали
укрытия, падали за них и только тогда открывали огонь. Началась перестрелка.
Я выловил прицелом зазевавшуюся тройку и нажал на спуск. "Итальяшка" забился
в моих руках, словно отказываясь стрелять по своим бывшим хозяевам. Один дух
проскочил,  второй молчком ткнулся в  землю, третий упал  и начал крутиться,
дико визжа. Сашка прицелился, выпустил короткой очередью остатки магазина, и
он затих. Пока мы отвлеклись на перебегающих, двое духов подобравшихся к нам
непростительно близко вскочили  и  побежали  вперед, замахиваясь  гранатами,
остальные длинно застрочили по соседним окопам, прикрывая.
     Друг долгие  секунды меняет магазин, ребята из соседнего  окопа связаны
перестрелкой  или  не  могут поднять  головы  под  огнем.  Не  имея  времени
тщательно  прицелиться,  я  довернул непривычный и потому  какой-то  корявый
пулемет и открыл огонь, пытаясь скорректировать себя по фонтанам пуль. Мимо!
Не прекращая очереди, я водил  стволом, глупо промахиваясь на  "пистолетной"
дистанции...  и  вдруг проклятый "иностранец"  выплюнул  последний  патрон и
замолк. Дико крича от страха, я отшвырнул его,  привстал и схватил  автомат,
видя,  что  не  успеваю. И тут  поднявшийся в полный рост Сашка  выпустил от
живота  длинную очередь,  до железки  опустошив свежий магазин  автомата. Он
срезал обоих, но один  успел швырнуть гранату. Сашка выпустил оружие и упал,
увлекая меня вниз и накрывая своим телом.  Ударили два взрыва: один у самого
окопа, второй на месте падения духов. Я почувствовал, как судорожно дернулся
заваливающийся на меня Сашка. Спихнув  его в сторону, я привстал  на колено,
поднял автомат и врезал длинной очередью в сторону стреляющих, затем кинулся
к  Сашке. Он уже  лежал  на  боку,  морщась от  боли -  осколок гранаты  или
брошенный взрывом камень проделал  длинную, но, к счастью, не очень глубокую
кровавую  борозду  поперек  его  спины.   Вновь  заметил   боковым   зрением
перебегающих врагов, помог другу устроиться, сунул ему в  руки оружие. Между
выстрелами он злобно материл меня, выбравшего самый мелкий окоп в мире и тех
горе-саперов, что его устроили.
     Тем  временем  противник  подобрался к  нам непозволительно близко, еще
десяток  метров - и  войдет  в наши  ряды  их живой  клин, дистанция  броска
гранаты  будет обеспечена  и нам и им, тогда  все, конец!  И тут  звуки  боя
перекрыл рев старшины: "Руби! Дави гадов!" Словно волна подняла сначала нас,
а  затем  и  духов,  бросила навстречу  друг  другу в  рукопашную.  Щелкнули
несколько неприцельных выстрелов с обеих сторон. Пули, выпущенные с желанием
разорвать врага руками, прошли  мимо  целей. Набегая  навстречу  ненавистным
фигурам   в   разнообразной   одежде,  я  машинально  поставил  автомат   на
предохранитель и искал глазами первого противника.
     Сблизились, вот он, мой! Разинутый в неслышном крике рот, расширенные в
страхе  и  злобе  глаза  смотрят только на  меня... Лязгнули,  столкнувшись,
автоматные стволы,  я  нырнул под  удар и врезал прикладом снизу  в  печень,
отшатнулся, перехватил автомат двумя руками за горячий после  стрельбы ствол
и обрушил его на голову  противника, как дубину. Второй удар, на добивание -
разлетелся приклад автомата, отскочила крышка ствольной  коробки,  треснул и
рассыпался  серо-кровавыми  брызгами  череп врага.  Кровь стучит  в  висках,
бешенство пеленой застилает глаза, мутнеет рассудок...  Где, кто  еще?!  Вот
он,  справа, движется  плавно, как в замедленном  кино, автомат занесен  для
тычкового удара стволом в грудь. С доворотом изувеченным оружием по передней
руке - и  оба  ствола на земле.  Перехватил протянутую  к  горлу руку,  удар
правой в лицо на опережение, ногой в пах и ребром  ладони сверху по шее, как
кирпич на показательных выступлениях - хрясь! Выхватил из ножен клинок, вбил
по рукоять  в  спину, вырвал  с трудом... Сзади крик, голос знакомый,  рядом
никого. Обернувшись, вижу: мой солдат лежит на земле, закрыв руками разбитое
лицо, над ним крепкий дух, его автомат долго поднимается для сокрушительного
удара,  к ним  бежит старшина,  весь в крови,  с  саперной  лопаткой в руке.
Перехватываю  клинок за лезвие, взмах, попал! Дух вздрогнул, мой нож  торчит
из  живота, автомат выпадывает на  землю из слабеющих рук, лопатка  старшины
разрубает  голову, как  чурбак.  Разум смолк. Сзади тень, прыжок  в сторону,
разворот - в  поле зрения  промахнувшаяся рука с  ножом. Ногой снизу - и нож
кувыркается в  воздухе.  Напрочь срывая ноготь,  бью большим  пальцем правой
руки в  висок  врага,  подсекаю ноги, тело  падает, прыжок  двумя  ногами на
голову. Следующий!
     Крутится, крутится  карусель,  навсегда впечатывая кровавые картинки  в
память...  Удары руками,  ногами... Скользкие  от крови  пальцы,  вырывающие
гортани  и   выбивающие  глаза.  Клинки,  стволы,   приклады,  проходящие  в
сантиметрах   от  извернувшегося   тела,  хруст  ломающихся   костей,  треск
лопающихся черепов,  запах крови и пота, хрипы умирающих и  над  всем этим -
вой! Звериный вой, единый  вопль  десятков  обезумевших  животных из  породы
людей...
     Срывающийся,  но  зычный, родной голос старшины: "Отходим, все  назад!"
Выпустив  свернутую шею, поднимаюсь  с колен, оглядываюсь. В сторону  дороги
убегают несколько духов, им навстречу подходят свежие силы  банды, открывают
огонь, наши  отходят. Тесня противника, мы добрались почти до карниза. Рядом
с только что убитым врагом валяется автомат, наш. Хватаю и  бегу за  своими,
проверяя,  есть ли  патроны  в магазине.  Старшина, припав  на колено,  бьет
куда-то  мне  за спину  длинными очередями.  Перепрыгиваю два трупа -  наш и
афганец,  лежащие в обнимку, как  братья. Только рука афганца  сжимает  нож,
вбитый  по  рукоять  под  лопатку нашему,  а правая  рука  солдата  намертво
стиснула  горло  врага,  пальцы  левой  -  в  глазницах,  выдавленные  глаза
огромными мутно-кровавыми  слезами  застыли у висков...  Развернувшись,  ищу
глазами стрелков  противника, начинаю  торопливо стрелять,  прикрывая  отход
старшины.  И  мы  и  они  лупим  неприцельно,  для острастки.  Заговорил наш
пулемет, и  под  его  стук  мы  ввалились в  окопы.  Враг  отступил из  зоны
видимости, стрельба стихла.
     Тяжело  проходило это опьянение кровью и  ощутимой смертью. Я  сидел на
дне окопа,  привалившись  спиной  к мешкам с песком, и  тупо смотрел на свои
окровавленные, дрожащие  руки, словно видел их впервые.  Появился скалящийся
Сашка, голый по  пояс,  руки  и грудь  в засохшей крови, рана на  спине  уже
перевязана.
     - Лихо причесали  мы  их, командир,  дали  прикурить! Славненько  вы со
старшиной  разгулялись,  да и  остальные  преуспели:  кто одного,  кто двоих
уделал.  Мы  только   одного  потеряли,   у  двоих  порезы  средненькие,  да
синяки-шишки, мелочь. Слабо им с пограничниками тягаться!
     Подошел старшина, глянул осуждающе:
     - Сдурел ты,  командир. Мало тебя Марчук долбит! Какого хрена к черту в
зубы лезешь и там  крутишься? Еще пару минут  и  до Кабула добежал бы. Опять
толком не помнишь ничего? В Союз  вернешься - ложись  в "дурку", нервы лечи.
Ты  пятерых  убил, одного - броском  ножа. Пулеметчик должен тебя водкой всю
жизнь поить, это с него ты духа снял.
     - А ты что, агнец божий?  Ты ж того  духа  своим  совком,  как  шашкой,
разрубил, вот тебя  пулеметчику и  поить... - не узнаю свой голос, неприятно
резкий, визгливый.
     -  Кукушка  хвалит  петуха за  то, что хвалит  тот  кукушку, -  влез  в
разговор ехидный Сашка. - Сейчас остатки банды поднимутся по пустой дорожке,
соберутся  в  кодлу, тогда  поглядим,  как у  вас получится  еще  один раз в
рукопашную подняться, чапаевцы недоделанные. А вообще,  старшина отстает, он
только с  тремя справился.  Видно,  ты,  командир, своей ощеренной  беззубой
пастью да кошачьим визгом всех духов распугал.
     На самом деле меня никто всерьез в бою не воспринимал благодаря мелкому
росту, зато  на гиганта  старшину лезли только  самые  сильные, а  остальные
просто бежали перед ним, отсюда и результаты рукопашной.
     Шальной успех  опьянил,  раззадорил людей,  а  заодно  и  придержал  от
немедленной  повторной  атаки  противника. У  всех наших были веселые  лица,
будто с  этой выигранной  схваткой пришла победа. На  время  забыли смертную
угрозу,  и  то  хорошо.  Мы обошли  ребят, успокоили  самых  развоевавшихся,
проверили оружие  и  вновь  залегли по  огневым  точкам. Решили  не занимать
угловые позиции,  а расположиться полукругом: так меньше шансов у  атакующих
сжать  с  нами  дистанцию  на  флангах.  Первоначальная  позиция  никуда  не
годилась,  это   ясно.  Если   бы  не  сообразительность  старшины,   да  не
относительная малочисленность и медлительная  осторожность передового отряда
атакующих, нас бы стерли еще первой атакой.
     ***
     Последний  штурм  остался  в  памяти  рваными кусками,  до сих пор меня
мучают  воспоминания  с  белыми  пятнами.  Помню,  как  я  кричал  старшине,
державшему  у себя  единственный трофейный  заряженный  гранатомет:  "Слева,
посмотри! Обходят!"  Вижу,  как  он  развернулся и  поднялся  во  весь  свой
богатырский рост и всадил гранату прямо в  изготовившийся  пулеметный расчет
духов,  а  потом  упал, срезанный десятком пуль. Помню, как  еще раз раненый
Сашка бросился  по открытому  месту к штабелю  приготовленных  для установки
опор,  отсекая  огнем  духов,  пробиравшихся  к нашему  пулемету. Пуля,  как
кинжалом, отсекла ему стопу правой ноги, но он дохромал на кости до штабеля,
упал между бревен и открыл стрельбу. Его пули косили духов, как траву, и они
перенесли  основную  часть  своего  огня  на  него. Скоро  от  их  трассеров
загорелся весь  штабель, пропитанные креозотом и высушенные солнцем до звона
столбы горели, словно облитый бензином хворост, но Сашка продолжал стрелять,
не имея возможности  даже  выползти из своего погребального костра.  Когда я
попытался проскочить к нему, на меня навалились сразу двое солдат, спасающих
своего бестолкового командира от неминучей,  но такой желанной тогда смерти.
Он  так и сгорел живьем, без  крика, продолжая стрелять до  последнего. Даже
когда он был мертв, патроны в его магазинах  продолжали взрываться, отвлекая
обезумевших от страха и безнадежности духов, и  я  видел, как их пули бьют в
огромный  костер,  с  дымом  которого  отлетела  душа человека, столько  раз
спасавшего мою жизнь.
     Помню, как упала мне под  ноги граната, и я едва успел перекинуть ее за
бруствер  окопа,  как я машинально считал  патроны в магазине  и  количество
отвечающих духам автоматов моих солдат.  Вижу взрывы  НУРСов на подступах  и
всплески   крупнокалиберных   пуль   среди  наседающих   духов,   выпущенные
подошедшими  вертолетами с десантом. Помню безразличие  и спокойствие, когда
раскаленный кусок железа врезался мне  в живот, а сам я, отброшенный близким
взрывом чужой  гранаты,  ударился  о стену окопа,  теряя  сознание  с  одной
мыслью: "Мои  стреляют, значит живы..."  Помню, как я пришел  в  сознание  в
тряском  вертолете и  спросил склонившегося надо мной десантника: "Кто жив?"
Помню, как этот озверевший  на войне мальчик-старик опустил глаза и, покачав
головой, ответил: "Только ты..."



        "ДОМОЙ"
     Дом...  У   каждого  человека   должен   быть   настоящий  дом,  помимо
"ненастоящего",   временного  что  ли,  места  отдыха,   в  которое  хочется
возвращаться из поездок, командировок, или просто мотаний по свету. За время
службы сколько у меня поменялось этих "домов"! Так  называли заставу, ротную
казарму,  модуль  в горах,  но  стоило  добраться  туда,  отдохнуть, и сразу
начинались разговоры о настоящем доме - маленькой родине, месте, где родился
и вырос, где все знакомо и дорого, где ждут тебя близкие люди.
     Уезжают в родные края
     Дембеля, дембеля, дембеля...
     Была у нас в ходу такая песня на службе, тупая-а-а-а... ну просто жуть!
Ни слов нормальных, ни мелодии, ерунда полная - десяток строк и три аккорда.
Но  зато  популярная, просто  вечный  "хит",  ни  одни посиделки без  нее не
обходились.  Так  сказать,  "на  злобу дня". Как  нас  всех тянуло  поскорее
вернуться! Странно, но  как только появилась возможность досрочно уволиться,
я отказался  не задумываясь.  На  медкомиссии в Ташкентском  госпитале долго
уговаривали:
     - Мы тебе нормальные документы даем, с ними на любую работу примут, это
же всего третья  группа инвалидности, снимут  через год на перекомиссии.  Ну
сам подумай, полтора года прослужил, отвоевался, ранен, чего тебе неймется?!
До конца решил себя ухайдокать? Да любой бы  до  потолка прыгал,  если б ему
службу на полгода скостили, езжай домой, мать обрадуй!"
     Но я тогда рогом крепко уперся:
     - Дослужу и все, не нужен мне никакой досрочный дембель. А не вернете в
часть добром - сам поеду, своим ходом.
     Посмотрели на меня, как на полного придурка, да и махнули рукой: черт с
ним, пусть едет к себе, там с ним и разбираются. Припаяли категорию "годен к
нестроевой",  вручили  путевую бумажку "направляется  в часть на  усмотрение
командования" и вперед, к своим, "домой".
     Добрался  до Приморья,  вдохнул  в  себя  морской  воздух  -  аж сердце
защемило от  радости -  "Дома!"  Когда  в часть приехал, сразу  к начальнику
инженерного отделения:
     -   Заступись,   отец  родной!  Где   ж   это   видано,   чтоб   такого
супер-специалиста, как я, раньше времени из войск выгоняли или на нестроевую
переводили?
     На комиссии в отряде разговор простой, благо, все свои:
     - На фланге не сдохнешь? Нагрузки сам знаешь какие, выдержишь?
     -  Так  точно!   -  и  все  дела.  Под   это   дело   оставили  меня  в
инженерно-саперной роте,  на должности инструктора по сигнализации. И  опять
пошло-поехало:  с  первой заставы на  последнюю,  с девятой - на третью,  то
туда, т