- Даже так!? - ужаснулась Касатонова.
   - Они вместе лет семь, не меньше? Еще до того как появилась эта фабрика.
   Поэтому она сама не своя. Я уж и не загружаю  ее,  пусть  дух  переведет?
Выпить хотите?
   Изумлению Касатоновой не было предела.
   - Вы хотите сказать? - она не решилась даже закончить вопрос, устремив на
Цокоцкого взгляд, полный неподдельного изумления.
   - Чай? Кофе? Виски? Коньяк? - Цокоцкий был невозмутим. - Дело в том,  что
я хочу поделиться с  вами  еще  одним  секретом,  но  он  столь  деликатного
свойства, что без глотка чего-нибудь? Не решусь. Так что?
   - Конечно, коньяк.
   - Прекрасно. Сколько вам лет, Екатерина Сергеевна?  -  спросил  Цокоцкий,
разливая коньяк в тонкие стаканы. - Простите, конечно, за хамский вопрос.
   - Сорок, - не моргнув глазом, ответила Касатонова.
   - Я так и думал, прекрасный возраст. Мне тоже когда-то было сорок.
   - Года два назад?
   - Пять! - рассмеялся Цокоцкий  и,  легонько  чокнувшись  своим  стаканом,
одним глотком выпил. - О, опять простите, - он вынул из стола горсть  конфет
в ярких фантиках и рассыпал  по  столу.  -  Чем  вы  занимаетесь,  Екатерина
Сергеевна, когда не исполняете обязанности понятой или курьера?
   - Ничем. Я пенсионерка.
   - В сорок лет?
   - Я танцевала? А балерины выходят на пенсию чуть раньше простых смертных.
   - О! - восхитился Цокоцкий. - Как я завидую вашему участковому!
   - Ему многие завидуют, - выпив свой коньяк, неплохую, между прочим, дозу,
Касатонова  с  удовольствием  закусила  конфетой.  Конфета  ей   понравилась
настолько, что она развернула еще одну.
   - Простите? Вы живете одна?
   - Есть сын, Алексей? Тоже, кстати, Касатонов. Книготорговлей занимается.
   Достаточно известный в своих кругах оптовик. Вы  что-то  хотели  сказать,
Леонид Валентинович?
   - Да, - горестно кивнул Цокоцкий. - Хотел? Еще по глоточку?
   - Если откажусь, то не прощу себе этого никогда! -  отчаянно  согласилась
Касатонова, прекрасно понимая, что разговор  даже  за  такой  вот  случайной
выпивкой пойдет совсем другим - чуть откровеннее, чуть рисковее.
   Цокоцкий опять плеснул примерно на палец коньяка, что  в  тонком  стакане
было не так уж мало, не так уж.
   - Даже не ожидал, что конец рабочего дня окажется у меня столь, столь?  -
он  никак  не  мог  подобрать  слова  и  в  меру  восторженного,  и  в  меру
осторожного.
   - Столь прекрасный! - подсказала Касатонова.
   - Принимается! - и Цокоцкий одним глотком выпил свой коньяк. -  Так  вот?
Мы все на фабрике не просто в печали, мы  в  ужасе  и  неопределенности?  Не
знаем, что думать и как понимать? - Что же вас ужасает?
   - Все дело в том, что Елена Ивановна, наша Леночка,  которая  только  что
заходила сюда? Как бы это вам сказать, чтобы и не навредить, и не  впасть  в
сплетню? Она бывшая  любовница?  Не  люблю  слово  ?любовница?!  Она  бывшая
возлюбленная Балмасова. Проходят годы, мы  меняемся?  Устаем,  ищем  чего-то
нового? - Он полюбил другую, - догадалась Касатонова.
   - Да.
   - Молодую, красивую, дерзкую? - Да, - безутешно кивнул Цокоцкий.
   - И кто же эта юная особа?
   Цокоцкий долго молчал, потом поднял свой стакан  и,  убедившись,  что  он
пуст, снова поставил его на стол,  развернул  конфету  и  будто  не  заметив
этого,  медленно  разжевал,  чуть  заметно  вздрогнул,  увидев  перед  собой
Касатонову, и снова наклонился к ней, поманил пальцем, прося приблизиться.
   - Дочь Елены Ивановны, - сказал он неживим голосом.
   - Сколько же ей!?
   - Семнадцать.
   - Какой ужас! - шепотом воскликнула Касатонова. Ей  показалось,  что  эти
слова  будут  наиболее  уместными.  -  Какой  кошмар!  -   проговорила   она
потрясенно.
   - Елена Ивановна не знала.
   - Мать ничего не знала?!
   - Да? И вдруг все вскрылось. Оказывается, наш Балмасов втрескался по уши!
   Седина в бороду, бес в ребро! Вот как бывает, Екатерина Сергеевна.
   - А он женат?
   - Конечно! Трое детей! Правда, живут они отдельно. В хорошей квартире, но
отдельно.
   - Но семью он не намерен был бросать?
   - Ни в коем случае! И это еще не все?  Девочка-то  начала  отдаляться  от
матери? Отчужденность. Не всегда дома ночует, запах спиртного?  Оказывается,
они с Балмасовым и в Греции побывали, и еще где-то? Не могу  утверждать,  но
наш жизнелюб? - Балмасов? - уточнила Касатонова.
   - Да, он? В общем, в Турции? Попробовали  какой-то  наркотик.  И  Леночка
нашла у дочери этот наркотик. Представляете, что было дома?
   - Какой ужас! Какой кошмар!
   -  Поэтому  ее  заторможенность  вполне  объяснима,   дорогая   Екатерина
Сергеевна, - Цокоцкий скорбно покивал головой.
   В это время раскрылась дверь, опять сантиметров на тридцать-сорок, в  нее
протиснулась секретарша и молча  положила  на  стол  перед  Цокоцким  стопку
талончиков от повесток.
   -  Все  в  порядке,  Леонид  Валентинович,  -  сказала  она   и   неловко
остановилась в нескольких шагах от стола.
   - Всех нашла?
   - Да, они расписались, а повестки оставили себе.
   - Никто не возмущался?
   - Поворчали немного, но не более того.
   -  Спасибо,  Леночка,  -  и  Цокоцкий  сдвинул  всю  стопку   поближе   к
Касатоновой.
   - Там просятся к вам? Несколько человек? Хромов, Рыбкин.
   - Ну? если просятся, пусть войдут. Это  наши  бухгалтер  и  снабженец,  -
пояснил Цокоцкий Касатоновой. - Прекрасные специалисты!
   - Я больше не нужна? - спросила секретарша.
   - Нет-нет, все  отлично,  -  Цокоцкий  подбадривающе  кивнул  секретарше,
отпуская ее из кабинета.
   Едва секретарша вышла, в кабинет тут же один за  другим  вошли  бухгалтер
Хромов  и  снабженец  Рыбкин.  Оба   настороженно   посмотрели   в   сторону
Касатоновой, потоптались у двери, не зная, как вести  себя  при  постороннем
человеке.
   - Проходите, ребята, садитесь, - разрядил обстановку Цокоцкий.
   Знакомьтесь,  это  Екатерина   Сергеевна,   представитель   правоохранных
органов.
   - Вы в самом деле решили, что  я  из  этих  самых  органов?  -  удивилась
Касатонова.
   - Шутка! - усмехнулся Цокоцкий. - Эта милая женщина принесла  повестки  к
следователю. Те самые, под которыми вы только что расписались.
   - Очень приятно, - склонил лысую голову бухгалтер. Обязательно придем.
   Если сможем, конечно. Верно, Женя? - обратился он к Рыбкину.
   Снабженец, не отвечая, развел руки в стороны, дескать, как получится, как
получится.
   Наступило  молчание.  И  Рыбкин,  и  Хромов,  сочтя,  что   представление
закончилось, попросту ждали, когда Касатонова уйдет.
   - Я немного рассказал Екатерине Сергеевне о  нашем  директоре?  -  Бывшем
директоре, - поправил Рыбкин.
   - И о его отношениях с Еленой Ивановной,  -  Цокоцкий  кивнул  в  сторону
двери, за которой скрылась секретарша. -  Узелок  получается  забавный,  но,
видимо, других узелков и не бывает. Пусть уж ваши ребята разбираются.
   - Разберутся, - кивнула Касатонова, чувствуя, что ей  пора  уходить  -  и
снабженец, и бухгалтер молчали угрюмо и как-то настойчиво, непробиваемо.
   - Кстати, мы все здесь пострадавшие, - Цокоцкий сделал рукой круг, как бы
объединяя себя с Хромовым и Рыбкиным. -  Всем  нам  крутовато  досталось  от
Балмасова, а?
   Подчиненные молча склонили головы.
   - Крутовато - это как? - поинтересовалась Касатонова.
   - Судьбы пошатнулись! - весело сказал  Цокоцкий,  -  Да,  мы  устояли  на
ногах, не рухнули в грязь, на дно? Но могли. И если ваш следователь надумает
искать убийцу по мотивам  преступления?  Мотивы  есть  едва  ли  не  у  всей
конторы.
   Смело можно выстраивать  всех  нас  в  плотные  ряды  и  вести  в  камеры
предварительного  заключения!   -   куражился   Цокоцкий.   Видимо,   коньяк
подействовал на него сильнее, чем на гостью или же  он  и  до  этого  принял
хорошую дозу.
   Касатоновой почему-то подумалось, что и  эти  вот  пришедшие  мужички  из
бухгалтерии и отдела  снабжения  тоже  сейчас,  сразу  же  после  ее  ухода,
пропустят по хорошему стакану за упокой балмасовской души.
   - Вы уже уходите? - фальшиво огорчился Цокоцкий, увидев,  что  Касатонова
потянулась к своей сумке.
   - Пора. Труба зовет! - Всего доброго, спасибо за помощь.  Родина  вас  не
забудет.
   - Оставьте  телефон,  Екатерина  Сергеевна!  Мало  ли  чего?  Вдруг  рука
дрогнет, номер наберет, а?
   - О!  Нет  проблем!  -  и  она  быстро  написала  свой  номер  на  первом
подвернувшемся листке бумаги.
   - Надеюсь, на просторах этого уголовного дела мы еще столкнемся, - не  то
спросил, не то попросил Цокоцкий.
   - Наверняка! - уверенно ответила Касатонова и вышла из кабинета. -  Всего
доброго! - попрощалась она и с секретаршей.
   Выйдя в коридор,  Касатонова  посмотрела  в  одну  сторону,  в  другую  и
безошибочно  направилась  к  лестнице.  Но,  спускаясь   на   первый   этаж,
остановилась на промежуточной площадке - что-то заставило  ее  остановиться.
Прошли какие-то мгновения, пока она увидела, что здесь курилка и, как каждый
курящий, едва вдохнув слабый запах папирос, окурков, дыма,  тут  же  поняла,
чего ей больше всего хочется в этот момент - закурить.
   Касатонова осмотрелась, повесила свою  сумку  на  кран  батареи  парового
отопления, вынула  пачку  сигарет,  щелкнула  прозрачной  зажигалкой  и  уже
намеревалась было углубиться в свои скомканные мысли и подозрения, как вдруг
услышала веселые голоса. По лестнице спускалась девушка,  смеялась  какой-то
наверняка глупой шутке, потому что молодые и красивые охотно смеются  именно
глупым шуткам, находя в них нечто такое, что недоступно остальным - старым и
некрасивым. В руках у  девушки  был  открытый  торт,  за  ней  шел,  видимо,
создатель глупой шутки - парень с двумя бутылками шампанского.
   - По какому случаю пьянка? - спросила Касатонова настолько  требовательно
и сурово, что девушка опять залилась веселым смехом.
   - Еще не придумали!
   - Совершеннолетие у нас, совершеннолетие, - ответил парень.
   - Хорошее дело. Много будет гостей?
   - Второй раз наверняка  бежать  придется,  -  проходя  мимо  Касатоновой,
парень приподнял бутылки шампанского, показывая, что именно он имеет в виду.
   - Хорошее дело, - повторила Касатонова и озадачилась.
   Что-то было не так, какое-то нарушение здравого смысла происходило у  нее
на глазах, а она никак не могла сообразить, в чем дело. И, наконец, поняла -
хозяин-то убит! Почти  во  всех  кабинетах  повестки  на  столах,  вызовы  к
следователю, голова прострелена, труп в морге,  у  входа  портрет  с  черной
ленточкой, а у них смех, веселье и суета, как пела когда-то Шульженко.
   Ни фига себе!
   Касатонова затянулась, чуть прикрыв изумленные  свои  глаза  и,  выдохнув
дым, опять озадачилась. На полу  в  живописном  беспорядке  были  разбросаны
окурки,  некоторые  лежали,  правда,  в  ведре  с  песком,  видимо,  не  все
курильщики промахивались и в ведро все-таки попадали. Но не это ее изумило -
примерно четверть всех окурков были коричневого цвета. И почти все  докурены
до фильтра.
   - Инте-е-ресно, - протянула она вслух и чуть прижалась спиной к батарее -
в этот момент мимо нее проходили  несколько  женщин  с  оживленными  лицами,
впрочем, можно сказать, что лица у них были скорее возбуждены - их  разговор
ни одну не оставил равнодушной. Речь шла об отпусках,  температуре  воды  на
Черном море, купальниках. - Кошелки старые, - пробормотала Касатонова. -  Им
еще о купальниках думать! В чем покойника в гроб положите?! Какие слова  над
свежей могилой произнесете?! - правда, последние вопросы она задала себе уже
мысленно, только мысленно. Из чувства дурацкой  добросовестности  Касатонова
подобрала несколько окурков и, завернув в салфетку, положила в свою сумку. -
Авось, пригодятся, - пробормотала  она,  пытаясь  оправдать  себя  за  столь
недостойное занятие.
   Выйдя на улицу, Касатонова некоторое время стояла, не в силах  сдвинуться
с места - мимо нее с ревом, в  клубах  зловонных  газов  проносились  мощные
грузовики  с  лесом,  металлом,  кирпичами,  какими-то  грубо  заколоченными
ящиками.
   Это была промышленная окраина города, и Касатонова в полной  мере  теперь
знала, что это такое - промышленная окраина города.  Наконец,  собравшись  с
духом, она перебежала через дорогу  и  почти  уткнулась  в  табачный  киоск,
прижалась к прилавку, как к спасительному берегу - лучше уж дышать табачными
ароматами, нежели выхлопными газами очередного грузовика.
   - Скажите, пожалуйста, - начала она и только после этого сообразила,  что
именно хочет спросить у продавца.
   - Да, мадам? - протянул какой-то заросший субъект,  отрываясь  от  кружки
пива.
   - Я люблю сигареты? коричневого цвета. Терпеть не могу белые, понимаете?
   - О! - восхитился лохматый. - Какие причудливые вкусы!  Какие  изысканные
привязанности! Какие странные капризы! - и  положил  перед  Касатоновой  три
пачки.
   - Прошу! - он сделал рукой царский жест, будто не сигареты  предлагал,  а
манто.
   - И они все? -  Да,  мадам!  Коричневые,  -  откинувшись  назад  в  своей
будочке, парень смотрел на Касатонову действительно как человек, набросивший
на ее плечи манто из редкого и дорогого меха.
   - Я возьму все три, - решительно сказала Касатонова.
   Покупка оказалась дороговатой, гораздо дороже, чем она предполагала, чуть
ли не в сотню влетела Касатонова. Авось, - мысленно произнесла она, стараясь
придать возгласу бесшабашность. - Где наша не пропадала! Выживем! Выкурим!
 
*** 
 
   Касатоновой повезло  -  троллейбус  остановился  так  удачно,  что  дверь
распахнулась прямо перед ней.  Она  впрыгнула  внутрь  и  тут  же  упала  на
свободное сидение. Да еще и села она с  правой  стороны,  так  что  ей  были
хорошо видны  прохожие,  витрины,  киоски,  забегаловки.  Касатонова  любила
наблюдать городскую жизнь сквозь громадное троллейбусное окно. В свой  район
ей  предстояло  добираться  более  получаса,  и  она   заранее   предвкушала
наслаждение от этого маленького путешествия, тем более, что  троллейбус  шел
по местам, где она почти не бывала, по незнакомым местам посчастливилось  ей
ехать в этот день.
   Но, странное дело, обычной радости, которая всегда посещала  ее  в  таких
случаях,  она  не  ощущала.  В  ее  прошлой  размеренной  жизни   все   было
согласовано, выверено, все имело один-единственный смысл  и  одно  значение.
Да, конечно, она могла поступить  и  так,  и  этак,  но  всегда  легко  было
предвидеть, какой результат получится в первом случае, какой  -  во  втором.
События, в  которые  совершенно  случайно  окунулась  Касатонова,  оказались
настолько многозначны и непредсказуемы, что она попросту в  них  запуталась.
И, неотрывно глядя в окно троллейбуса, не видела  ни  прохожих,  ни  уличной
суеты, вообще  не  видела  ясного  дня,  который  простирался  за  пределами
троллейбуса.
   Ну хорошо, Гордюхин, который строит  ей  свои  лукавые  глазки,  отщелкал
десять или пятнадцать кадров. И тут же, в этой же комнате, при Касатоновой и
при том же Гордюхине эти же кадры отщелкал милицейский фотограф, причем,  по
всей видимости, куда лучше, поскольку занимался этим постоянно. Да и аппарат
у него был не в пример мыльнице  -  с  меняющимся  фокусным  расстоянием,  с
автоматической выдержкой, с надежной сильной вспышкой, он даже  на  резкость
наводился сам по себе. И вдруг находится человек, а  может  быть,  не  один,
находятся  люди,  которым  позарез  нужны  именно  ее  любительские  снимки,
сделанные за три минуты до того, как эти же снимки сделал другой фотограф.
   Такое может быть?
   Нет, - твердо сказала себе Касатонова. - Такого быть не может. Вывод?
   Вывод один - незванные гости в ее квартире  охотились  не  за  несчастной
мыльницей и не за несчастными снимками, на которых с разных точек  изображен
несчастный Балмасов.
   Им нужно было что-то другое.
   Иначе зачем им понадобилось переворачивать все с ног на голову?
   Ответ пришел сам собой - если сын бизнесмен, у него наверняка должны быть
деньги и хранит он эти деньги не в  своей  квартире,  это  было  бы  слишком
опасно, он хранит их у матери, которая живет в другом районе города.
   Хорошо, вломились.
   И что?
   Перевернули все вверх дном, денег, даже тех, которые в квартире были,  не
нашли. Тогда, прихватив с собой фотоаппарат и пакет со снимками,  слиняли  -
Касатонова сама не заметила, как в ее речь стали все чаще проникать словечки
из другой жизни, из криминальной.
   Такое может быть?
   Вполне.
   Правда, не совсем понятно, зачем им понадобилось забирать снимки,  но,  в
общем, это в пределах здравости. Бывает же, бывает, и Касатонова не один раз
читала во всевозможных изданиях, что какой-то грабитель с места преступления
всегда прихватывал куклу для своего  ребенка,  другой  не  мог  пройти  мимо
деревянной птички с распростертыми крыльями, третий уносил журналы с  голыми
бабами? А эти взяли  фотки,  -  успокаивала  себя  Касатонова,  уговаривала,
убеждала, но все было тщетно - не могла она заставить себя поверить  в  эту,
ей же придуманную, версию.
   Так во внутреннем раздрае  она  перешла  к  сегодняшним  впечатлениям  от
мебельной фабрики, от  всего,  что  там  увидела  и  услышала.  Ну,  хорошо,
молодежь веселится, пьет шампанское, отмечает чей-то день рождения! Понимаю,
- сказала Касатонова почти вслух, - весело смеются, пряники  жуют.  Балмасов
от них далеко, они его и видели-то наверно не чаще одного раза в  неделю,  и
его смерть, какой  бы  она  ни  была,  не  стала  для  них  личным  горем  и
потрясением.
   Ушел Балмасов, пришел Цокоцкий.
   Что для них изменилось? Ровным счетом ничего.
   Но женщины более взрослые, можно сказать, пожившие, в годах уже тетеньки,
которые, судя по возрасту, проработали с Балмасовым не один, не два, не  три
года? И что же они?
   Весело смеются, пряники жуют!
   А возле траурного портрета Балмасова, где он, как дурак, улыбается от уха
до уха, нет ни одного, самого зажеванного  цветочка  -  мстительно  подумала
Касатонова. А могли бы за счет фирмы хоть  что-нибудь  поставить,  положить,
прикрепить.
   Не сделали. Даже вида не сделали.
   Вывод?
   Балмасовская фабрика не погружена в траур, не охвачена скорбью и  назвать
коллектив безутешным никак нельзя. Даже человек с этой  скачущей,  цокающей,
как джигит в горах,  фамилией,  даже  этот  Цокоцкий  ни  единым  словом  не
обмолвился о покойнике, озаренно подумала Касатонова. Коньяком  угостил,  на
конфетку не пожлобился, возрастом поинтересовался, проглотил, не жуя,  обман
на целых десять лет? Видимо, ничего  я  смотрелась  -  чуть  приосанилась  в
пыльном троллейбусном кресле Касатонова. Даже поинтересовался  чем-то  таким
этаким, на будущую встречу намекнул, козел!
   А покойника не вспомнил.
   Зато о секретарше вывалил столько, что Юшкову, кажется, можно брать прямо
с рабочего места. Во всяком случае, мотив  у  нее  для  убийства  совершенно
убедительный, - подумала Касатонова.
   И тут же подлое  ее  сознание  подбросило  воспоминание  того  дождливого
вечера - уходила женщина  в  светлом  плаще  под  темным  зонтиком,  уходила
направо от подъезда по высокой мокрой  траве  к  неловко  стоящей  машине  с
зажженными габаритными огнями? А наутро на этом месте, возле канализационной
решетки, оказались несколько коричневых окурков  со  следами  темной  губной
помады.
   Было? - спросила себя Касатонова. - Было.
   Но выстрел в затылок? Это не по-женски. Так любовницы не поступают,  даже
брошенные.
   А как поступают брошенные любовницы? По-разному поступают, ответила  себе
Касатонова. И здесь нет предела. Вот, дескать, так можно, а этак - ни в коем
случае.
   Нет предела, нет ограничений.
   Но если Балмасов ждал ее? Если знал, что она придет, или, скажем,  должна
прийти? Почему он оказался в задрипанном халате? И  почему  был  без  пояса?
Почему пояс от халата висит в ванной? Намечалось любовное свидание? Но она -
брошенная любовница, у него уже другая - юная и прекрасная.  А  если  Юшкова
напросилась неожиданно, значит, он должен был ее встретить в  более  строгом
одеянии.