изнь
офицера со всеми ее прелестями, именуемыми "тяготами и лишениями военной
службы". Теперь же впереди замаячила новая жизнь, причем тяготы и лишения
просматривались серьезные.

Моими попутчиками оказались такие же, как я, офицеры. Точнее, не такие, а
еще действующие, получившие новые назначения в разные концы Союза.
Завязавшаяся в купе беседа, естественно, была на старую русскую тему
"пропала Россия". Я рассеянно слушал жаркий спор моих попутчиков, время от
времени лениво высказывая свое мнение и кидая скептические реплики.

Один из них, наиболее ожесточенный, сказал мне, когда мы вышли покурить в
тамбур: "Я сейчас увольняюсь. Не как ты, я рапорт подал полгода назад. Ты в
Москве осядешь?" И, получив утвердительный ответ, предложил: "Я тоже
москвич. Давай сейчас осмотримся, а потом созвонимся где-нибудь через пару
месяцев. Эти шмаркачи (он пренебрежительно кивнул в сторону нашего купе)
дальше своего носа ничего не видят. А ты мне сразу приглянулся". Мы
обменялись телефонами и отправились спать.

На следующее утро я вошел в доставшуюся мне в наследство от отца крошечную
холостяцкую квартиру, в которую он ухитрился прописать меня, еще когда я
был курсантом. Нам тогда помогло то, что в ЖЭКе не отличали солдата от
курсанта, и для них я выглядел отслужившим положенный срок бойцом,
вернувшимся домой после демобилизации.

В квартире все было так, как и десять лет назад, когда я последний раз
заходил к отцу. Тогда мы просидели весь вечер вдвоем, обсуждая дальнейшие
перспективы моей службы и его гражданской жизни. Перед выходом в отставку
он получил дачный участок и собирался построить зимний домик, чтобы
поселиться на природе. Он даже показывал мне эскизы домика, искренне
огорчаясь моему равнодушию. А через неделю умер от обширного инфаркта на
этом самом дачном участке. Приехав на похороны, я так и не смог пойти туда
где еще неделю назад слушал его полные юношеского оптимизма планы на
будущее.

На оформление документов в военкомате и получение паспорта ушли две недели,
которые я провел лежа на диване, бездумно глядя в телевизор и читая газеты.
Жрать в Москве, кроме хлеба и плавленых сырков, было нечего, но страна была
полна надежд на то, что самое страшное уже позади и теперь всех ждет новая
буржуазная жизнь с колбасным изобилием и равными возможностями.

Получив наконец паспорт и военный билет (в военкомате начальник отделения,
курирующего офицеров запаса, взглянув на статью, по которой я был уволен,
вопросительно посмотрел мне в лицо и выразительно щелкнул себя по горлу, на
что я утвердительно кивнул головой, и он тут же выразил свое полное
понимание и сочувствие), я приступил к поискам работы.

Первым местом работы стал кооператив "Улыбка", который занимался ремонтом
квартир. Я исправно клеил обои и красил потолки, пока мой напарник Дима
(кандидат физико-математических наук) клал плитку. Мы проработали два
месяца, после чего учредители кооператива тихо исчезли, по рассеянности
забыв выдать нам зарплату за последний месяц.

Дима, интеллигентно выругавшись, устроился в другой кооператив, который был
создан на базе пельменной, а я превратился в безработного нового образца.
Время от времени я выполнял кое-какую работу, сшибая мелкие суммы денег.
Вынужденная диета не слишком благотворно действовала на мои нервы, а тот
факт, что я за время "безупречной службы" как-то не удосужился обзавестись
верхней зимней одеждой, высвечивал перспективу проходить предстоящую зиму в
шинели со споротыми погонами, поскольку одежда, оставшаяся мне от отца,
была великовата.

В тот вечер, когда я в сто первый раз просматривал записную книжку,
выискивая фамилию кого-нибудь, способного помочь мне с трудоустройством,
раздался телефонный звонок. Это был Валентин Постников, подполковник, с
которым мы ехали в одном купе и обменялись телефонами. Беседа длилась
довольно долго, и я чувствовал, что он прощупывает меня со всех сторон. В
конце концов он попросил меня немедленно приехать к нему для серьезного
разговора, поскольку на следующий день он уезжал далеко и надолго.

Впустив меня в прихожую своей коммунальной квартиры, где ему принадлежала
одна комната, Постников по-братски обнял меня, что, видимо, означало полное
доверие. Я огляделся. Стены длинного коридора украшали плакаты "Битлз",
жестяное корыто и всевозможные шкафчики, запертые на висячие замки, что
свидетельствовало о сложных отношениях обитателей этой "вороньей слободки".
Из кухни доносился разговор соседок, где-то раздавался детский визг, в
крайней каморке гремела музыка. Сильно пахло жареным луком.

Постников провел меня в свою крохотную комнатку, где на обеденном столе уже
стояла бутылка водки, а на тарелках лежала нехитрая закуска. У стены стояли
два чемодана, уже, видимо, собранные.

Первую рюмку опрокинули не чокаясь, как на поминках. Я положил на кусок
черного хлеба круг вареной колбасы, которую не ел уже полгода, и откусил
здоровый кусок, стараясь, впрочем, не показывать, что голод не такое уж
редкое явление в стране победившей демократии.

- Ну, так еще раз. Что намерен делать? Чем заниматься? - спросил Постников,
как-то жестко глядя мне в глаза.

- Не знаю, - пожав плечами, ответил я. - Я же уже говорил.
Потыкался-помыкался и пришел к выводу, что на хрен никому не нужен. Да все
мы здесь никому не нужны.

- Это верно, - жестко сказал Постников, наливая еще по одной. - В этой
стране мы на хрен никому не нужны. Ты хоть понимаешь, что происходит? В
какое дерьмо нас всех столкнули?

- Честно говоря, весьма слабо, - сказал я, намазывая новый бутерброд.

Я действительно слабо ориентировался в обстановке. С одной стороны, мысль о
том, что уже не надо ходить на политсеминары и переписывать ленинский
маразм в толстые тетради, грела душу. С другой стороны, было совершенно
очевидно, что страна попала в чьи-то руки и как эти руки обойдутся с
такими, как я, было неясно.

- Так вот. Запомни, мы присутствуем при очередном историческом грабеже
России. Этот грабеж готовился не один год и будет длиться не один год.
Пройдет много лет, прежде чем грабители трансформируются. Вернее, не они, а
их детки. А до тех пор пока грабеж будет продолжаться, тем, кто в нем не
участвует, придется туго. Выживут далеко не все. Впереди обнищание большей
части населения, превратившейся в балласт, и дикий беспредел, в котором
перед такими, как мы с тобой, поставлена дилемма: либо вымирать, как
динозавры, либо подаваться в бандиты. Ты балласт. Ты обречен на жалкое
существование.

- Знаешь, - перебил я его, - если ты меня позвал, чтобы мордой по столу
повозить, то не стоило. И так настроение постоянно как у висельника. А если
дело предложить хочешь, то говори прямо. Без предварительной политлекции.
Только учти, что в бандиты я пока не гожусь.

- Я тебя позвал, чтобы помочь. Так же, как помогли мне. А говорю тебе все
это только для того, чтобы ты понял, что нас загнали в мышеловку и что
выжить мы можем только в том случае, если отбросим к... матери все красивые
идеи об Отечестве, которыми нас потчевали в училище.

- А мы их уже выбросили. Партия, социализм и прочий идиотизм у меня,
например, давно не вызывают благоговения.

- А Родина?

- Я считаю себя патриотом. Валя.

Постников горько усмехнулся, затем, не приглашая меня присоединиться, взял
стакан, наполнил его почти до краев водкой и залпом выпил.

- А я? Я офицер в четвертом поколении. Понимаешь? Мой прадед, полный
Георгиевский кавалер, за личное мужество в 1915 году был государем
императором произведен в офицеры. Дед, любимец Сталина, после
Сталинградской битвы в тридцать шесть лет генералом стал. И седым как лунь.
Отец сорок календарных лет в армии верой и правдой оттрубил. А я из России
уезжаю, потому что она меня предала. И тебя. И всех нас.

Последние слова Постников уже не произносил, а выкрикивал. И тут я заметил,
что он плачет. То есть даже не плачет, просто по его двухдневной щетине
текут слезы, а лицо искажено гримасой. Вид сильного и волевого человека,
утирающего слезы, действовал настолько угнетающе, что я подавил желание
вступить в спор и виновато замолчал. У меня было такое ощущение, как будто
Постникова предал я, а не Россия. Наконец он справился с истерикой и
заговорил спокойным деловым голосом:

- Итак, ты понял, что здесь никому не нужен. Но есть страна, которой мы
нужны. Очень нужны. И которая готова нас принять и платить нормальные
деньги за ратный труд.

- Ты предлагаешь податься в "Дикие гуси"? Или Иностранный легион?

Он отрицательно покачал головой:

- Я уезжаю к Саддаму. У него сейчас очень туго с офицерскими кадрами. Две
войны выбили половину командного состава. Сейчас его представители носятся
по всему Союзу и вербуют наших офицеров на должности инструкторов и в
кадровый состав иракской армии. Присоединяйся к нам. Инструктору платят две
тысячи долларов в месяц плюс двадцать тысяч по окончании контракта. Если
займешь должность в кадрах, то гораздо больше. Я еду на должность
начальника штаба танковой бригады. Пять тысяч в месяц. Это в мирное время.
В военное ставки удваиваются.

- На какой срок подписывается контракт?

- На два года и на пять лет.

- Ты на сколько подмахнул?

- Я на пять. Да я вообще не собираюсь возвращаться в этот гадюшник. Ну так
что?

- Согласен, - сказал я. - Куда и когда прибыть?

- Тебе позвонят. Скажут, что от меня.

Мы простились без эмоций. Постников просто протянул мне руку и сказал:

- До встречи в Багдаде.

По дороге домой, сидя в метро, я впервые в жизни с любопытством разглядывал
случайных попутчиков.

Люди поражали мрачностью. Ни одного веселого или хотя бы обыденного лица.
За пару месяцев демократии люди устали больше, чем за долгие годы
тоталитаризма. Я понимал, что все они - уже отработанный материал. Шлак.
Балласт в новой государственной системе...

Решив пройтись перед сном, я вышел на "Проспекте Маркса" и пересек Красную
площадь. Моросил дождь, и площадь была безлюдна. Все, как и прежде. Часовые
у Мавзолея. Четко печатая шаг, от Спасских ворот идет смена караула.
Куранты бьют полночь.

Я подошел к памятнику Минину и Пожарскому. Закурил и посмотрел на
пьедестал. Крупными буквами на камне было написано: "Смотри-ка, князь,
какая мразь в Кремле Московском завелась!"

А может быть, Постников преувеличивает? Может быть, не все так мрачно?
Конечно, слабо верится в то, что бывший секретарь Свердловского обкома КПСС
способен вытащить Россию из дерьма, но с народа хотя бы сняли намордник.
Через несколько лет, если нынешняя власть не создаст ничего путного, ее
просто не изберут по новой. Хотя, с другой стороны, общеизвестно, что в
политических баталиях побеждают самые безнравственные. А добровольно власть
в России еще никто никогда не отдавал. Придя домой, я еще долго размышлял
над будущим.

Мне позвонили через три дня. Незнакомый голос с ярко выраженным южным
акцентом сообщил мне, что звонит от Постникова, и предложил встретиться.
Местом встречи был назначен кооперативный ресторан "Лозанна" на Пятницкой.

Ровно в семь вечера я подошел к ресторану и огляделся. На площадке,
огороженной забором из красного кирпича, стояли несколько иномарок. У входа
торчали два мордоворота с тупыми, но любезными физиономиями, которые
поинтересовались, заказан ли для меня столик. Молча кивнув, я прошел в зал.
В полумраке играла спокойная музыка, на сцене в луче прожектора извивались
в каком-то восточном танце две девицы, одетые в купальники. Одиноко
сидевший за столиком у стены смуглолицый полный мужчина помахал мне рукой и
указал на стул. Я подошел и сел, не говоря ни слова.

- Очень рад познакомиться. Меня зовут Джафар, - представился толстяк. И,
протянув мне меню, гостеприимно добавил: - Заказывайте.

Обилие блюд поражало. Я, немного поколебавшись, выбрал мясное ассорти и
салат из креветок.

- А что будем пить? - спросил Джафар.

- Все равно, - равнодушно сказал я.

- Тогда, если не возражаете, возьмем коньяку.

Я кивком головы выразил полное согласие.

- Итак, - заговорил толстяк, когда официант, поставив на стол коньяк и
закуску, удалился, - вы из газет и телевидения знаете, в каком мы оказались
положении после того, как наши союзники нас предали.

- Вы имеете в виду нас? - спросил я несколько вызывающим тоном.

- Не только вас, но и ряд арабских стран, которые не только не оказали нам
помощь в войне с американцами, но и допустили изоляцию Ирака. Все это может
очень печально кончиться. Очень печально.

- Для кого? - полюбопытствовал я.

- Для вас и для нас. Вы проиграли войну с Западом. Результат - нарушение
геостратегического баланса. Во что это выльется, остается только гадать.

- Мы проиграли войну, потому что нас предали. Наши же собственные
руководители.

- Я ведь окончил Академию имени Фрунзе, - сказал толстяк, усмехнувшись. И
изучал диалектический материализм. Так вот, мне кажется, что вы путаете
причину и следствие.

- Не понял. Я всегда был слаб в философии.

- Вы проиграли не потому, что вас предали. Вас предали, как только стало
ясно, что вы проиграли. Вас задавили долларом и высокими технологиями. В
третьей мировой войне, которая закончилась пару месяцев назад, главным
оружием были не пушки и танки. И даже не ракеты с ядерными боеголовками,
как полагали ваши вожди, а финансы, высокие технологии и мировой рынок.
Этого никак не могли понять ваши выжившие из ума на почве марксизма
руководители, чего нельзя сказать, например, о китайских вождях.

- Вы хотите сказать, что мы отстали от Запада в области высоких технологий?

- Это еще полбеды. Вы не поняли, что исход сражения решается в наше время
не на поле боя, а на поле рынка. И угодили в ловушку, которую вам устроили
американцы. Все вбухивали средства в вооружение. Результат - отставание от
США сначала в экономике, ну а потом, как следствие, и в области вооружения.
Ведь там, где американцы на производство оружия тратили доллар, вы тратили
восемь. Вы издохли, не добежав до финиша.

- Мне трудно судить об этом. Я простой офицер.

Толстяк одобрительно кивнул головой.

- Не самая плохая профессия. Итак, вы готовы отправиться в нашу страну и
служить в наших войсках?

- Готов, раз пришел на встречу с вами.

- В качестве кого вы хотели бы служить?

- А что вы можете предложить?

- Должность командира мотопехотной бригады. Оклад пять тысяч долларов при
полном содержании и премия тридцать тысяч по окончании службы. В случае
войны или военных действий все удваивается. Если захотите продлить контракт
или вообще принять наше гражданство, пожалуйста.

- Ещђ что?

- Должность советника командира дивизии. Оклад и условия те же.

- Еще?

- Преподавателя тактики и оперативного искусства на высших офицерских
курсах. Оклад две тысячи в месяц и премия двадцать тысяч. Остальные условия
те же.

- Должность советника меня устраивает, - сказал я, немного подумав.

- Отлично.

Джафар терпеливо подождал, пока я доем, затем подозвал официанта,
расплатился долларами, встал и кивком головы пригласил следовать за ним. Мы
вышли из ресторана, перешли на другую сторону Пятницкой и вошли в офис, над
входом в который висели вывески на английском и арабском языках. Это было
представительство иракской авиакомпании. Араб, сидевший за письменным
столом, увидев Джафара, вскочил и вытянулся по стойке "смирно". Я мысленно
оценил хорошую строевую подготовку иракских офицеров. Мой спутник не
обратил на него никакого внимания и прошел в другое помещение, где за
столами сидели еще два араба. Один тут же вскочил, а второй, не вставая,
сделал приветственный жест. Разговор пошел по-арабски и длился минут пять,
после чего Джафар попрощался со мной, крепко пожав руку, и ушел.

- Меня зовут Хашим, - приветливо сказал клерк "Иракиэарвэйз". - Сейчас мы
вас сфотографируем для загранпаспорта. Все формальности с вашим МИДом мы
берем на себя.

- Это будет непросто. Я ведь всего два месяца как уволился из армии и в
течение шести лет буду невыездным.

- Не волнуйтесь. Мы готовы заплатить за то, чтобы для вас сделали
исключение. До сих пор никаких проблем с МИДом по вопросу об отъезде ваших
бывших офицеров у нас не было.

Слово "бывший" резануло слух. Хашим заметил это.

- Что-нибудь не так? - вежливо спросил он.

- Офицер не может быть бывшим. Он либо есть, либо его нет. Запомните это,
если сами носите погоны.

- Запомню, - серьезно и даже с каким-то уважением сказал араб. - Мы сделаем
вам паспорт и визу в Сирию. Из Сирии мы переправим вас в Ирак.

Глава 2. НАМЕСТНИКИ БОГОВ

Истинная вина Хуссейна, Каддафи и Милошевича перед мировым сообществом не в
том, что они установили диктаторские режимы и грубо попирают права
человека, а в том, что они не желают принять новый мировой порядок.
Американский диктат.

Автор

Я лежал в своей комнате в двухэтажной вилле со странным названием "Масбах"
и скрипел зубами от боли в позвоночнике.

Спустя месяц после разговора с Джафаром, который оказался офицером иракской
военной разведки и работал в Москве на должности помощника военного атташе,
меня переправили в Дамаск. Оттуда я переехал в Хомс, где провел неделю в
задрипанном гостиничном номере без кондиционера (благо жара уже спала), а
затем темной ночью на грузовике пересек сирийско-иракскую границу.
Путешествие прошло без приключений, и я поселился на вилле "Масбах", где
жили еще шесть бывших русских офицеров, два болгарина и немец. Я служил в
мотопехотной дивизии, отличившейся в войне с Израилем в 1973-м и в войне с
США в 1990-м.

После "Бури в пустыне", как американцы назвали свою операцию по вышибанию
иракской армии из Кувейта, дивизия была сильно ослаблена (треть личного
состава была выбита), и ее командир, мой непосредственный начальник,
полковник Данун усиленно занимался ее укомплектованием. Будучи официально
советником Дануна, я фактически выполнял обязанности начальника штаба,
место которого было свободно.

Штаб дивизии помещался в большом военном лагере Таджи в сорока километрах
от Багдада. Рабочий день начинался в восемь утра и заканчивался в час дня.
Я выезжал в семь утра из дома и возвращался в два. Данун предупредил меня,
что от прогулок по городу следует воздерживаться, во всяком случае не
удаляться от центра, поскольку Багдад наполнен курдскими террористами. Тем
не менее я сходил на сук (так арабы называют базар), который находился в
районе одной из самых старых улиц под названием Рашид. Несмотря на то что
Ирак был в глухой осаде (международные экономические санкции изолировали
страну от внешнего мира), на суку можно было купить все, что угодно. И
многие торговцы говорили по-русски не хуже меня. Глаза разбегались от
изобилия товаров. Золотые ряды, серебряные, керамика, ткани.

Мои размышления прервал Володя Мартынов, живший в соседней комнате,
советник командира зенитно-ракетной бригады. Он вошел в комнату без стука,
остановился в дверях и, поизучав мое зеленое от боли лицо, спросил:

- Может быть, врача вызвать?

Я отрицательно покачал головой и поднялся.

- Пойду прогуляюсь.

Была пятница (у арабов выходной), и улицы были безлюдны. Я шел в трущобы на
другой берег Тигра. Целью прогулки были наркотики. Когда я неделю назад на
суку спрашивал у торговцев этот товар, они в испуге от меня отшатывались.
Позже, беседуя с лейтенантом Сади, адъютантом Дануна, я затронул этот
вопрос и получил объяснение. Оказывается, торговцев наркотиками в Ираке не
судили. Попавшийся на распространении этого товара араб или иностранец
доставлялся в ближайший участок полиции, расстреливался во дворе, после
чего полиция составляла протокол, а труп увозился за город и закапывался.
Поэтому гашиш или опиум можно было достать только в трущобах, куда полиция
никогда не забредала.

Когда я переходил мост, ведущий к району бедноты, скрутило так, что
вынужден был присесть возле перил. Редкие прохожие отворачивались и
ускоряли шаг. Наконец, сконцентрировав все силы, я побрел дальше. Сади
утверждал, что в этом районе нет нужды искать торговцев наркотой. Они сами
п