обыкновение сдавать противника дружественным ментам.
Нестеренко держал Каголова за труса, Каголов  Нестеренко  -  за  уголовника,
хотя оба они были готовы признать, что ни  тот,  ни  другой  беспределом  не
занимались: один не стрелял без вины, другой без вины не сажал.
   - Мне сказали, ты хотел меня видеть? - улыбаясь, спросил Каголов.
   Он  всегда  улыбался.  Наверное,  когда  в  семидесятых   он   допрашивал
диссидентов, он улыбался, как чеширский кот.
   - Да. У меня убили старого приятеля Игоря Нетушкина.
   Брови  Каголова  взлетели  вверх.  В  цепкой  памяти  кагебешника  словно
включился автомат, перелистывающий картотеку с именами, кличками  и  фирмами
населявших Москву друзей Нестеренко -  и  среди  этих  имен  не  было  имени
Нетушкина.
   - Он не деловой, - сказал Нестеренко. - Предпоследний  раз  мы  виделись,
когда  ему  было  четырнадцать.   Он   был   главным   технологом   Тарского
химико-фармацевтического комбината.
   В мозгу кагебешника словно щелкнуло реле.
   - "Заря", - сказал Каголов.
   - Да. У них было к тебе дело.
   - Липовые договоры, оставшиеся от  прошлого  директора.  Фирма  "Витязь".
Мелкие петербургские бандюки. И директор... - Корзун.
   - Почему его убили?
   Брови Каголова взлетели вверх.
   - Его убили? - изумленно сказал директор ЧОПа.
   - Разве ты не знаешь? Вы же занимались этим делом.
   - Мы им практически не занимались. Они пришли к нам, мы провели разведку,
доложили обстоятельства  и  стали  договариваться  о  цене  С  них  просили,
кажется, миллиона четыре в долларах. Мы попросили тысяч триста. Меньше  было
никак нельзя. Там один РУБОП петербургский взял бы половину, а  нам  же  еще
все надо было разжевать и ему в рот положить, чтобы они палку  за  раскрытие
срубили... "Заря" посмотрела  документы,  директор  замахал  руками.  "О,  -
говорит, - дальше мы сами справимся". Заплатил тысяч двадцать и  был  таков.
Я, признаться, думал, что они навернулись по полной программе.
   - Они не навернулись. Человека, который стоял за иском, просто шлепнули.
   - Извини, Валера. Ты знаешь - я так не работаю.
   - Я знаю, что ты так не работаешь. Просто  остается  голимый  факт:  есть
комбинат, у которого якобы нет "крыши". И есть человек,  который  наехал  на
него и которого загасили.
   Каголов задумался.
   - Ну, тут возможны всякие совпадения... - задумчиво сказал  он,  -  мы  в
общем-то здорово эту петербургскую контору прихватили. Они могли  не  знать,
чго заказ снят. Шлепнули  со  зла  своего  наводчика,  а  комбинат  случайно
разминулся...
   - Слишком много совпадений, - сказал  Валерий,  -  спасибо,  что  пришел.
Привет передавай дочке.

***

   Яша Царьков, возглавлявший оперативную группу по поимке Павла  Когута  по
кличке Спиридон, спешно доканчивал свой обед в небольшой пельменной напротив
областного  суда.  Пельмени,  которые  он  ел,  были  какие-то  склизкие   и
желтоватые, скорее всего - с собачьим мясом, но до  вечера  никакой  еды  не
предвиделось, и язвенник Царьков время от  времени  пытался  посчитать,  что
будет лучше: не жрать пельменей и ходить весь день, сворачиваясь от  боли  в
пустом жецудке, или пожрать и ходить, сворачиваясь от боли в полном желудке.
   Пельмени не лезли-таки в глотку:  Царьков  со  вздохом  оставил  тарелку,
подошел к хмурому кассиру, одиноко маявшемуся на раздаче, и спросил:
   - А кефира нет?
   - Кефира нет, - ответил кассир, - кефир привезут завтра.
   Хмурый кассир был двоюродным братом  одного  из  бригадиров  Спиридона  и
старым информатором Царькова. Фразой насчет кефира они  обменивались  теперь
через день. Кефир оказался только один раз: и  через  час  после  того,  как
кефир оказался на  месте,  Царьков  вломился  в  комнату,  которую  Спиридон
покинул всего полчаса назад.
   Царьков вздохнул,  заплатил  за  иссохшую  на  раздаче  булочку,  откусил
половину и так, жуя, вышел на улицу. Так  как  была  суббота,  в  управление
Царьков возвращаться не стал, а доехал на трамвае до  автобусной  станции  и
там дождался первого междугороднего автобуса, идущего в Москву или Ярославль
через поселок городского типа Марьино.
   В поселке, у бабушки, жила его дочка. Яша Царьков был женат, но два  года
назад, когда жена с дочкой возвращались в город на "Москвиче" тестя,  машину
сбил в кювет какой-то встречный джип. Джип уехал, и его  так  никогда  и  не
нашли. Жена через неделю умерла в реанимации, а дочка, хотя и выжила,  часто
с тех пор хворала.
   У нее была раздроблена нога,  и  пьяный  врач  в  городской  больнице  не
правильно наложил гипс.  Косточки  срослись,  но  Маша  продолжала  хромать.
Царьков повез ее в Москву, и там в  бесплатной  больнице  ей  снова  разбили
ножку. Кости опять срослись, и опять не правильно.
   Поселок Марьино располагался в двадцати километрах  от  Тарска,  ниже  по
течению реки. Поселок был совсем  крошечный:  два  десятка  улиц,  усаженных
желтыми пятиэтажками, широкая разбитая  набережная  со  старыми  купеческими
домами и  полуразвалившимся  причалом  да  черные  мокрые  ряды  деревьев  в
городском парке имени Павлика Морозова. С тех пор как в поселке остановилась
последняя льняная фабрика, воздух в нем стал  совсем  чистый,  и  это  была,
собственно, главная причина,  по  которой  Маша  жила  у  бабушки.  Квартира
Царькова в Тарске окнами выходила на  "Зарю",  и  в  этой  квартире  девочка
кашляла и задыхалась.
   Мать Царькова  жила  не  в  пятиэтажке,  а  в  старом  бревенчатом  доме,
поделенном на две части, с огородом, выходившим к обрывистому  берегу  Тары.
Каждый день весной Яша вскапывал огород и осенью убирал картошку.
   Когда Царьков добрался до дома, уже смеркалось. Рядом  с  калиткой  стоял
большой черный джип с тарскими номерами. В джипе виднелся  скучающий  силуэт
водителя.
   Царьков постоял несколько мгновений, потом спокойно прошел мимо джипа. За
воротами слышался детский смех и довольное повизгивание собаки.  Яша,  пожав
плечами, вошел в ворота.
   Посреди двора высилась  кособокая  снежная  баба,  и  вокруг  этой  бабы,
проваливаясь в рыхлом снегу, бегал невысокий  сухощавый  человек  в  кожаной
куртке и с девочкой на плечах. Девочка  смеялась  и  взвизгивала.  Сбоку,  у
сарая, молчаливо высились два коротко стриженных  телохранителя.  Человек  в
кожаной куртке обежал еще круг, остановился и повернулся к Царькову. Это был
Семен Колунов.
   Семен аккуратно ссадил девочку на землю, и она побежала к Яше с визгом:
   - Папа! Папа! А мы бабу слепили!
   Маша  сильно  хромала  на  левую  ножку.  Царьков  представил  себе,  как
молчаливые братки по приказу Колуна катают снежную бабу, и чуть заметно сжал
губы.
   - Пойдем прокатимся? - спросил Колунов. От него приятно пахло  морозом  и
одеколоном.
   Яша Царьков молча сел в машину. Колунов неторопливо обошел джип и  сел  с
другой стороны.
   Яша с любопытством поглядывал на Колунова: по правде говоря, они  никогда
не встречались, тем более вблизи. Колунова в ментовке никто не разрабатывал.
Царьков никогда и не ставил себе задачи его поймать - слишком  уж  это  было
нереально. Спиридон - да. Спиридона Царьков, исхитрившись, мог  ухватить  за
задницу. О его хозяине не стоило и думать.
   - Что, покупать будешь, Семен Семеныч? Али пужать? - спросил Царьков.
   Колунов, не отвечая, перегнулся к водителю.
   - Катись себе потихоньку, Алеша, - сказал он.
   Мощная машина легко тронулась, наматывая на колеса комья раскисшей  грязи
с грунтовки. Колун безразлично смотрел в окно. Джип выехал на главную  улицу
городка, свернул оттуда на  набережную,  и,  проскочив  мост,  направился  к
Московскому шоссе. Поездка продолжалась минут пять.
   - Останови, - негромко приказал Семен.
   Они вышли из машины. Джип сгоял на смотровой  площадке  почти  посередине
поселка, на правом, обрывистом  берегу  Тары.  С  асфальтированного  пятачка
открывался дивный вид на вздувшуюся реку, по которой плыли крупные, пористые
льдины. С левого берега снег сошел уже  почти  весь:  плоская  равнина  была
покрыта серенькой, высохшей за зиму травкой, далеко вдали тонули в  молочном
тумане очертания бездействующего льнозавода,  да  шумел  вокруг,  на  правом
берегу, сосновый бор.
   Летом на смотровой площадке  бывало  довольно  много  туристов  -  сейчас
черный "паджеро" был тут один. Колун неожиданно легко  побежал  по  тропинке
вниз; сухие листья, перемешанные с гравием,  осыпались  под  его  ногами;  к
начищенным ботинкам немедленно пристали комья мокрой  рыжей  глины.  Царьков
последовал за ним, прошел десяток метров, споткнулся и упал бы, если бы  его
не подхватил Семен. Рука у Колуна была твердая и холодная.
   - Моим людям в СИЗО колют наркотики, - сказал Колун.  -  Они  никогда  не
кололись, а твой начальник приказал посадить их на иглу. А через  неделю  им
перестанут давать дурь, и они станут рассказывать, что было и не было.
   - Говорят, этот метод изобрел ты, - отозвался Царьков.
   - Допустим. Я бандит, а вы менты. Двое зеленых ребят. Они ваще ничего  не
знают.
   - Приди с повинной, и их отпустят.
   - В чем я должен прийти с повинной? В том, что твой  шеф  кинул  меня  на
триста штук?
   Царьков промолчал.
   - Сколько ты стоишь, Яков Михайлович? - спокойно спросил Колун. -  Назови
свою цену, и я заплачу.
   - Я работаю на Россию, а не на продажу.
   - Ты не работаешь на Россию. Ты работаешь на Гришку Молодарчука.  Объясни
мне, чем Гришка лучше меня, и я соглашусь, что ты должен получать деньги  от
него, а не от меня.
   - Что ты ко мне пристал? - спросил Царьков. - Спиридона  не  могут  найти
вторую неделю. Он уехал из города.
   - Ты прекрасно знаешь, что нет, и ты знаешь  почему.  Он  сумасшедший.  У
него отняли все, и он хочет замочить тех, кто это сделал.  Либо  меня,  либо
Сазана, либо ребят с "Зари". Тебе  еще  не  надоело  питаться  пельменями  с
начинкой из собаки?
   Царьков внимательно поглядел на авторитета и ответил:
   - Это лучше, чем есть человечину.
   Когда Царьков вернулся в бревенчатый жарко натопленный дом,  Маша  сидела
на полу у печки и наряжала  куклу  Барби.  Распакованная  коробка  от  куклы
валялась тут же рядом.
   - А дядя сказал, что меня лечили не правильные врачи, - сообщила Маша.  -
И еще он сказал, что отвезет меня далеко-далеко  к  правильным  врачам  и  я
больше не буду болеть.
   Царьков, не отвечая, смотрел на куклу.
   - Дядя добрый, - сказала Маша, - он любит детей.
   Как ни странно, это было правдой. Из оперативных данных Яша Царьков очень
хорошо знал, что Семка Колун действительно любит детей.

***

   Губернатор  не  один  был  облит  потоком  предвыборной  грязи,  внезапно
обрушившейся  с  экранов  телевизоров:  другим  пострадавшим  стал   депутат
областной Думы Семен Колунов.
   Самое  парадоксальное,  что  собственно  рейтинг  Колуна   нисколько   не
пошатнулся. Грязи на него было вылито за  это  время  порядочно,  Молодарчук
дважды публично грозился посадить депутата в тюрьму. Однако  все  избиратели
области очень хорошо знали, что Колунов - бандит, и  никакие  публикации  не
могли к этому факту ни убавить, не прибавить. Как за бандита они за  него  и
голосовали:  для  них  он  был  Робин  Гудом,  человеком  из  самых   низов,
пробившимся  в  мир  комсомольских  детей  и  бывших  партработников,  живым
символом противостояния прогнившей власти. И так получалось странно: Жечкова
за то, что Колун при нем произрос, презирали, а самого Колуна любили.
   Однако, кроме симпатий избирателей, были еще  и  менты,  и  вот  менты-то
получили негласное указание задерживать пацанов  Колуна,  буде  те  перейдут
улицу на красный свет. Не все менты спешили выполнять приказ: слишком  много
их бывших сослуживцев работали на службу безопасности Колунова, но  желавших
выслужиться перед начальством было вполне достаточно, чтобы доставить Колуну
ощутимую изжогу.
   В иное время Колун приказал бы пацанам лечь на дно и не высовываться,  но
в том-то и было дело, что  время  было  горячее:  шла  война  за  наследство
Спиридона, торговые точки  по  всему  левобережью  обратились  в  осажденные
бастионы, и весь  город  обошла  изумительная  по  своей  простоте  история,
приключившаяся с Мишкой Мазой, одним из бригадиров  Колуна.  Мишка  зашел  к
хозяину мебельного магазина, ранее принадлежавшего Спиридону, и  в  довольно
мирных выражениях объявил о смене сеньора.
   - Ах ты от Колуна? - сказал нетрезвый с утра владелец, вытащил  из  ящика
стола пистолет и выпустил в Мишку шесть пуль.
   В менговке владелец магазина  написал  объяснительную  насчет  того,  что
Мишка его рэкетировал, что в общем-то было святой  правдой,  и  был  отпущен
восвояси после личных поздравлений самого Молодарчука.
   Двое ребят Колуна уже парились в СИЗО, Маза лежал на кладбище,  а  личный
телохранитель Колуна, некогда служивший у Коржакова, был арестован  и  вовсе
по идиотскому поводу: милиция  обвинила  его  ни  больше  ни  меньше  как  в
изнасиловании пятидесятилетней бомжихи Петровой, имевшем место в одиннадцать
часов вечера на пустыре близ Сормовской улицы.

***

   Оперативная  группа  во  главе  с  Яковом  Царьковым   накрыла   магазин,
принадлежащий АОЗТ "Искра", в семь часов  вечера.  Царьков  сомневался,  что
"Искра" имеет какое-то отношение к Спиридону,  кроме  очень  опосредованного
(хозяин  "Искры",  толстый  пятидесятилетний  уроженец  Грузии,  ходил   под
"крышей"  отморозка),  но  заместитель  Молодарчука   Станислав   Ковальский
потребовал навестить "Искру", ссылаясь на  оперативные  данные,  и  Царькову
ничего не оставалось, как выполнить распоряжение.
   Для пущей солидности  оперативникам  придали  СОБР,  и  СОБР  устроил  из
магазина яичницу. Спиридона не нашли.  Против  ожиданий,  не  отыскали  даже
оружия, хотя Ковальский заявил, что,  согласно  оперативным  данным,  хозяин
"Искры" хранит часть арсенала Спиридона.
   Яша сидел в подсобке на ящиках с фруктами  и  устало  курил.  В  соседней
комнате ребята из отряда быстрого  реагирования  разбирались  с  продавцами.
Звуки разбирательства были через тонкую стенку слышны очень хорошо.
   Из коридора в подсобку вошел Санька Синицкий и сообщил:
   - Там сгущенку нашли. Просроченную.
   - Мы не сгущенку ищем. А Спиридона, - отозвался Царьков.
   Ему было как-то необыкновенно тошно.
   - Ты посиди здесь, я с хачиком поговорю, - сказал Санька.
   Царьков ничего не ответил. Санька ушел, а Царьков все  так  же  сидел  на
ящиках и курил сигарету за сигаретой. Потом он встал и вышел в коридор.
   Дверь из коридора в директорский кабинет была приоткрыта, и в  щели  были
видны беседующие. Хачик сидел на стуле, а сверху  над  ним  нависал  Санька.
Выглядел хачик плохо. Из носа у него беспрестанно тек томатный сок, и  хачик
все время промакивал его рукавом и всхлипывал.
   - Трэтый раз, - говорил хачик, - трэтый раз за три дня ко мне приходят  и
спрашивают. Пэрвый раз прыходят и спрашивают поддельный водка и  они  увозят
поддельный водка, хотя это не поддельный водка. Вчэра прыходят и  спрашивают
анаша, а у меня нет анаша, и они вместо анаша берут себе ветчину. Трэтый раз
приходят и просят Спиридон.
   Санька наклонился к хачику и  что-то  проговорил,  из  коридора  не  было
слышно его слов.
   - Слюшай, какой Спиридон? - зашелся криком хозяин "Искры". - У  меня  три
ларька, я Спиридона ни разу не видел, мне его бригадир год назад нос разбил,
разве Спиридон придет сюда прятаться? Какой русскый будэт  прятать  ствол  у
мингрел, если мингрел каждый день СОБР навещает?
   Саня  снова  что-то  сказал,  вынул  из-за  пазухи  бумажку  и  отдал  ее
незадачливому кавказцу. Хачик читал несколько минут, шевеля губами.
   - И ныкакой проверка не будэт приходить? - с надеждой спросил хачик.
   - Мы что, больные, что ли? - отозвался Санька.
   - Так пачему нельзя было сразу сказать? - спросил хачик.  -  Зачэм  анаша
искать, а? Зачем тры раза прыходить?
   Яша Царьков вошел в кабинет.
   -  Побеседовал?  -  громко  спросил  он  Саньку.  Тот  как-то   досадливо
поморщился.
   -  Дай-ка  документ,  -  попросил  Царьков  коммерсанта.   Тот   поспешно
повиновался.
   Бумажка, которую Царьков держал в руках, была  украшена  логотипом  главы
администрации    Винницкого    района.    Первая    часть    бумажки    была
повествовательной.  Неизвестный  автор   на   живом   канцелярском   наречии
трогательно описывал будни  милиции,  обреченной  на  бедность,  сирость,  и
техническое отставание,  выражающееся  в  невозможности  догнать  шестисотый
"мерс" авторитета на проржавевшей патрульной "шестерке".
   Вторая часть бумажки предлагала всем коммерсантам  Винницкого  района,  в
целях  защиты  своих  предприятий  от  рэкета  и  добровольного   укрепления
законности, жертвовать некоторую толику  доходов  в  областной  внебюджетный
фонд "Правопорядок", деньги из которого  пойдут  на  материально-техническое
обеспечение сотрудников МВД.
   В заключение на бумажке указывался номер счета в небольшом местном банке,
председатель правления которого был тестем Молодарчука, куда и  предлагалось
перечислять деньги.
   - Очень правыльный документ, - сказал коммерсант, -  какая  мне  разница,
кто меня будэт  оберегать?  Менты  или  бандиты?  Только  что,  нельзя  было
культурно прийти и сказать? Я что, такой глюпый, что ли?
   Царьков молча положил бумагу на стол и вышел из кабинета. Через минуту за
ним выскочил Санька.
   Царьков стоял у входа на склад, неторопливо щелкая  зажигалкой.  Огромный
дуб посреди двора тянул изломанные сучья к небу, и где-то  в  середине  этих
сучьев запуталась большая желтая луна.
   - Ты что, Яша? - спросил Синицкий.
   - Я не понял, Санек. Мы ловим Спиридона или мы ставим "крышу"?
   Саня как-то криво пожал плечами.
   - Яша, - сказал он, - так же не бывает, чтобы везде был сортир, а  ты  бы
сидел посередь  сортира,  весь  белый,  как  рафинад.  А  "БМВ"  на  "козле"
действительно не догонишь.
   Царьков выкинул в снег сигарету, дернул краем рта и  полез  в  патрульный
"уазик". "Ты не работаешь на закон, гы шестеришь на Гришку  Молодарчука",  -
вспомнил он слова Колунова.

Глава 12

   Валерий вернулся в Тарск  во  вторую  неделю  марта  глубоко  под  вечер.
Московское шоссе шло, почитай, мимо самого дома Игоря, и Нестеренко  свернул
на обледеневшую, слегка присыпанную рыжим песком дорогу. Окна  бывшего  дома
Игоря мягко светились, в раскрытых воротах стояла черная "Волга" - служебная
машина Санычева.
   Валерий велел ребятам подождать его в машине и поднялся на крыльцо. Дверь
дома  была  заперта,  и  Валерий  надавил  на  звонок.  Но  звонок,  видимо,
испортился - во всяком случае, Валерий ничего не услышал, и дверь ему  никто
не отворил. Валерий постучал - тоже без толку. Нестеренко вздохнул  и  пошел
вокруг дома по узенькой ледяной  ложбинке,  выдолбленной  падавшей  с  крыши
капелью. Освещенное окно находилось сбоку - это была кухня.  Занавески  были
раздернуты, Виктория Львовна, в белом передничке и черной  юбке,  жарила  на
сковородке курицу. Рядом стоял Санычев и что-то говорил ей.  Нестеренко  уже
поднял руку, чтобы постучать в окно, но тут  Санычев  молча  обнял  женщину,
развернул к себе и  стал  исступленно  целовать,  Виктория  Львовна  сначала
упиралась, а потом заплакала и начала отвечать ему тем же. Нестеренко  стоял
в ночной темноте в полуметре от окна, и глаза женщины,  сияющие  и  грустные
одновременно, глядели, казалось, прямо на него.
   Она держала на весу жирные от курицы  руки  осторожно,  видимо,  опасаясь
запачкать ими костюм  директора,  а  Санычев  опустился  на  колени  и  стал
торопливо развязывать тесемки передника.
   Валерий неслышно отошел от окна. Вернувшись на  дорожку,  он  внимательно
оглянулся: снег на участке лежал еще в  полметра  высотой,  но  оттого,  что
Валерий шел не по снегу, а по ледяной корке вокруг дома, следов его на корке
не осталось.
   - В гостиницу, - коротко приказал Валерий, садясь обратно в джип.
   - Что, перетер с директором, - поинтересова