воды,  ажурную  вышку  водной
станции, нарядные  разноцветные  лодки,  белые,  вновь  отстроенные  домики.
Землечерпалки Выкачали ил и мусор. Там уже нет "черной воды".
   Наступал на болото и город. Он строился, рос, расширялся. На  высохших  и
засыпанных щебнем отмелях возникали улицы.  Только  их  названия  продолжали
напоминать о том, что тут когда-то было топкое болото: Карасунская,  Казачья
дамба,  Карасунский  канал,  Карасунская  набережная,  переулки   Камышовый,
Болотный,  Старо-Кубанский.  Но  среди  этих   переулков   затерялся   самый
коротенький - всего лишь  в  два  квартала  -  Насыпной.  Плохо  накатанная,
поросшая бурьяном дорога, пробежав мимо последнего дома, упирается в зеленую
стену камыша.
   Сюда, к Насыпному переулку, землечерпалки подойдут еще не скоро,  и  пока
здесь все по-прежнему.  Покачивают  пышными  султанами  камыши,  рассыпаются
трелями лягушки, терпко пахнет болотной гнилью.
   ...Ровно в восемь вечера милиционер Степенко принял пост. До утра на него
была  возложена  обязанность  оберегать  общественный  порядок  в   Насыпном
переулке и прилегающем к нему квартале улицы Казачья дамба. Дальше начинался
пост соседа - Прибытько.
   Медленной походкой человека, хорошо знающего, что торопиться  некуда,  до
утра времени много, Степенко обходил участок. Он дежурил здесь несколько лет
подряд и был знаком со всеми обитателями этого маленького, тихого переулка.
   Стайкой пробежали  ребятишки,  возвращавшиеся  из  Дворца  пионеров.  Они
поздоровались веселым, разноголосым, писклявым хором.
   - Здравствуйте, товарищ  Степенко!..  Добрый  вечер,  дядя  милиционер!..
Спокойной ночи!
   - Добре, хлопцы! Добре, дивчата! - добродушно отозвался Степенко. - Всего
наикращего и приятных снов!
   Только стихли ребячьи голоса, как  в  конце  переулка  показалась  полная
фигура немолодой женщины, чуть прихрамывающей на левую ногу. Степенко  пошел
ей навстречу и, не доходя трех шагов, взял под козырек.
   - Здравствуй, Степан Иваныч,  -  низким  контральто  проговорила  она.  -
Сегодня говорила в райсовете. Завтра поставят фонарь.
   Это была старейшая работница Маргаринового комбината,  депутат  районного
совета Волощук. Она жила в домике над самым Карасуном. Степенко проводил  ее
до калитки и успел поговорить о том, что  хорошо  бы  еще  огородить  топкий
берег Карасуна. Он спросил, сильно  ли  болит  нога,  -  у  Волощук  недавно
открылась полученная на войне рана.
   Переулок надолго затих. Один за другим начали гаснуть огни в окнах.
   Потом снова вдруг стало оживленно. То тут, то  там  смех,  разговоры.  На
Маслозаводе и Маргариновом ком-бинате кончилась ночная смена. Это  совпадало
с концом спектаклей в театрах и последних сеансов в кино.
   И снова тишина, нарушаемая лишь редкими вскриками какой-то ночной  птицы,
кружащейся над зарослями камышей.
   Тесно прижавшись друг к другу, прошли молодая девушка в  белом  платье  и
высокий парень в накинутом на плечи светло-сером пиджаке.
   - Дядя Степа, иди отдыхай, - засмеялась девушка, - смена пришла.
   - А что? Конечно, - пробасил парень, опускаясь на лавочку около одной  из
хат, - все будет в порядке.
   - "В порядке, в порядке"! - проворчал Степенко. - Несерьезный ты человек,
Соловьев! Завтра, чай, рабочий день. Тебе - на завод, Катерине - в техникум,
а вы тут опять до свету тары-бары!
   Парень хотел что-то возразить или оправдаться,  но  со  стороны  Казачьей
дамбы неожиданно донеслось разухабистое  пение,  и  Степенко,  махнув  рукой
влюбленным, быстро пошел навстречу идущему  нетвердой  походкой  человеку  в
брезентовой робе. Он ничего не говорил поющему, не останавливал его, а лишь,
наполовину закрыв ладонью рот, выразительно покашлял.
   - А! "Моя милиция меня бере... ж... жет!" - перестав  петь  и  добродушно
улыбаясь, продекламировал человек в брезентовой робе. - Степану Иванычу!  До
утра загораешь? У меня мерзавчик имеется. Может, выпьем для равновесия?
   - Не полагается на дежурстве, - сухо  отказался  Степенко,  -  да  и  вам
достаточно, Борис Васильевич. До дому пора, и петь уже поздно. Спят люди.
   - До дому так до дому, - покладисто согласился пьяный. - Можно и не петь.
Я с именин шагаю.
   - Что-то больно часто по гостям  стали  хаживать,  Борис  Васильевич.  То
именины, то крестины, то свадьба, то поминки.
   Переулок спал. Свет пробивался лишь  через  закрытые  ставни  дома  номер
одиннадцать.
   "Что-то Кваша засиделась, - подумал  Степенко.  -  А  может,  заснула  да
забыла свет погасить".
   Степенко поднялся вверх по переулку. На углу Насыпного  и  улицы  Казачья
дамба на крылечке магазина рядом с  ночным  сторожем  уже  сидел  милиционер
соседнего поста Прибытько.
   У Степенко и у Прибытько  посты  были  тихие,  спокойные.  Вот  уже  года
три-четыре, как самыми крупными  нарушителями  считались  Борис  Васильевич,
любящий в подпитии спеть  истошным  голосом  какой-нибудь  сердцещипательный
романс, да живущие на участке Прибытько супруги Зубавины, которые по очереди
ревновали друг друга, ссорились очень громко и обязательно на улице.  В  это
же дежурство все было в порядке: Зубавин  ушел  в  ночь  на  работу,  Бориса
Васильевича удалось вовремя перехватить и направить домой.
   Двое милиционеров и сторож вели неторопливый  разговор.  Собственно,  все
трое знали друг друга давно, говорить было не о чем, а  так  перебрасывались
незначительными фразами, чтобы не уснуть и чтобы ночь шла побыстрее.
   Старик сторож завел какую-то казачью бывальщину,  которой,  казалось,  не
будет конца. Вдруг со стороны Насыпного донеслись два выстрела.
   Расстегивая на бегу кобуры, милиционеры бросились вниз, к Карасуну.
   В переулке раздался еще один выстрел и сразу же испуганный женский крик.
   Женщина кричала где-то на самом берегу  болота,  и  милиционеры  побежали
туда.
   Кричала та самая Катя, которой какой-нибудь час назад Степенко  советовал
не засиживаться на улице, так как завтра ей нужно идти в техникум.
   Растерянная и перепуганная, она кружилась вокруг согнувшегося в  какой-то
неестественной позе Соловьева.
   Степенко посветил фонариком. Лицо Соловьева было искажено, он прижимал  к
груди укутанную в пиджак руку. На светлой материи расплывалось темное пятно.
Степенко быстро снял с его руки пиджак. Чуть  выше  кисти  фонтанчиком  била
кровь. Пуля перебила вену.
   - Прибытько,  клади  жгут!  Изойдет  парень  кровью!  Прибытько  выдернул
брючный ремень и начал стягивать руку выше раны.
   Соловьев заговорил, превозмогая боль.
   - Ловите, в Карасун  побежал.  Вон  из  той  хаты  выскочил.  Сперва  там
стрельба была. Я вижу - бежит. Хотел перехватить, а он в меня.
   Оставив с раненым Прибытько, Степенко побежал к берегу болота.  Но  делал
он это лишь для очистки совести. Не только ночью, но и  днем  в  карасунских
камышах мог спрятаться полк.  За  то  время,  пока  они  добежали  до  места
происшествия, пока возились с раненым, преступник мог уйти далеко.  Впрочем,
уйти он мог только в том случае,  если  знал  коварные  лабиринты  Карасуна,
ежели нет, то, не пробежав и трех шагов, он должен был провалиться в  липкую
трясину и захлебнуться.
   Степенко зажег фонарь. Похожая на густой мазут грязь уже затянула  следы.
Как ни в чем не бывало чуть шуршала стена камыша. Лишь  вдалеке  все  та  же
ночная птица кричала часто и тревожно.
   Лезть в карасунские камыши было опасно и бессмысленно. Степенко  вернулся
обратно.
   Несколько проснувшихся жителей переулка увели раненого  Соловьева  в  дом
Волощук.  Оправившаяся  от  испуга  Катя  хлопотала  вокруг  него.  Люди  же
броси-лись к дому Валентины Пахомовны Кваши, из кото-рого выскочил  человек,
ранивший Соловьева, и где до этого раздались два выстрела.
   Однако подоспевший Степенко не позволил никому зайти даже во двор дома.
   - Тут как бы не пришлось собаку вызывать, - пояснил он попытавшейся  было
протестовать Волощук, - следы затопчут. -  Он  обернулся  к  стоящему  рядом
Прибытько: - Стой тут и никого не пускай, а я в хату зайду.
   - Да там никого не должно быть! -  уже  вслед  ему  крикнула  Волощук.  -
Валентина в станицу уехала!
   Двери в доме были распахнуты настежь. Степенко вошел в небольшие сенцы, а
из них - в единственную комнату хаты.
   Раньше Степенко раза два  бывал  в  доме  Валентины  Кваши  по  различным
служебным  надобностям.  Он   знал,   что   хозяйка   хаты   не   отличается
аккуратностью. Сейчас же в комнате царила такая мерзость запустения, которая
была необычна даже для неряшливой Кваши. Но Степенко было не до порядка.  Он
увидел неподвижную человеческую фигуру.
   Человек лежал животом на подоконнике. Голова  его  через  раскрытую  раму
высовывалась на улицу. Видимо, он хотел или выпрыгнуть в окно,  или  позвать
на помощь.
   Степенко подошел ближе. Коротко  подстриженный  затылок  человека  был  в
крови.
   За три года пребывания на фронте Степенко насмотрелся на самые  различные
ранения и неплохо разбирался в них. Не было сомнения, что  человек,  лежащий
на подоконнике, мертв и ни в какой помощи уже не нуждается.
   Ни к чему не притрагиваясь, Степенко быстро вышел из хаты.
   В подъезде того самого магазина, на пороге которого они только что  мирно
беседовали втроем, был телефон-автомат.
   Степенко слишком давно служил в милиции,  чтобы  не  понять,  что  силами
только своего отделения они ничего не сделают и приезд на место дежурного по
отделению ничего не изменит. А  так  как  была  дорога  каждая  секунда,  он
решительно  набрал  номер  оперативного  дежурного  по  краевому  управлению
уголовного розыска.
   ...Три  совершенно  одинаковые  "Победы"  свернули  с  Казачьей  дамбы  в
Насыпной переулок и остановились около собравшейся кучки людей.
   Из передней машины с чемоданчиком в  руке  вышел  подполковник  Решетняк.
Степенко подлетел было к нему с докладом, но тот его остановил:
   -  Ясно,  ясно,  сержант.  Разберемся   на   месте.   Здравствуй,   Мария
Ксенофонтовна, - поздоровался он с Волощук.  -  Возьми  еще  кого-нибудь  из
соседей по своему усмотрению и пойдем с нами. Нужны двое понятых.
   С заднего сиденья той же  машины,  на  которой  приехал  Решетняк,  вышел
молодой человек в милицейской форме с  сержантскими  нашивками  на  погонах.
Вслед за ним, нетерпеливо повизгивая, выпрыгнула огромная овчарка.
   - Кречет, лежать! - вполголоса приказал сержант.
   Пес послушно улегся у его ног.  По  тому,  как  Кречет  нервно  перебирал
мускулистыми лапами и прерывисто дышал, можно было определить,  что  ему  не
терпится приступить к делу.
   Из двух других машин вышли люди. Один из  них,  немолодой,  с  небольшими
седыми усами, был одет в  военный  китель  без  погон.  Он  держал  в  руках
чемоданчик. Это был судебно-медицинский эксперт. Он сразу же прошел  в  дом.
Все остальные, одетые в обыкновенные штатские костюмы, молча курили,  ожидая
приказаний Решетняка.
   Решетняк же, не входя в дом, расспрашивал о случившемся. Ни Степенко,  ни
тем более соседи ничего объяснить не могли. Они слышали выстрелы  и  только.
Катя с перепугу ничего не заметила. И лишь раненый Соловьев, перед  тем  как
сесть в подошедшую за ним санитарную машину, сообщил  кое-что  существенное.
Да и то очень мало.
   - Он, товарищ подполковник,  либо  борец,  либо  грузчик.  Очень  сильный
человек. Я его ухватил повыше локтя - мускулы железные. Одет  он  в  светлые
брюки и шелковую рубашку, - оправдывающимся тоном Соловьев добавил:  -  Кабы
не рубаха, я б его не выпустил. А то шелк скользкий,  а  тут  он  из  нагана
полоснул. Ну, я и отпустил руку.
   - Ничего, товарищ Соловьев, - успокоил его Решетняк, - бандит от  нас  не
уйдет. Найдем. А вы молодцом держались. Храбро. Спасибо вам.
   Решетняк подозвал к себе  оперативников  и,  отойдя  с  ними  в  сторону,
вполголоса распорядился:
   -  Младший  лейтенант  Гайда  останется  со  мной.  Капитан  Гусев  -  на
пассажирский вокзал. Лейтенант Хвощ - па станцию Краснодар-второй.  Старшина
Трофимов - на пристань.  Остальные  -  патрулировать  улицы,  прилегающие  к
Карасуну. Задача - найти и задержать человека, измазанного в болотной грязи.
Пробежав по Карасуну, преступник измажет не только ботинки, а будет  обляпан
грязью по горло. Выполняйте. Далеко он уйти не мог.
   Оперативники бегом бросились к  машинам.  Две  "Победы"  на  полном  ходу
взлетели на пригорок и свернули на Казачью дамбу, одна влево, другая вправо.
Третья машина могла понадобиться подполковнику и осталась на месте.
   - Гайда, - обратился Решетняк к оставшемуся с ним оперативнику, - найдите
ближайший телефон. Позвоните  моему  помощнику  лейтенанту  Потапову,  пусть
вышлет еще одну оперативную группу - на  шоссейные  дороги.  Задача  та  же:
задержать  человека  в  измазанном  грязью  костюме.  Правда,   он   мог   и
переодеться, но никаких других примет у нас пока нет.
   Гайда бегом побежал к магазину, где был телефон. Решетняк же обратился  к
сержанту:
   - Будем пускать Кречета?
   - Надо, товарищ подполковник. Вообще-то по воде собака след не берет.  Но
ведь это Кречет. Потом, если собаку берут на дело и не пускают по следу, это
ее портит. - И он повторил: - А это ведь Кречет.
   - Добро. Пошли в дом, - распорядился Решетняк. Сержант,  ведя  на  поводу
Кречета, вошел первым и, остановившись у калитки, стал следить, чтобы  никто
не шел по дорожке. Затем он попросил всех задержаться у крыльца  и  зашел  с
Кречетом в дом.
 
   Медицинский эксперт уже закончил осмотр трупа и, сидя  за  столом,  писал
заключение.
   - Есть какие-нибудь следы преступления, доктор? - спросил сержант.
   - Правый рукав убитого разорван. Очевидно,  была  борьба.  В  руке  зажат
обрывок какой-то бумаги, - ответил эксперт, продолжая писать.
   - Не много, - вздохнул сержант. Убитый был оставлен в той самой  позе,  в
какой его обнаружил Степенко. Пока  не  будет  произведен  самый  тщательный
осмотр места происшествия, не сделаны фотографии, его никто  не  имел  права
тронуть. Сержант подвел собаку к трупу, дал ей понюхать разорванный рукав  и
зажатую в уже окостеневшей руке небольшую полоску бумаги.
   Кречет несколько мгновений кружился по комнате, нюхая то стол, то стулья,
то разбросанные по полу окурки.
   - След, Кречет! След! - настойчиво повторял сержант.
   Неожиданно пес застыл на месте. Он долго вынюхивал одну из досок  пола  и
вдруг, разразившись звонким, победным лаем бросился к двери. Сержант  крепче
ухватил повод. Собака взяла след.
   Прижав к голове уши, Кречет пробежал мимо ожидавших у крыльца  Решетняка,
Степенко и понятых, Расстегнув кобуру и положив руку на  пистолет,  за  ним,
еле поспевая, бежал сержант.
   - Прибытько, - скомандовал Решетняк, - поддерживайте преследование!
   Прибытько присоединился к вожатому собаки.
   Выйдя на улицу, Решетняк стал смотреть им вслед. Уже рассвело, и ему было
хорошо видно, что происходит на Карасуне.
   Добежав до берега болота, Кречет довольно  долго  метался  из  стороны  в
сторону, нюхая землю и время от времени досадливо лая.
   Вдруг он поднял голову и опять залаял,  совсем  так,  как  только  что  в
комнате, когда он впервые взял след.
   Разбрызгивая в разные стороны воду и  жидкую  грязь,  Кречет  бросился  в
камыши.
   Милиционеры, вытащив пистолеты,  двинулись  за  собакой.  Лай  постепенно
удалялся и наконец затих.
   Поставив у калитки вместо Прибытько  шофера  и  приказав  ему  никого  не
пускать, Решетняк вместе с понятыми вошел в комнату.
   - Товарищи, прошу вас некоторое  время  посидеть  у  стола  и  ничего  не
трогать, - попросил Решетняк.
   Понятые, зябко поеживаясь, прошли к столу, Степенко остановился у  двери.
Подполковник нагнулся над убитым.
   - Фью! - присвистнул он.  -  Старый  знакомый.  Доктор,  вы  не  опознали
убитого? Вы ведь с ним тоже не раз встречались.
   - Как  же,  Филипп  Васильевич,  -  отозвался  эксперт,  -  Ванька  Каин.
Классическим прохвостом был покойник. Каин для него очень  мягкое  прозвище.
Кто-нибудь из своих ухлопал.
   - Да, по всей видимости, - согласился Решетняк с предположением доктора и
углубился в чтение его заключения об осмотре трупа.
   - Ну, что  там,  Филипп  Васильевич?  -  не  выдержав  долгого  молчания,
спросила Волощук.
   Она знала Решетняка еще молоденьким комсомольцем. В двадцать девятом году
они вместе проводили раскулачивание  и  организовывали  колхоз  в  одной  из
небольших станиц на Тамани. В Великую Отечественную войну  оба  партизанили.
Правда, в разных отрядах:
   Решетняк у Николая Гудкова, а Волощук у прославленного "Бати" - Игнатова.
Но встречаться приходилось. Одно время отряды  действовали  по  соседству  и
провели несколько совместных боевых операций.
   Волощук всегда называла Решетняка по имени - Филипп. Сейчас же, видя, как
он твердо отдает распоряжения и уверенно разбирается во всей этой непонятной
и страшной истории, она невольно перешла на "вы" и впервые назвала Решетняка
по имени-отчеству.
   - Чей  это  дом,  Мария  Ксенофонтовна?  -  вопросом  на  вопрос  ответил
Решетняк.
   Волощук начала неторопливо рассказывать.
   - Хозяйку этой хаты Вальку, то есть Валентину, я знаю почитай с рождения.
Сейчас ей лет двадцать пять. Девичья ее фамилия Самойленко. Отец ее  работал
со мной. Да, может, вам это и ни к чему? - неожиданно прервала она рассказ.
   - Нет, нет, прошу вас, рассказывайте  как  можно  подробнее,  -  попросил
Решетняк. - А потом уже приступим к обыску. Садитесь,  Гайда,  -  кивнул  он
вошедшему и вытянувшемуся у двери лейтенанту. -  И  вы  садитесь,  Степенко.
Продолжай, Мария Ксенофонтовна.
   - Так вот, Самойленко работал со  мной  в  одном  цеху.  Был  он  человек
работящий, очень тихий и безответный. Жена же его Анна, Валентинина мать, та
из горлохватов. Где он ее откопал, не знаю, но личность была не из приятных.
Работать она не работала, зато любила похвастать,  что  зарабатывает  больше
мужа.
   - Чем же? - перебил Решетняк.
   - Да чем придется. То из станицы мешок семечек привезет, пережарит да  на
углу стаканами  распродает.  То  на  толчке  старьем  каким-нибудь  торгует.
Самойленко умер, когда Валентине было лет пять. Ну, мать-то, видать,  ее  на
свой манер воспитала.
   - Мать сейчас жива? - снова перебил Решетняк.
   - Нет. Ее во время фашистской оккупации гитлеровец застрелил.  -  Волощук
кивнула на второго понятого: - Вон Кузьма Алексеич это лучше знает.
   Понятой, не дожидаясь вопросов, быстро-быстро зачастил, как будто боялся,
что его перебьют;
   - Как раз перед приходом фашистов я  ногу  сломал,  оттого  и  остался  в
городе.  Самойличиха-то  гитлеровцев  как  родных   встретила.   Разоделась,
расфуфырилась, как на именины. Пошел  слушок,  что  она  фашистской  полиции
наших людей выдает. Ну, там кто  из  коммунистов  или  комсомольцев,  кто  в
городе остался, кто в райсовете работал или раненого красноармейца  спрятал.
Слух тот, видать, был справедлив, потому что Самойлиха в дом всякое  барахло
тянет и тянет, а ни полиция, ни гитлеровцы  не  препятствуют.  Когда  у  нас
облавы бывали, фашисты партизан искали, ее дом обходили.
   - За что же се застрелили?
   - Да тут вишь как получилось. На углу нашего переулка  и  Казачьей  дамбы
домик такой аккуратный, кирпичный стоит. Может, заметили? Так  в  этом  доме
жил какой-то офицер, не то из полиции, не то из  гестапо.  Самойлиха  с  ним
дружбу водила. То ли она через него наших людей выдавала, то ли у ней с  ним
любовь была. Скорей всего, и то и  другое.  Словом,  она  к  нему  частенько
хаживала. Так вот он ее  и  застрелил.  Хозяйка  этого  дома  говорила,  что
Самойлиха украла у него какую-то картинку и не хотела отдать,  а  тот  ее  в
сердцах и укокошил.
   - Как фамилия той женщины, что рассказывала это?
   - Фамилия ее была Кальницкая, - вмешалась Волощук, - ее уже в живых  нет,
но верить ей можно. Она зря никого оговаривать  бы  не  стала,  тем  паче  в
воровстве обвинять.
   - Насчет воровства, пожалуй, точно, - зачастил, как  пулемет,  гово