хатной  скатертью,  мягкие
кресла, такой же, как в приемной, диван, букет на круглой тумбочке, в другом
углу  -  на  такой  же  тумбочке  радиоприемник;  большой  стеклянный  шкаф,
наполненный книгами. Все это создавало ощущение уюта и никак  не  напоминало
скучную казенную обстановку учреждения.
   Три портрета украшали стены: Дзержинский, Горький, Макаренко.
   - Садитесь, - предложил  Решетняк,  а  сам  прошел  и  распахнул  широкое
венецианское окно, через которое сразу же ворвались в комнату медвяный запах
отцветающей акации, гомон веселых, драчливых  воробьев  и  разноголосый  гул
города.
   Прежде чем начать допрос, Решетняку нужно было  просмотреть  и  подписать
несколько срочных документов. Это заняло около получаса.
   Усталость, пережитые волнения, две бессонные ночи  сморили  Валентину,  и
она была в полусне.
   Ее  состояние  не  укрылось  от  Решетняка.  Допрос   снова   приходилось
откладывать. Ему нужно было, чтоб голова Валентины была  совершенно  свежей,
такой свежей, когда можно припомнить малейшие детали; с другой стороны,  ему
хотелось оградить Валентину от постороннего влияния. Как знать, кто и что ей
могут посоветовать. Начнет скрывать, путать,  и  нить  следствия  оборвется.
Задерживать же ее принудительно пока не было оснований. Да  и  это  было  бы
нарушением  закона.  Кроме  того,  он  еще  не  ознакомился  с   полученными
документами, а должен был знать их содержание до допроса.
   Пораздумав, Решетняк пошел на небольшую хитрость.
   - Анечка, - обратился он к вошедшей девушке, - мы  тут  оба  засыпаем.  Я
поеду домой, а вы устройте Валю здесь на диване. Возьмите в дежурке подушку,
чистую наволочку, простыню.
   - Хорошо, Филипп Васильевич, - кивнула Аня.
   - Вы, Валя, спите и, если проснетесь раньше меня, то, пока я  не  приеду,
не уходите Нам обязательно нужно сегодня же поговорить. Если вам  что-нибудь
понадобится, обращайтесь к Ане Колесниковой. Она будет сидеть здесь, за моим
столом, и работать.
   - Хорошо, - уже засыпая, согласилась Валентина.
   Не дождавшись, пока ей принесут подушку, она заснула  сидя,  прикорнув  в
углу большого дивана.
   Она спала беспокойным, тревожным сном, часто вздрагивала, вскрикивала, но
не просыпалась.
   Решетняк внимательно прочел те немногочисленные  бумажки,  которыми  было
начато "Дело об убийстве Ивана Нижника", затем вышел в приемную.
   - Аня, соберите в кабинет лейтенанта Потапова  весь  оперативный  состав.
Всех, кто есть на месте.
   - Слушаюсь, Филипп Васильевич! - Она поднялась. -  Вернулась  оперативная
группа, делавшая обыск в доме номер двадцать девять на улице Воровского.
   - Очень кстати.  Вот  прежде  всего  и  попросите  оперативную  группу  к
Потапову, а потом собирайте всех остальных.
   - Опоздали на двое суток,  товарищ  подполковник,  -  передавая  протокол
обыска и кипу изъятых документов, с сожалением  сказал  лейтенант,  делавший
обыск в квартире Нижника. - Ванька Каин зазнобу куда-то  спровадил.  Обрывок
его записи в мусорном ящике нашли.  Как  раз  оборвано  на  том  месте,  где
говорится, куда он ей наказывал ехать.
   - А кто она, установлено?
   - Зазноба-то? Как же. Постоянная Каинова любовь - Любка-Богомолка. У  нас
в уголовной регистрации есть ее карточка... Последнее время  не  попадалась.
Думали, остепенилась, ан нет. Вещи Нижника мы описали. Вот тут список.
   Решетняк просмотрел изъятые при  обыске  вещи  и  бумаги.  Кроме  обрывка
записки, о которой говорил старший  лейтенант,  при  беглом  осмотре  ничего
интересного не было.
   Небольшой кабинет Потапова быстро заполнился людьми. Одним  из  последних
пришел Гайда. Он вручил Ане несколько листков. Это были последние заключения
экспертов научно-технического отдела.
   - Садитесь, - приказал Решетняк, сам оставаясь стоять.
   Подождав, пока все усядутся, Решетняк деловито заговорил:
   - Несколько приказаний. Лейтенант Потапов остается  за  меня.  Сядете  за
стол Колесниковой, переключите на себя телефоны. Колесникова перейдет в  мой
кабинет и будет систематизировать все поступающие материалы; кроме этого,  у
нее особое задание. Распорядитесь снять с вокзалов и шоссе засады.  Личность
преступника неизвестна,  а  вымыться  и  переодеться  у  него  времени  было
достаточно. Но мотоцикл нужно искать. Гайда и Жуков должны выяснить,  откуда
и когда Ниж-ник взял спортивное  и  рыбачье  снаряжение.  Старший  лейтенант
Семененко будет выяснять происхождение найденных при обыске карт и  займется
розыском  Любки-Богомолки.  Майор  Сомов,  вас  прошу  внимательно   изучить
заключения экспертов и документы, взятые при обысках в Насыпном  переулке  и
на улице Воровского.
   Оперативники разошлись выполнять полученные задания.
   Задержавшись  в  кабинете  Потапова,  подполковник  позвонил   начальнику
краевого управления милиции, потом в прокуратуру. Он докладывал о  том,  что
сделано по раскрытию преступления в Насыпном переулке.
   После этого он стал рассматривать найденную при обыске в  доме  Валентины
Кваши  картину.  На  икону  он  особого  внимания  не  обратил.   Маленькая,
написанная  маслом  картина  ему  очень  нравилась.  На  ней,   как   живые,
переливались под ветром камыши, совсем как на окраине его родной станицы. Он
рассматривал  ее  долго,  внимательно,  с   удовольствием,   совершенно   не
подозревая, что это те самые камыши, которые видны с огорода его, Решетняка,
тетки.
   "Почему спрятана картина? - рассуждал Решетняк. - Может быть,  она  очень
дорогая? Нужно устано-вить. Вряд ли Ванька Каин был убит  из-за  картины,  а
все же надо проверить".
   И Решетняк поехал к художнику Проценко, с которым  не  виделся  несколько
лет.
 
   ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ
   Утром,  после  ухода  Ольги,  Алла  принялась  за   уборку.   Надо   было
подготовиться к семейному торжеству, для которого было  немало  поводов:  ее
четырнадцатилетие, окончание седьмого класса и успех картины отца.
   В первую очередь Алка решила вымыть окно. Стоя на подоконнике и  протирая
стекла, она громко пела. От вчерашних страхов не осталось и  следа  (сегодня
утром они с Ольгой даже подтрунивали над всей историей с Шариком  и  ружьем.
Ольга довольно решительно перевела ее из казаков в обыкновенные паникеры).
   Удивительно, до чего все просто и весело, когда светит солнце и нигде нет
темных теней! Даже не приходит в  голову  мысль  о  том,  что  кто-то  может
прятаться в кухне или в соседней комнате.
   Алла продолжала петь.
   В дверь постучали.
   - Войдите! - крикнула она. - Не заперто. Чьи-то тяжелые шаги  послышались
в прихожей.
   В комнату вошел человек, одетый в милицейскую форму.
   - Здравствуйте, - глуховатым голосом произнес он, вытирая пот с покрытого
оспинками лица. - Это квартира три?
   - Три, - спрыгивая с окна, ответила  Алла.  Она  взволновалась  при  виде
милиционера. Наверное, вчерашняя история не такой уж  пустяк,  если  милиция
начеку.
   Пришедший не торопился начинать разговор. Он  внимательно  вглядывался  в
Алкины синие чуть испуганные глаза, вздернутый маленький  нос,  позолоченный
веснушками,  разлетающиеся  в  разные  стороны  косички.  Затем   милиционер
посмотрел на портреты, висящие на стене, и Алке показалось, что лицо у  него
погрустнело.
   Потом он снова внимательно посмотрел на нее и медленно, раздельно сказал:
   - Ну, здравствуй, Алла Натковна. У Аллы даже  дух  захватило.  Откуда  он
знает ее имя, и почему Натковна? И вдруг она рванулась к нему.
   - Вы? Вы? - От волнения она  глотала  слова  и  не  могла  больше  ничего
произнести. - Вы Решетняк?
   - Да, девочка, - гладя широкой ладонью ее  светловолосую  голову,  сказал
он. - Я и есть Филипп Решетняк.
   Перед ним была  дочь  его  самых  дорогих  друзей  -  Натальи  и  Николая
Гудковых.
   Решетняк видел Аллу несмышленой, едва начавшей говорить малышкой.  Сейчас
он внимательно и грустно всматривался в задорное лицо девочки.
   - До чего же ты похожа на свою мать! Ты и впрямь не  Алла  Николаевна,  а
настоящая Алла Натковна.
   Решетняк был последним, кто видел в живых родителей Аллы, и  он  стал  ей
рассказывать о том, как все это было.
 
   Больше двух недель отряд Николая Гудкова не мог оторваться от противника.
Эсэсовская горно-альпийская дивизия "Эдельвейс" стягивала кольцо окружения.
   "Одержимый казак"  -  так  называли  эсэсовцы  Николая  Гудкова  медленно
отходил в глубь Скалистого хребта. Партизаны то обрушивали на головы  егерей
многопудовые лавины камней и снега, то, начав демонстративный отход,  косили
цепи противника внезапным шквальным  огнем  пулеметов  и  ротных  минометов.
Время от времени ему помогали прилетавшие из-за  перевала  штурмовики.  Будь
фашистов хотя бы в два раза меньше, Гудков наверняка прорвался бы  к  своим.
Но их было очень много, и волей-неволей отряд отступал.
   Пока в руках партизан находилось несколько  горных  полян,  почти  каждую
ночь из-за перевала к ним добирались  легкие  маленькие  самолеты  из  полка
ночных бомбардировщиков. Они  доставляли  боеприпасы,  продукты  и  забирали
тяжелораненых. Легкораненые, наскоро перевязавшись,  возвращались  в  строй.
Это стало боевой традицией отряда.
   Но  вот  осталась  одна-единственная  посадочная   площадка   -   большое
плоскогорье, с которого ветер начисто смел снег.
   На рассвете работающая на рации Наталья приняла шифровку. Штаб  фронта  и
Северо-Кавказский  штаб  партизанского  движения   приказывали   Гудкову   в
ближайшую ночь начать эвакуацию отряда на самолетах через линию фронта.
   Приказ был категорический. Но Гудков знал, что  если  он  в  течение  дня
сумеет найти другой выход, то приказ  будет  отменен.  Дело  в  том,  что  с
простреливаемой противником посадочной площадки за одну  ночь  вывезти  всех
было невозможно Если же вывезут значительную  часть  отряда,  то  оставшиеся
будут обречены на гибель.  Кроме  того,  было  известно,  что  фронт  должен
вот-вот начать наступление на Кубань  и  тогда  особенно  понадобятся  удары
партизан по тылам и коммуникациям врага.
 
   Надо было попытаться найти путь сквозь Скалистый хребет, выйти к Главному
Кавказскому хребту и провести отряд в район озера Рица. Оттуда можно было бы
снова спуститься в лесные дебри предгорий, а если понадобится, то и дальше -
в степи, в джунгли кубанских плавней, которые так хорошо знал Гудков.
   Начальник разведки  Решетняк  с  небольшой  группой  наиболее  выносливых
партизан ушел искать проход на Рицу.
   Гудков был уверен, что путь сквозь скалы будет найден, и начал готовиться
к прорыву.
   Ему  удалось  связаться  с  отрядом  "Бати",   действовавшим   внизу,   в
предгорьях, за спиной егерей "Эдельвейса".
   "Батя" обещал вечером нанести отвлекающий удар по эсэсовцам, чтобы помочь
Гудкову оторваться от преследования.
   С середины дня Гудков начал будоражить противника  внезапными  короткими,
но яростными контратаками. Затемно возвратились разведчики - всего  трое  из
семи. У Решетняка автоматной очередью были перс-биты обе ноги.
   Партизаны вынесли его на себе. Они тащили своего командира  на  трофейной
плащ-палатке по обледенелым, нависшим над пропастями тропам.
   Несмотря на тяжелое ранение,  Решетняк  нашел  в  себе  силы  и  подробно
доложил о результатах разведки: район Рица в руках врага, его захватили  все
те же егеря дивизии "Эдельвейс".
   Оставалось одно - эвакуация самолетами.
   Гудков отдал приказ. Первыми отправлялись раненые и захваченный  утром  в
плен штабной немецкий офицер.
   Сам Гудков заявил, что он полетит последним и  будет  возглавлять  группу
прикрытия. В ней он оставлял лишь добровольцев, понимая, что  мало  кому  из
этой группы посчастливится выжить.
   Добровольцев  было  немало.  Трусы  в  отряде  "одержимого   казака"   не
задерживались.
   В одной из дневных стычек была ранена Наталья. Разрывная пуля  раздробила
ей кисть левой руки.
   Отрядный  фельдшер  вовремя  наложил  жгут,   остановил   кровь,   сделал
перевязку.  Несмотря  на  это,  Наталье  стало  плохо.  Ранение  было  очень
болезненным. Фельдшер то и дело давал таблетки морфия.
   Сесть в  самолет  Наталья  категорически  отказалась,  заявив,  что  либо
полетит с мужем, либо не полетит совсем. Ее уговаривали, но она так  яростно
отругивалась, что в конце концов ее оставили в покое.
   Уговаривали ее все, кроме самого Гудкова.
   Они прожили друг с другом душа в душу около пятнадцати лет. И  сейчас  по
молчаливому уговору приняли решение или пробиться вместе, или погибнуть.
   Ординарец Гудкова, неразговорчивый  адыгеец  Ахмет  Чуноков,  раненный  в
голову, тоже сказал, что остается с командиром.
   После полуночи раздалось знакомое гудение самолетов. Им начали  сигналить
электрическими  фонарями.  Две  маленькие  машины  из  фанеры   и   парусины
одновременно сели на безукоризненно ровную площадку альпийского луга.
   - Принимаю груз, партизаны, - раздался хорошо  знакомый  им  голос,  лишь
заглохли выхлопы моторов. - Живей, живей, хлопцы! Сегодня всю ночь летать.
   Это был командир звена, пятидесятилетний летчик  майор  Лавров,  один  из
немногочисленных мужчин, служивших в полку ночных  бомбардировщиков.  В  его
звене, кроме него самого, были две молодые  летчицы,  студентки  Московского
университета. Обеих звали Клавами. Одна - маленькая,  толстая,  черная,  как
жук, а вторая - высокая, стройная, с белокурыми волосами и  ясными  голубыми
глазами. Их так и звали: Клава Черная и Клава Белая.
   Вот эта-то тройка и  поддерживала  непрерывную  связь  отряда  Гудкова  с
Большой землей.
   Лавров тяжело вылез из машины. Прикрыв огонь рукой, он зажег  папиросу  и
жадно затянулся. Выпрыгнувшая из второго самолета Клава Белая  стала  с  ним
рядом.
   - Где же Жук? - опросил, подходя к летчикам, Гудков, наблюдавший за  тем,
как партизаны поспешно вытаскивают из машин тяжелые плоские ящики. -  Что-то
она сегодня долго не летит.
   Клава Белая  неожиданно  всхлипнула,  а  Лавров  еще  яростней  затянулся
табачным дымом и отвернулся. Гудков понял, что Черная Клава уже  никогда  не
прилетит. К машине Лаврова подвели пленного офицера.
   Лаврову не сто душе был этот пассажир. Особенно после того,  как  на  его
глазах объятая пламенем машина хохотушки Клавы со  всего  маху  врезалась  в
вершину какого-то безымянного каменного пика.
   Правда, Лавров ничем  не  выказал  своего  неудо-вольствия.  Он  лишь  не
удержался от искушения и ткнул гитлеровца под ребра пудовым  кулаком,  когда
тот, извиваясь, словно уж, попытался воспротивиться посадке в самолет.
   Самолет был рассчитан на трех пассажиров. Один должен был  лежать  в  его
хвостовой части, а двое других  садились  друг  против  друга  в  маленькой,
тесной кабине.
   Лавров широкими шагами прошел из конца в конец посадочную площадку. Потом
обошел  вокруг  машины,  внимательно  оглядывая  ее.  Наконец  забрался   на
плоскость, посмотрел приборы, покопался в моторе и подошел  к  лежащему  под
кустом Решетняку, который распоряжался погрузкой раненых.
   -  Давайте  еще  трех  легкораненых,  товарищ  командир,   -   решительно
проговорил он. - Вывезу  двух  на  плоскостях,  третьего  втисну  в  кабину.
Выполню за Клаву задание.
   То, что он предлагал, было очень рискованно. На перегруженной  до  отказа
машине надо было преодолеть один из перевалов Кавказского хребта.
   Кроме звена Лаврова, послать к  Гудкову  было  некого.  Авиационный  полк
выполнял боевое задание. Тяжелые бомбардировщики, истребители  и  штурмовики
помочь не могли: им не сесть на такой маленькой посадочной площадке.
   В последнее время отряд Гудкова поредел,  но  вывезти  за  ночь  на  двух
маленьких машинах всех партизан все же было трудно. Надо было рисковать.
   Втиснулся в кабину еще  один  раненый  партизан.  Двое  других  стали  на
крылья. Повернувшись спиной к  пропеллеру,  они  спрятали  головы  в  кабине
летчика. Ремнями и веревками их накрепко привязали к стойкам и растяжкам.
   Натужно ревя, самолет медленно покатился по площадке. Он набирал скорость
почти незаметно, и наблюдавший за взлетом Решетняк  заволновался  -  впереди
огромная пропасть. Когда до пропасти осталось метров десять, самолет наконец
оторвался от земли, и стал набирать высоту.
   Через пятьдесят минут с Адлеровского аэродрома открытым текстом  передали
по радио, что Лавров благополучно приземлился и сразу  же  вылетел  обратно.
Клава Белая в этот момент уже садилась на партизанский аэродром.
   Она тоже хотела взять трех человек сверх нормы,  но  вовремя  прилетевший
Лавров не разрешил ей этого. Он боялся, что Клава для такого трудного полета
недостаточно опытна.
   За ночь они сделали несколько рейсов.
   К четырем утра положение партизан стало  катастрофическим.  Возглавляемая
Гудковым группа прикрытия была оттеснена к самой поляне. Над плоскогорьем то
и дело злыми шмелями  пролетали  пули.  Когда  егеря  поднимались  в  атаку,
Решетняк мог уже разобрать их крики.
   Вся группа прикрытия состояла теперь из расчетов двух станковых пулеметов
и четырех автоматчиков, Остальные были или убиты, или ранены.
   Услышав шум садящегося самолета, Гудков и Наталья прибежали на поляну.
   Прилетела одна Клава Белая.
   Она выпрыгнула из машины и в голос заплакала.
   - Что? - односложно спросил Гудков.
   - Лавров... Вместе с вашими... - и заплакала еще громче.
   Понимая, что каждая минута на счету, Гудков приказал начать погрузку.
   В хвосте самолета положили партизана,  раненного  в  живот.  Решетняка  и
командира второго взвода с висящей, как плеть, правой рукой  и  перевязанной
головой усадили в кабину.
   - Давайте двух на плоскости, - решительно сказала Клава.
   Теперь все звено состояло из нее одной, и она сама, на свой риск и страх,
могла принимать решения.
   -  Фельдшер,  на  крыло!  -  скомандовал  Гудков  и  обернулся  к  своему
неразлучному ординарцу: - Ахмет!
   - Нет, - спокойно отозвался адыгеец, - Ахмет мэсто знает.  Гдэ  командыр,
Ахмэт тоже там.
   Показывая, что разговор на эту тему совершенно  излишен,  ординарец  стал
прощаться с Решетняком.
   На  втором  крыле,  по  приказу  Гудкова,  стал  один   из   легкораненых
автоматчиков группы прикрытия.
   - До свидания, Филипп, завтра разыщу тебя в госпитале, - и  Гудков  хотел
сказать еще что-то, но в это время внизу замолчал один из пулеметов. Наскоро
попрощавшись с Решетняком, Клавой и улетающими партизанами,  он  бросился  к
своей группе, на ходу вставляя запал в вытащенную из сумки гранату. Держа  в
обеих руках по гранате, вдогонку за ним бежал Ахмет.
   Наталья задержалась. Она нагнулась к Решетняку  и  несколько  раз  крепко
поцеловала его в губы.
   - Прощай, Филипп, - прошептала она, - Алку мою... За меня...  За  Колю...
поцелуй... Грише Проценко передашь, ему ее поручаю...
   - Да что ты, Натка, - попытался было успокоить ее  Решетняк,  -  прилетит
еще раз Клава...
   - Поздно, Филипп, - ответила она, - хоть бы вы успели улететь.
   Она помолчала и вдруг, вздохнув, проговорила:
   - Эх, утром пистолет, когда ранили, в пропасть уронила, а другого нет.
   Решетняк,  не  задумываясь,  расстегнул  плохо  слушающимися   замерзшими
пальцами кобуру и протянул Натке свой маузер.
   При любых других обстоятельствах он ни за что бы не  расстался  со  своим
маузером. В его рукоятку была вделана золотая пластинка с надписью: "Филиппу
Решетняку  за  отвагу  в  борьбе  с  бандитизмом  от  председателя  ОГПУ  Ф.
Дзержинского 10. 1. 26 г."
   Где-то совсем рядом загрохотали разрывы гранат и сразу же вслед  за  этим
вновь заработал замолкший было второй пулемет.
   С трудом оторвавшись от Решетняка, Наталья поцеловала  сидящего  рядом  с
ним командира взвода, фельдшера, уже привязанного к  крылу,  и  автоматчика,
которого еще привязывали. Потом она обнялась  с  Клавой,  отошла  немного  в
сторону и взволнованным, прерывающимся  от  подступающего  к  горлу  рыдания
голосом  крикнула,  размахивая  вместо  платка  зажатым  в   руке   маузером
Решетняка:
   -  Привет  всем  на  Б