третьему этажу.
   - А кто второй?
   - Слесарь. Он там сейчас с фомкой стоит? Взломает дверь, потом  приступит
к обязанностям понятого.
   - А это разрешается? - захлопнув дверь и убедившись, что ключ в  кармане,
Касатонова пошла вслед за участковым.
   - Все разрешается, что не  противоречит  закону,  -  Гордюхин  оглянулся,
протянул руку. - Прошу!
   На площадку третьего этажа выходили четыре квартиры - две  двухкомнатные,
однокомнатная и трехкомнатная. Дверь в  трехкомнатную  сразу  выдавала,  что
живут  здесь  не  такие  люди,  как   в   остальных.   Стальная,   обтянутая
искусственной кожей  дверь  выглядела  изысканной,  даже  нарядной.  Отделка
надежно скрывала ее железную сущность.
   - Уж не Балмасова ли это квартира?
   - Балмасова, - подтвердил кто-то за ее  спиной.  Обернувшись,  Касатонова
увидела человека взволнованного и в чем-то  странного.  Присмотревшись,  она
обнаружила эту странность - он был с чемоданом.  От  волнения  лицо  у  него
пошло  красными  пятнами,  он  поминутно  вытирал  шею  скомканным  платком,
перекладывая чемодан из руки в руку. -  Мы  должны  были  сегодня  вместе  с
Балмасовым вылететь по делам. В Вологду. Я приехал в  аэропорт  -  его  нет.
Звоню домой - телефон молчит. Объявляют посадку - его  нет.  Опять  звоню  -
тишина. Лететь без него нет смысла. Он - директор. Я сюда. Звоню в  дверь  -
никто не открывает. Стучу. Тот же результат. Выскакиваю на улицу -  мужик  с
люлькой, лампочки на столбах меняет. Подними, говорю, к  окну.  За  полсотни
поднял. Заглядываю - Балмасов лежит на полу. Возле кресла.
   - Кровь? - спросила Касатонова.
   - Вроде, кровь? На затылке. Звоню  в  милицию.  Оттуда  участковому  дали
команду.
   - Может, того? Николай Степанович? Приступим? - раздался голос  негромкий
и какой-то зависимый.
   Обернувшись,  все  увидели  человека   с   хорошей   такой   монтировкой,
сработанной из лома средних размеров.  Человек  был  худ,  небрит,  улыбался
как-то смазанно, виновато. Судя по всему,  это  и  был  слесарь,  о  котором
говорил Гордюхин. Он попеременно смотрел на каждого, как бы говоря  -  такой
вот я, граждане хорошие, прошу любить и жаловать, и как  бы  вы  ко  мне  не
относились, а вот понадобился я вам, пригодился.
   - Так ведь стальная дверь-то! - воскликнула Касатонова.
   - Стальная, - кивнул слесарь. - Может для кого и стальная.
   - И что же ты ее - ломом?
   - Знамо ломом, - видимо, устав и уже не имея сил  держать  голову  прямо,
слесарь смотрел в пол, улыбаясь все так  же  без  выражения,  как  улыбаются
собаки в жару.
   - И откроешь!?
   - Открыть ее невозможно? - терпеливо начал пояснять слесарь.  -  Стальные
штыри в палец толщиной. В количестве пяти штук. Никак открыть ее нельзя.  Не
предусмотрено технологией. Потому - сталь. Металл так  называется  -  сталь.
Так что, Николай Степанович, может не  ждать  опергруппу,  может  и  начнем,
помолясь?
   - Начинай. За это время они и подъедут.
   - Да как же он стальную дверь-то взломает? - не выдержала Касатонова.
   - Умный в гору не пойдет, - терпеливо  произнес  слесарь.  -  Умный  гору
что?
   Обойдет. Взломать стальную дверь невозможно,  милая  женщина,  -  слесарь
поклонился со всей доступной ему галантностью. - Но вынуть ее вместе с рамой
из стен, которые клали когда-то с некоторым нарушением  технологии?  Цементу
мало было в продаже, и кроме как на стройке его негде  было  взять.  И  люди
брали. А строители клали кирпичи на оставшийся цемент. И потому дверь,  хоть
и стальная, а вместе с рамой слегка колышется, в чем я успел уже  убедиться.
Мы не повредим ее, нет, она останется такой же красивой и надежной? Такой же
стальной. Мы осторожненько отставим ее в  сторонку  вместе  с  рамой.  Тоже,
между прочим, стальной, - слесарь не торопясь завел раздвоенный конец  своей
громадной фомки за раму двери и чуть  поднажав,  заметно  вдавил  ее  внутрь
квартиры. Зайдя с противоположной стороны, слесарь уже не вдавливал стальную
раму в квартиру, он старался вытащить ее наружу. И  это  ему  тоже  удалось.
Посыпался сухой песок, известь,  крошки  раствора.  Дверь  явно  поддавалась
рукам умелым и опытным. - Это ведь  не  первая  моя  стальная  дверь,  и  не
вторая, - слесарь обернулся к стоявшим за  его  спиной  людям  и  улыбнулся,
показав, что зубы у него далеко не все,  да  и  оставшиеся  находятся  не  в
лучшем состоянии. Видимо, вспомнив об этом, он спохватился и снова обернулся
к двери.
   -  Ах,  как  нехорошо,  как  нескладно  все   получилось!   -   простонал
красномордый с чемоданом. - Ведь мы уже были бы с Балмасовым на  месте,  уже
дело бы делали!
   Касатонова изумилась, услышав эти слова и, широко распахнув  свои  глаза,
повернулась к красномордому.
   - А где бы вы уже были? - спросила она.
   - В Вологде! Лес мы там должны были закупить для нашей мебельной фабрики!
   Все согласовано, договорено, завязано! Осталось бумажки подписать! Там уж
столы, наверно, накрыли! - красномордый горестно покачал головой.
   - Пить собирались? - уточнила Касатонова.
   -  Праздновать!  -  поправил  ее  красномордый.  -  Отметить   подписание
договоров с местным леспромхозом. Я  глядь  в  окно  -  лежит,  и  кровь  на
затылке, - и он снова комком, в  который  превратился  его  носовой  платок,
начал протирать шею под затылком.
   - Вы уверены, что он мертв?
   - Живые так не лежат, - ответил кросномордый.
   - Как вас зовут? - спросила Касатонова, чуть понизив  голос,  придав  ему
легкую хрипотцу и подпустив немного, совсем немного, тайны.
   -  Леня,  -  ответил  красномордый  и  тут  же  спохватился.   -   Леонид
Валентинович Цокоцкий.
   - Цокоцкий?
   - А что вас удивляет?
   - Ничего, я повторила,  чтобы  лучше  запомнить.  Красивая  фамилия,  мне
нравится.
   - А вы, простите?
   - Касатонова.
   В это время дверь подалась и,  если  бы  Гордюхин  вовремя  не  подставил
мощное свое плечо, могла бы рухнуть всей свой тяжестью прямо на площадку.
   Вместе со слесарем они удержали дверь  в  вертикальном  положении,  потом
развернули и прислонили к стене. Вход в квартиру был открыт.
   Первым туда бросился Цокоцкий.
   - Прошу прощения, - на его пути встал Гордюхин. -  Чуть  попозже?  Сейчас
приедет опергруппа? Вот они, кажется, остановились во  дворе?  Только  после
них.
   Извините.
   - Может быть, ему нужна помощь?! А если он еще жив?! Так же нельзя!
   - Да? - Гордюхин склонил голову набок, подумал, прислушался к  звукам  во
дворе, потом блуждающий его взгляд остановился на Касатоновой.  -  Екатерина
Сергеевна? Вы все-таки  участница  осмотра  места  происшествия?  Загляните,
пожалуйста, в квартиру. Может быть, товарищ прав, и мы можем оказать  помощь
соседу.
   - А вы?
   - Ну, что ж, пойдемте вместе. А вас я прошу  оставаться  на  площадке,  -
обернулся он к слесарю и Цокоцкому. - Если появятся любопытные -  пресекать,
- Гордюхин кивнул на приоткрытые двери других квартир. И шагнул внутрь.
   Касатонова опасливо прошла вслед за ним  в  прихожую.  -  Ни  к  чему  не
прикасаться!
   - предупредил Гордюхин.
   - Поняла.
   - Повторяю -  ни  к  чему!  Выключатель,  дверные  ручки,  стены,  полки,
зеркала!
   - Поняла, Николай Степанович.
   Пройдя в комнату, Гордюхин остановился. Одного взгляда  было  достаточно,
чтобы убедиться - Балмасову уже ничто не поможет. Достаточно плотный,  можно
даже сказать мясистый человек лежал на ковре в распахнутом  халате,  обнажив
волосатую грудь. Струйка крови вытекала из-под затылка, скорее всего  именно
туда был нанесен удар, выстрел, или что там еще, от чего умирают  такие  вот
мощные люди.
   -  Давайте-ка  сюда  свою  машинку,  -  не  обращая  внимания  на  слабое
сопротивление Касатоновой, Гордюхин взял у нее из рук фотоаппарат,  довольно
быстро в нем разобрался и сделал не менее десятка снимков - лежащий у кресла
человек с зажатым в руке пультом управления телевизором,  пустой  журнальный
столик, задернутые шторы с едва заметной щелкой между ними, посуда в  шкафу,
рюмки в серванте. Он даже  сделал  снимки,  которые  показались  Касатоновой
совершенно излишними - раскрыв дверцу бара, снял все его содержимое.
   - Видимо, хотел включить телевизор, но  так  и  не  успел,  -  Касатонова
показала на пульт, зажатый в мертвой руке.
   - Возможно.
   - Есть другое объяснение?
   -  Все  может  быть,  -  пожал  плечами  Гордюхин,  и  эти  слова  задели
Касатонову, - видимо, множество прочитанных  детективов  без  начала  и  без
конца убедили ее в том, что криминальные загадки вполне ей по плечу.
   - Вы со мной не согласны? - поворотила она к участковому изумленное  свое
лицо.
   - И да, и нет.
   - Поясните, Николай Степанович!
   - Могу, - Гордюхин, не торопясь, сделал еще  несколько  снимков.  Даже  в
туалете не поленился щелкнуть не то два, не то три раза. Плакала моя пленка,
подумала Касатонова. Все тридцать шесть кадров отщелкает, разоритель.  -  Мы
зашли сюда и убедились - свет выключен. Он что,  в  полной  темноте  вечером
сидел?
   И убийство произошло в полной темноте? На столе ни фига, видите?  Так  не
бывает.
   Когда придете домой, взгляните на свой стол - так не бывает.
   - Зажигалка вот лежит? - Зажигалка не в  счет.  Она  только  подчеркивает
пустоту и чистоту стола.
   Телевизор выключен, а пульт в руке? Так не бывает. Мужик лежит  в  халате
почти на голое тело? Значит, встречал  близкого  человека,  постороннего  не
ждал.
   - Вывод? - спросила Касатонова.
   - Здесь уже после убийства кто-то хорошо поработал.
   - У него телефон с  определителем?  -  Не  прикасаться!  -  как  от  боли
вскрикнул Гордюхин. И тут же направив аппарат на  телефон,  щелкнул,  причем
два раза щелкнул, опять заставив Касатонову пожалеть  о  пленке,  а  пленка,
между прочим, сто  рублей  стоит,  подумала  она.  -  Только  специалист  из
опергруппы. Нужно знать систему этого определителя.
   - У меня такой же. Нажимайте вторую кнопку из  правого  ряда,  и  он  вам
выдаст все телефоны, с которых ему звонили последние сутки.
   - Очень хорошо, - рассудительно проговорил Гордюхин.  -  Специалист  это,
надеюсь, знает. Если не знает, вы ему подскажите. Ему, а не мне. Я - темный.
   - А я?
   - Вы посторонняя.
   - Я - понятая.
   - Значит, ваша задача сидеть в сторонке, все  видеть,  все  слышать,  при
всем присутствовать, а в конце внимательно прочитать протокол  и  подписать.
Если все в нем изложено в полном  соответствии  с  вашими  впечатлениями.  -
Гордюхин подмигнул, чтобы смягчить назидательность своих слов.
   В это время из коридора послышались голоса,  в  комнату  вошли  несколько
человек и, судя по их уверенному поведению, вошли по  праву  -  это  и  была
опергруппа, которую дожидался Гордюхин. Началась обычная работа,  которая  в
таких случаях и бывает. Фотограф, прибывший вместе с оперативниками, включил
свет, отдернул шторы, чтобы снимки получились получше, в сторонке на  диване
расположилась Касатонова со слесарем. Он улыбался терпеливо, снисходительно,
как бы прощая всех присутствующих  за  бестолковое  их  поведение.  Мордатый
мужик с чемоданом, тот самый, который первый ударил в колокола и  сообщил  о
смерти Балмасова, тоже вошел, бросился к убитому, замер на  какое-то  время.
Все так же не выпуская чемодана из рук, отошел к окну  и  отвернулся,  не  в
силах смотреть на происходящее.
   Капитан окинул взглядом комнату и почему-то сразу выделил Цокоцкого.
   - Убахтин, - представился  он,  протягивая  руку.  -  Это  вы  звонили  в
милицию?
   - Я звонил.
   - Как узнали об убийстве?
   - В окно заглянул.
   - Так, - Убахтин подошел к окну и посмотрел вниз,  на  улицу.  -  В  окно
заглянули?
   - Видите, вон электрик на люльке  лампочки  меняет?  -  уловив  в  глазах
капитана сомнение, Цокоцкий решил пояснить все еще раз. - Вот  он  и  поднял
меня к окну на своем приспособлении. Пятьдесят рублей, между прочим, содрал.
Можете у него спросить, думаю,  не  откажется  подтвердить.  К  самому  окну
подвел свою люльку.
   - Так, - вопросов в глазах капитана не стало меньше. - Допустим. А почему
вы решили заглянуть в окно?
   - Видите мой чемодан? - Цокоцкий поставил  на  свободное  пространство  у
дивана небольшой чемодан. - Видите? Это мой чемодан,  -  видя,  что  ему  не
верят, он начал нервничать. - Видите мой чемодан? - спросил он капитана уже,
наверно, в десятый раз.
   - Вижу.
   - Ну вот! - воскликнул Цокоцкий. - Я и говорю!
   - Слушаю вас, - тоже растерянно произнес Убахтин, не понимая,  что  хочет
сказать щекастый гражданин.
   - С этим товарищем, - Цокоцкий показал на труп, - мы должны были  сегодня
лететь в командировку. Встетиться договорились в аэропорту. Я приехал, а  он
нет. Не смог. Как видите, по уважительной причине.
   - Согласен, причина уважительная, - кивнул капитан,  не  спуская  глаз  с
Цокоцкого.
   - Объявили регистрацию, объявили посадку, объявили об окончании  посадки,
а его нет. Он шеф. Босс. Директор, другими  словами.  Лететь  без  него  нет
смысла.
   У него право подписи. А право подписи - это, я вам скажу? - Знаю. Дальше.
   - Самолет улетел в Вологду, а я остался. Балмасова  нет.  Звоню.  Телефон
молчит. Думал, что он спит, может? Ну, бывает, чего уж там, дело прошлое? Он
мог поддать вечером. Думаю, перебрал и заснул. Звоню - тишина. Я сюда. Дверь
никто не открывает. Выхожу на улицу - люлька. Я мужику пятьдесят  рублей?  -
Он взял? - серьезно спросил Убахтин.
   - Взял. Двумя руками сразу. Сотню просил, сторговались на пятидесяти.
   Вот, - Цокоцкий показал пятна извести и цемента на  штанинах.  -  Видите?
Нет, вы скажите! Видите?
   - Вижу.
   - Люлька у него оказалась грязная, выпачкался весь.
   - Понял, - наконец кивнул капитан - тощий,  жилистый,  подозрительный,  с
тягучим, неотрывным взглядом. Даже отходя от человека и вроде отворачиваясь,
взглядом своим он его не отпускал, как бы проверяя - а как тот поведет себя,
какое выражение примет его  физиономия,  когда  чуть  отвернуться  от  него,
отойти на несколько шагов? Не проявится ли нечто уличающее, разоблачающее  в
намерениях подлых и преступных?  -  Понял,  -  повторил  Убахтин,  глядя  на
Цокоцкого уже из-за плеча.
   - Как только до меня дошло,  что  случилось  нечто  ужасное,  я  сразу  к
телефону.
   - Какому?
   - Мобильному. Вот этому, - Цокоцкий выхватил из кармана маленькую  черную
коробочку и повертел у капитана перед глазами, как вертят  дети  друг  перед
дружкой красивой конфетой.
   - А сам? - спросил Убахтин.
   - А сам к дверям. Вот тем, которые этот мастер, - он кивнул на слесаря, -
высадил  перед  самым  вашим  приходом.  Первым  подошел  участковый.   Это,
наверное, вы ему перезвонили.
   - Саша, - обратился капитан к одному из оперов.  -  Запиши  данные  этого
гражданина и отпусти с миром.
   - А чего записывать, вот моя визитка!  -  отработанным  жестом  фокусника
Цокоцкий вынул из кармашка визитку и вручил ее капитану.
   - Запиши, Саша, - повторил капитан. - И пусть идет.
   - Я могу обо всем случившемся сказать в коллективе? -  спросил  Цокоцкий,
несколько обиженный последними  словами  капитана,  бесцеремонными  они  ему
показались, будто его попросту выпроваживали из квартиры.
   - Нет возражений. Страна должна знать своих героев.
   - Не понял? - дернулся Цокоцкий.
   - Я имел в виду? - Убахтин помялся,  ничуть  не  смутившись.  -  Что  вам
выпала сегодня активная роль.  Вы  хорошо  себя  проявили,  не  растерялись.
Бывает ведь всякое. Теперь вам есть что  рассказать  в  конторе,  -  Убахтин
усмехнулся, показав  большие  прокуренные  зубы.  -  Мы  еще  встретимся,  -
успокоил он Цокоцкого.
   - Здесь я вам больше не нужен?
   - Нет, можете идти, - опять произнес капитан обидные слова,  но  Цокоцкий
уже, похоже, привык к тому, что у того других нет.  Продиктовав  оперу  свои
данные, он  подхватил  чемодан  и,  ткнувшись  в  одну  сторону,  в  другую,
неожиданно оказался перед убитым. Перешагнуть через Балмасова он не решился,
пошел в обратную сторону. Обойдя вокруг журнального столика, Цокоцкий  вдруг
споткнулся о складку ковра, но успел вовремя опереться о столик, чуть ли  не
упав на него грудью. В прихожую  он  вышел  несколько  церемонно,  с  высоко
вскинутой головой, как бы желая подтвердить свое затронутое достоинство.
   - Что-то я нигде не  вижу  папирос?  -  раздраженно  спросил  Убахтин.  -
Пепельница есть, а папирос нет.
   - Балмасов не курил - сказал Цокоцкий. - А пепельницу держал для гостей.
   - Да-а-а? -  удивился  следователь.  -  Это  хорошо.  Курить  -  здоровью
вредить. - Он хотел было еще что-то добавить, но взглянув на труп, осекся  -
шутка оказалась не очень удачной.
   - Вы мне позволите зайти на кухню выпить стакан воды? - спросил Цокоцкий.
   - Даже два, - усмехнулся капитан.
   - Спасибо.
   Цокоцкий свернул в коридорчик, ведущий на кухню, взял  на  полке  стакан,
открыл холодильник, вынул початую бутылку минеральной воды, наполнил  стакан
и залпом выпил. И уже поставив бутылку снова в холодильник, вернув стакан на
подвесную полку, уже направившись к выходу, он увидел, что  все  это  время,
высунув голову из-за поворота,  за  ним  внимательно  и  улыбчиво  наблюдает
Убахтин.
   - Вы боялись, что я унесу бутылку с собой? - спросил Цокоцкий.
   - На визитке, которую вы оставили, есть телефон вашей конторы?
   - Наша контора называется мебельной фабрикой.
   - О ней я и спрашиваю.
   - Есть. Там все есть.
   - Я буду у вас сегодня. Хорошо,  если  бы  все  сотрудники  оказались  на
месте.
   - Все будут на своих местах, - заверил Цокоцкий уже из дверного провала.
 
*** 
 
   А дальше все происходило достаточно скучно. Касатонова со слесарем  молча
сидели на диване, рядом  пристроился  Гордюхин,  которому  никакого  дела  в
работе  оперативной  группы  попросту   не   нашлось.   Повертев   в   руках
касатоновский фотоаппарат и не найдя ему ни одного  кармана  на  кителе,  он
положил его на полку серванта. Плотноват был Гордюхин и пора  ему  было  уже
сменить китель на более просторный, но участковый, видимо,  еще  не  осознал
перемены своего размера.
   Ежедневно втискиваясь в привычный китель, он, видимо, надеялся  выглядеть
моложе и стройнее.
   Прибывший вместе с группой фотограф исправно щелкал  громадным  глазастым
фотоаппаратом, как заметила Касатонова, тоже не жалея пленки. Пленка у  него
была казенной, и жалеть ее в самом деле не было никакого смысла. Он  включил
свет, так что под потолком вспыхнули шесть лампочек люстры, пошире раздвинул
шторы, впуская в комнату солнце, даже гардины отбросил в сторону и,  конечно
же, снимки у него должны были получиться куда лучше, чем у Гордюхина.
   - Что отпечатки? - спросил Убахтин у  эксперта,  который  все  это  время
молча  и  сосредоточенно  передвигался  по  квартире  с  какой-то   пушистой
кисточкой и коробочкой с порошком.
   - Странно, Юрий Михайлович, очень странно? Ни единого  отпечатка.  Ни  на
дверных ручках, ни на посуде, ни на  пепельнице.  Понимаете,  хозяин  курил,
хорошо так курил, пепла кругом полно? - Балмасов не курил, - сказал Убахтин.
- Это точно. Курили его гости. Для них и пепельница.
   - Но все  равно  на  ней  нет  ни  единого  отпечатка.  Хозяин  пил,  это
просматривается? А бутылки, даже початые, без отпечатков!
   - А так бывает? - усмехнулся капитан.
   - В жизни так не бывает. Только в смерти.
   - Что в туалете?
   - Чистота.
   - На кухне?
   - Все вымыто, все на  местах.  Как  в  гостиничном  номере  до  заселения
постояльца.
   - Рюмки?
   - Влажные. Смотрите, что получается, - эксперт, молодой, очкастый  парень
прошел в угол. - Бар у него  крутой,  хотя  качество  исполнения  невысокое.
Может быть, его собственная  мебельная  фабрика  и  произвела  на  свет  это
сооружение.
   Здесь есть такое  проволочное  приспособление,  которое  позволяет  рюмки
хранить подвешенными вверх ногами, видите? Вот  висят  фужеры,  вот  крупные
рюмки, вот еще для каких-то, видимо, особых  напитков?  -  Для  коньяков,  -
подсказала К