к видно.
   Единственное, чем могла ответить  Касатонова  на  эти  милые  слова,  это
изумленным взглядом, который она переводила с матери на дочь и обратно.
   - Как я понимаю, это у вас утренняя разминка? - спросила она, наконец.
   - У нас и вечерняя мало чем отличается.
   - И вы действительно пробовали наркотик? - спросила Касатонова  не  то  с
ужасом, не то с наивностью.
   - Тоже потянуло?
   - А знаете, -  почувствовав  к  себе  пренебрежение,  Касатонова  тут  же
успокоилась,  ей  сразу  сделалось  легко,  она   ощутила   даже   некоторую
неуязвимость.
   Получив дозу презрения, она была свободна в словах,  поступках,  в  своих
мнениях и выводах. - А знаете, Куприн как то  сказал,  что  писатель  должен
побывать даже беременной женщиной. Так что наркотик для меня? Не столь уж  и
страшное зелье.
   Во всяком случае попробовать я бы не отказалась.
   - Дорогое удовольствие, - сказала Надя со значением.
   - Поднатужусь.
   - Заметано. Мамашка? А это? Ручку-то позолотить бы.
   - Возьми в сумке.
   - Думаешь, там достаточно?
   - Перебьешься.
   - Я-то перебьюсь, но боюсь радости тебе от этого будет мало.
   - Главное чтоб тебе, доченька, было хорошо.
   - Ты уже об этом позаботилась?
   - Не переоценивай мои возможности.
   - Это уже не моего ума дело, это уже дело другого ума. Следственного.
   Касатонова слушала этот странный разговор матери и  дочери,  разговор,  в
котором причудливо переплетались взаимное  недовольство,  невнятные  угрозы,
намеки на что-то важное, что-то громоздкое,  что  стоит  между  ними,  и  не
переставала изумляться. Она попеременно смотрела на своих собеседниц  широко
раскрытыми глазами  и  не  было  в  этих  глазах  ничего,  кроме  искреннего
восхищения их умом и остроумием.
   Бросив последние свои слова Надя поднялась и лениво прошла в ванную.
   Через некоторое время там зашумел душ и Юшкова прикурила новую сигарету.
   - Балмасов  сделал  ее  своей  любовницей,  -  сказала  она  без  всякого
выражения. Будто о погоде говорила, о скором дожде, предстоящей жаре.
   - И вы? - Когда я узнала, было уже поздно. Мне она сказала что уезжает  с
подругой на Волгу, а сама рванула с Балмасовым в Турцию.  Вы  тут  наркотики
помянули добрым словом? Она не наркоманка, конечно, но  кое-что  он  дал  ей
попробовать. Не знаю, просто не знаю, насколько  она  погрязла  в  этом,  но
разговор поддержать может. Балмасов не дурак, он совсем не дурак и прекрасно
понимал, что привязать ее к себе сможет только слегка  подпортив.  И  он  ее
подпортил.
   - Они вместе спали!? - с ужасом проговорила Касатонова.
   - Да это пустяки, дело житейское? Спали, дремали, ворочались? Подумаешь!
   Она стала  пить.  Что-то  покуривает.  Ей  все  время  нужны  деньги.  Ей
постоянно нужны деньги. Хорошие деньги.
   - Обновки?
   - Какие к черту обновки! На жизнь! Она называет это жизнью. Понимаете?
   Когда она уходит вечером с тысячей рублей в кармане  и  возвращается  под
утро без копейки? Это называется жизнь. А все остальное  -  нудота.  Знаете,
что сделал Балмасов самое страшное? Он лишил ее ощущения  денег.  Знал,  что
делает. Это и есть самый сильный наркотик. Все эти травки, порошки,  курево,
инъекции? Чепуха!
   Он лишил ее ощущения денег. Теперь уже никогда в жизни  у  нее  не  будет
достаточно денег. Он протащил ее по  международным  курортам,  по  роскошным
ресторанам, по аэропортам  и  гостиницам?  Не  позволяя  тратить  ни  единой
копейки.
   Я это уже знаю по себе? Балмасов расплачивался так ловко, что у этой дуры
оставалось ощущение, будто он вообще  не  платит.  Он  отзывал  официанта  в
сторону, заказывал еще одну бутылку вина, тут же  за  нее  расплачивался,  а
когда заканчивался ужин, легко поднимался и уходил, весело смеясь. И у  этой
дуры, - Юшкова кивнула в сторону ванны, - у этой дуры сложилось мнение,  что
деньги вообще не присутствовали в балмасовской жизни. Она не видела денег. С
одной стороны это прекрасно - мужик  ведет  себя  щедро  и  великодушно,  не
заставляет свою избранницу отягощаться какой-то виной,  зависимостью,  но  с
другой стороны это? Это наркотик. А теперь, когда его не  стало?  Она  вдруг
обнаружила, что все двери закрыты.
   - Вы  меня,  конечно,  извините,  но  она  на  что-то  намекала  в  вашем
разговоре? - Эта дура уверена, что я убила Балмасова,  -  сказала  Юшкова  и
глубоко  затянулась  дымом  из  коричневой  сигареты,  перемазанной   темной
помадой.
   - Но позвольте, ведь там было оружие, пистолет, стрельба? - Был пистолет.
   - Простите?
   - Подарил он ей пистолет. Маленький, черненький,  красивенький?  Если  не
знать, то можно принять за зажигалку, за большую, правда, зажигалку.
   - И этот пистолет? - Нет его.
   - Она его продала?
   - Я его выбросила.
   - То есть? - Взяла и выбросила, - с легким раздражением повторила Юшкова,
причем, возникло ощущение, что убеждала она не Касатонову, а  саму  себя.  -
Выбросила, пока он не успел выстрелить.
   - Так и не выстрелил?
   - Не успел.
   Касатонова  маленькими,  осторожными  глотками  допила  кофе,  отодвинула
чашечку от края стола, чтобы невзначай не столкнуть ее  на  пол,  такими  же
осторожными движениями взяла пачку с  сигаретами,  вынула  одну,  прикурила,
деликатно выдохнув дым в сторону. Шум воды в ванной затих  и  теперь  каждую
секунду можно было ожидать появления красавицы в розовом одеянии. Продолжать
прежний разговор уже не было возможности.
   -  Надя  тяжело  переживает  смерть  Балмасова?  -  спросила   Касатонова
негромко.
   - Странные какие-то переживания. Она злится.
   - На кого? - изумилась Касатонова.
   - Ни на кого. Просто злится.  Что-то  намечалось  -  большое,  солнечное,
обильное? И не состоялось. Может быть это не злость, а досада. Как бы там ни
было, случилось самое печальное из  всего  возможного  -  мы  стали  чужими.
Черная тень Балмасова между нами.
   - Вам его не жалко?
   - Балмасова? - Юшкова задумалась, склоняя голову то к одному плечу, то  к
другому, как бы взвешивая все его положительные и отрицательные качества.  -
Нет. Он к этому шел давно и получил то, что заслужил.
   - А на фабрике говорят - кто мог убить?
   - Кто угодно, - Юшкова опять с раздражением передернула плечами. - Мне бы
не хотелось, чтобы убийцу задержали. Он сделал доброе дело. А если задержат,
получится, что Балмасов и с того света сумел еще до кого-то дотянуться.  Мне
бы этого не хотелось, - повторила Юшкова.
   Из ванной вышла Надя, присела на диван. Все так же, не говоря  ни  слова,
взяла со стола повестку, внимательно  прочла  все  и  печатное  и  прописные
строчки, положила на стол и с усмешкой посмотрела на мать.
   - Что ж ты молчишь?
   - А что тебе сказать, доченька?
   - На тебя вышли?
   - Как видишь.
   - Так, - протянула Надя и невольно, сама того не замечая окинула  комнату
долгим оценивающим взглядом.
   - Ничего, квартирка, да? - спросила Юшкова.
   - Сойдет.
   - Я тоже думаю, что сойдет. Лучшей у тебя нет.
   - Сколько же тебе светит?
   - Сколько мне светит? - обернулась Юшкова к Касатоновой.
   - Вы имеете в виду? - Надя, что ты  имеешь  в  виду,  когда  спрашиваешь,
сколько мне светит?
   - Да ладно уж, замнем для ясности, - и, порывисто встав  с  дивана,  Надя
удалилась в свою комнату.
   - Вот так и живем, - сказала Юшкова.
   - До Балмасова все было иначе?
   - Совершенно иначе.
   - Значит, почва оказалась подготовленной?
   - Значит, почва оказалась подготовленной.
   Касатонова помолчала, затянулась  несколько  раз  и,  наконец,  набралась
решительности задать вопрос, ради которого и пришла  сюда  с  выпрошенной  у
Убахтина повесткой.
   - Я ведь живу в том же доме,  что  и  Балмасов,  -  сказала  она.  -  Мне
кажется, я видела вас в тот вечер, когда было совершено убийство.  По-моему,
уже темнело.
   - Вполне возможно, - легко ответила Юшкова. - Я была у него.
   - В тот самый вечер?!
   - В тот самый вечер, - подтвердила Юшкова будничным голосом, как  говорят
о чем-то само собой разумеющемся.
   - И что?
   - Поговорили. Даже выпили. Назвали вещи своими именами.
   - Другими словами? - Другими словами я послала его очень далеко.
   - А он? - спросила Касатонова, боясь допустить паузу, потому что стоит ей
замолчать, разговор возобновить будет уже невозможно.
   - Послал меня еще дальше.
   - И чем закончилось?
   - Чем закончилось? - у Юшковой была странная манера отвечать на вопросы -
она сначала его повторяла, а потом уже следовало дополнение в виде ответа. -
А вот чем закончилось, - она  подняла  со  стола  повестку,  помахала  ею  в
воздухе и снова бросила на стол. - Да, ведь я должна  ее  подписать,  верно?
Когда мне явиться к следователю?
   - Завтра.
   - Он подпишет мне освобождение от работы на целый день?
   - Он просто обязан это сделать! - с жаром воскликнула  Касатонова,  чтобы
хоть чем-то отблагодарить Юшкову за откровенные  слова,  которых  та  немало
наговорила в это утро.
   - Ну хоть что-то, - проговорила Юшкова  и  тут  же  размашисто  подписала
повестку подвернувшейся шариковой ручкой. -  С  паршивой  овцы  хоть  шерсти
клок, - пояснила она, чем еще больше запутала Касатонову.
   - У меня такое чувство, что мы с вами еще увидимся, - сказала на прощание
Касатонова.
   - Господи! Я просто в этом уверена!
   - Да? - изумилась Касатонова. - На чем же основана эта ваша уверенность?
   - Понятия не имею! - рассмеялась Юшкова. - Хотя? Могу сказать,  откуда  у
меня такое чувство? Мне кажется, в вас есть какая-то неотвратимость. Да, это
будет достаточно точно сказано  -  неотвратимость.  Вы  -  как  полтергейст.
Шумный дух.
   - Впервые о себе такое слышу, - честно призналась Касатонова.
   Юшкова в ответ только развела руками - дескать, ничем не могу помочь.
   - Ну, что ж,  -  Касатонова  взяла  свою  сумочку,  задернула  молнию.  -
Следующий раз поговорим о полтергейсте. О шумном духе.
   - С удовольствием, - заверила Юшкова.
   Касатонова уходила от Юшковой в полном смятении чувств. Казалось бы,  она
получила все подтверждения для своих подозрений,  казалось  бы,  они  должны
были окрепнуть и обрести некую доказательную силу. Но в то же  время  Юшкова
той легкостью, с которой говорила о самых чреватых вещах, как бы  смазала  и
обесценила касатоновские прозрения.
   Оказывается, был пистолет, но она его выбросила. Естественно,  не  помнит
куда, а если и вспомнит, то там его не окажется. Откуда пистолет? Да все  от
того же Балмасова.
   Да, она была в тот злополучный вечер у бывшего любовника и очень круто  с
ним поговорила. Разговор дошел до ругани, до взаимных упреков и оскорблений,
уж если, как выразилась Юшкова, они оба далеко послали друг друга.
   Могла она потерять самообладание? Вполне.
   Мог он потерять самообладание? Очень даже может быть.
   А что касается дочки в розовых одеяниях,  то  та,  похоже,  нисколько  не
сомневается в том, что именно мать застрелила  Балмасова.  ?Это  сколько  же
тебе светит?? - спросила она, не стесняясь постороннего человека.
   И все же что-то останавливало Касатонову от крайних выводов. Она никак не
могла понять - откуда у нее сомнения? Да и сомнения  ли  это?  Может  просто
сочувствие этой женщине, согласие  с  тем  решением,  которое  она  приняла?
Попытка оправдать?
   А почему бы и нет? - спросила себя Касатонова и, кажется,  даже  на  себя
посмотрела изумленным взглядом, в котором  явно  просматривалось  восхищение
собственной дерзостью.
   Что делать, что делать, все мы время от  времени  гордимся  собой,  когда
что-то нарушаем, чему-то противимся, против чего-то восстаем, особенно  если
нарушения наши и протесты откровенно противозаконны.
   Да-да-да, особенно если они противозаконны.
   Так уж сложилось, что оспаривать закон, а то и насмехаться над ним, стало
своеобразной доблестью. Разумеется, общегосударственным законам  все  должны
подчиняться, но в этом есть и некая ущербность для гражданина, потому что  у
нас каждый глубоко уверен в своей неповторимости, а  то  и  уникальности.  И
потому беспрекословно  подчиняться  даже  всеобщим  законам  ему  не  просто
нежелательно, а даже унизительно,  поскольку  у  каждого  выработались  свои
собственные  кодексы  чести.   И   мы   следуем   этим   личным   уголовным,
процессуальным, гражданским кодексам куда более охотно  и  послушно,  нежели
кодексам общегосударственным.  Это  вполне  естественно,  объяснимо  и  даже
разумно, учитывая, что треть населения страны имеет уголовный,  криминальный
или какой-то там еще противоправный опыт.
   Та же Касатонова!
   И у  нее,  да,  у  нее  тоже  были  свои  представления  о  разумности  и
целесообразности всеобщих законов. И конечно же, как и у каждого нормального
гражданина, они входили в непримиримое противоречие с законами государства.
   Поэтому, когда следователь  Убахтин  позвонил  ей  домой  и  поздравил  с
провидческим успехом - отпечатки пальцев на пульте, зажатом в  мертвой  руке
Балмасова, совпали с отпечатками Юшковой, другими словами подтвердилось, что
именно  она  в  ту  кошмарную  ночь  выключила  телевизор,   чтобы   срамные
изображения на экране не оскверняли смерть когда-то любимого  человека,  так
вот, когда Убахтин поздравил ее  с  первым  в  жизни  криминальным  успехом,
Касатонова нисколько не обрадовалась, не  сверкнула  горделиво  праздничными
своими очками, не вскрикнула от радости.
   Она озадачилась, огорчилась, пригорюнилась.
   Ей не хотелось, чтобы Юшкову признали виновной.
   Да, конечно, Касатонова понимала  неотвратимость  уже  имеющихся  улик  -
коричневые  сигареты,  явно  женская  уборка  в  квартире,  поздняя  гостья,
выбегающая под дождем к своей машине, окурки у той же  машины,  разбросанные
вокруг канализационной решетки, а теперь еще и отпечатки пальцев?  Опять  же
мотив.
   Несмотря на скудность криминального опыта, Касатонова прекрасно  понимала
значимость такого фактора, как мотив. У Юшковой был  неоспоримый  мотив  для
совершения убийства, она просто обязана была совершить это  убийство,  чтобы
жить  дальше.  Не  убей  Балмасова,  она  не  смогла  бы  жить,  потому  что
переставала быть нормальным человеком. Ей  срочно  необходимо  было  или  же
спиться, уйти в бомжи, поселиться  под  вокзальными  платформами  и  забыть,
забыть, забыть все, что с ней сделал этот человек, или же  поступить  проще,
разумнее, гигиеничнее, в конце концов - убить.
   Женщина сильная, гордая, познавшая любовь и ненависть, она,  конечно  же,
выбрала второе.
   И правильно сделала.
   Касатонова как и каждый любитель в любом деле, тут же поставила  себя  на
место секретарши и, ни секунды не  задумавшись,  решила,  что  поступила  бы
точно так же.
   Опять же пистолет!
   Он всегда провоцирует, меняет все  взаимоотношения,  как  бы  напоминает,
постоянно напоминает, что последнее слово за ним, что его молчание отнюдь не
безразлично и на многие вещи, происходящие в доме, у него есть свое,  особое
мнение. И он не позволит этим его мнением пренебрегать.
   Конечно же, глядя  со  своей  колокольни,  Балмасов  поступил  правильно,
запустив пистолет в дом Юшковых. Он будто своего агента  запустил,  понимая,
что одно его присутствие многое изменит во взаимоотношениях матери и дочери.
   Но происходило нечто странное -  чем  больше  улик  накапливалось  против
Юшковой, тем сильнее в Касатоновой что-то противилось начальному выводу.
   Женщина здравая, привыкшая надеяться только на себя,  она  понимала,  что
дело не только в ее личных пристрастиях, не только в бабьей  солидарности  и
нежелании видеть Юшкову виновной. Что-то не стыковывалось, что-то вступало в
противоречие с той схемой преступления, которую предложил следователь. Какая
она ни бывшая любовница, но пояс от халата, который остался висеть в ванной,
не позволял Касатоновой поверить в преступность Юшковой сразу и до конца. Не
мог Балмасов встретить Юшкову в распахнутом халате, под которым  были  всего
лишь трусы, причем не парадные, а домашние, замызганные трусы!
   Наступил момент, когда Касатонова готова была смириться с чем угодно и во
что угодно поверить, но пояс от махрового халата неотступно преследовал  ее,
она постоянно видела его, этот пояс, болтающимся на крючке в ванной и видела
разметавшийся на ковре труп хозяина квартиры опять же в распахнутом халате и
замызганных трусах.
   Ну,  хорошо,  была  бы  борьба,   схватка   со   взаимными   упреками   и
оскорблениями, царапанье щек острыми женскими коготками и,  наконец,  потеря
самообладания, выстрел в грудь, в лицо, в живот? Принимается.
   Но тщательно выверенный выстрел в затылок?
   А пояс от халата в ванной на крючке?
   А снимки, снимки? Чехарда со снимками?!
 
*** 
 
   На  следующее  утро,  в  понедельник,  Касатонова  надела   лучший   свой
совершенно  убийственный  серый  деловой  костюм,  белую  блузку,  отдаленно
напоминающую мужскую рубашку, замшевым лоскутком протерла сверкающие очки и,
встряхнув светлыми волосами, явилась в кабинет к следователю Убахтину.
   Не представляя даже зачем, с какой целью и по какому поводу.
   Вернее, повод был - ей надо было доложить,  что  повестка  доставлена  по
адресу, Юшкова расписалась и обещала быть во время, что никаких происшествий
в связи с выполнением этого задания, не случилось. О чем она  рада  доложить
гражданину начальнику.
   - Здравствуйте! - возникла Касатонова на пороге убахтинского кабинета.
   - О! - воскликнул следователь. - Это вы!
   - Это я!
   - Прекрасно! Для полного счастья вас-то мне и не хватало.
   - Неужели вы не шутите? - Касатонова прошла в кабинет, прикрыв  за  собой
дверь.
   - Конечно, шучу! - безжалостно ответил Убахтин. - Но  в  каждой  шутке  -
только доля шутки. В данном случае - совсем малая доля, смею вас заверить.
   - Не шутите с женщинами - сказал классик.
   - Да, я знаю - эти шутки глупы и неприличны. Садитесь уже наконец!
   - Можно, да?
   - Нужно! С чем пришли, Екатерина Сергеевна?
   - С победой.
   - Слушаю вас внимательно.
   - Повестку Юшковой я доставила.
   - И вам пришлось заняться этим в выходной день?
   - Чего не сделаешь ради правосудия.
   - Мне нравится, что вы так прониклись нашими проблемами.
   - Я готова проникнуться ими еще глубже! -  заверила  Касатонова,  пронзая
Убахтина сверкающим своим взглядом, полным изумления и восторга.
   - Боюсь, что в этом уже нет надобности, - последними словами Убахтин  как
бы оборвал светскую беседу и перевел разговор на суровую действительность.
   - Вы  хотите  сказать?  -  Касатонова  прижала  ладошки  к  груди,  -  Вы
намекаете? - Ни на  что  я  не  намекаю.  Говорю  открытым  текстом.  Убийца
известен.
   - Кто же это?
   - Да вы  и  сами  прекрасно  знаете,  поскольку  немало  сделали  для  ее
разоблачения.
   - Ее? - переспросила Касатонова дрогнувшим голосом.
   - Да, Екатерина Сергеевна! Да. Вы правы. Юшкова.
   - Вы в этом совершенно уверены?
   - Опечатки пальцев на телевизионном пульте. Спасибо за подсказку. Признаю
- ваша идея. Пульт, как вы помните, был зажат в руке мертвеца.
   - Боже, как вы все-таки выражаетесь!
   - Предельно кратко, предельно точно. Так выражаться  я  просто  вынужден,
потому  что  все  другие  выражения  -  тонкие,  изысканные,  соболезнующие?
Склоняют к ошибкам и уводят в сторону от истины.
   - Как-то уж больно сурово выглядит ваша истина.
   - У вас есть другая? Менее суровая?
   - Значит, когда она придет сюда по повестке? Вы намерены ее задержать?
   - Мы ее уже задержали. Вчера.
   - Юшкова арестована?!
   - Да, - Убахтин развел  длинные  руки  в  стороны,  улыбнулся,  изобразив
глубокими своими морщинами нечто вроде сочувствия.  Дескать,  такова  правда
жизни. - Простите, Екатерина Сергеевна, но  у  меня  впечатление,  будто  вы
вовсе не обрадовались собственному успеху. А?
   - О каких успехах речь, Юрий Михайлович?
   - Но ведь ваши подсказки помогли изобличить убийцу!
   - Она призналась?
   - Конечно, нет.
   - Вот видите!
   - А зачем, собственно, нам ее признания? Она, кстат