Каин, оказывается, украл вместе
с "Тремя мушкетерами" одно письмо Натальи, а в нем...
   Решетняк не дал ему докончить:
   - Если ты говоришь о шифрованном письме и ключе к шифру, то их взял я,  а
не Ванька Каин.
   - То есть как? - изумился Проценко.
   - Сейчас, сейчас, - засмеялся подполковник. - Этакий нетерпеливый  народ!
Все по порядку расскажу.
   - Нужно подождать Жмуркина, - остановил его Проценко, -  он  больше  всех
переживал.
   - Пожалуй, Жмуркина ждать не стоит, - улыбнулся Решетняк, - я его  только
что арестовал. Кстати, и фамилия его не Жмуркин.
   - Как? За что? Не может быть!
   - Придется запастись терпением, - ответил Решетняк, - нам пока  еще  тоже
не все ясно, но думаю, что уже сегодня  многое  прояснится.  Я  уверен,  что
вечером смогу вам кое-что рассказать. Приходите ко мне сюда в двадцать  один
ноль ноль. Сейчас же прошу  извинить  меня,  дорогие  друзья,  надо  принять
участие в допросе Жмуркина и еще одного его приятеля...
 
   ТАЙНА "ТРЕХ МУШКЕТЕРОВ"
   В девять часов вечера Проценко и Ольга снова были в кабинете Решетняка.
   Филипп Васильевич представил им немолодого майора милиции:
   - Знакомьтесь - старший следователь Степан Степанович Сомов. Вот он нам и
расскажет то, что ему известно о Жмуркине, об  убийстве  Ваньки  Каина  и  о
тайне "Трех мушкетеров".
   Майор Сомов опустился в кресло, подождал, пока рассядутся его  слушатели,
и начал неторопливый рассказ.
   ...Вскоре после окончания войны в один из исправительных трудовых лагерей
на Урале поступил новый заключенный. Фамилия его была  Коршунов,  звали  его
Максим. Осужден он был сроком на пять лет за мошенничество.
   Попав в тюрьму, Коршунов не утратил своего веселого, общительного  нрава.
Он был дисциплинирован, хорошо работал, а по вечерам  развлекал  заключенных
то пением, то забавными рассказами о своих мошеннических проделках, которыми
начал заниматься чуть ли не  с  десятилетнего  возраста.  Но  чаще  всего  в
свободное время  Максим  рисовал  на  листке  бумаги  углем  или  карандашом
портреты своих товарищей по заключению. Портреты эти в лагере имели  большой
успех. Многие удивлялись тому, как Коршунов - в лагере его звали "Коршун"  -
ловко и быстро добивается в рисунке портретного сходства.
   - Чего ж вы хотите, - улыбался он, слыша возгласы одобрения, - я  ведь  в
художественном училище занимался. Как раз бы в конце сорок первого  окончил,
да война помешала.
   В  этом  лагере  отбывал  наказание  заключенный   по   кличке   "Князь".
Утверждали, что он действительно происходит  из  семьи  каких-то  кавказских
князей.
   С первых же дней пребывания в лагере  Коршунов  заметил,  что  уголовники
боятся  немолодого,  неразговорчивого  Князя  и   сносят   от   него   любые
притеснения. А он с ними не церемонился: отбирал передачи, заставлял  вместо
себя убирать барак, нередко, срывая зло, награждал оплеухами и пинками.
   Других заключенных, не уголовников, Князь открыто презирал и ни  в  какие
сношения, с ними не входил.
   Тем удивительнее показалось всем,  что  этот  злобный,  скрытный  человек
начал водить дружбу с Максимом Коршуном. Князь явно  ухаживал  за  Коршуном,
открыто  пытался  приблизить  его  к  себе.  Он  всячески  старался   почаще
оставаться с Коршуном один на один и подолгу о чем-то с ним разговаривал.
   Юркие проныры-карманники однажды решили подслушать, о чем же ведутся  эти
оживленные  беседы.  Удивлению  их  не  было  предела:  Князь  интересовался
картинами. Втихомолку лагерники много смеялись.
   Интерес матерого бандита к живописи  удивлял  и  Коршунова,  но  в  конце
концов  он  решил,  что  у  каждого  человека  может  проснуться  интерес  к
искусству, даже в самом преклонном возрасте.
   Князь же внимательно приглядывался к Коршунову, расспрашивал о "деле", за
которое тот попал в лагерь. Наконец он понял, что Коршун для него  "свой"  и
таиться перед ним нечего.
   - Слушай,  Коршун,  правду  говорят,  что  есть  такие  картины,  которые
десятки, а то и сотни тысяч стоят?
   Максим Коршунов подтвердил это. - Так вот  слушай,  Коршун,  -  продолжал
Князь, - мы можем обделать хорошее дело. Срок и у меня и  у  тебя  кончается
почти в одно время. Я на  месяц  раньше  тебя  выйду.  Тебя  дождусь,  и  мы
раздобудем десяток или там два таких картинок. Только вот куда их сбыть?  На
толкучке таких денег не дадут.
   - Сбыть не штука, - успокоил его Коршун: - иностранцам в  Москве.  Всякие
там чины посольств. Они с удовольствием  покупают.  Это  я  бы  обтяпал.  Но
картин не взять. Картинные галереи, где висят такие полотна, охраняют почище
любого банка. Там, кроме сторожей, сигнализация, фотоэлементы.  Да  мало  ли
что.
   - А мы и не будем брать в галерее. У нас дело будет почти без риска.
   И Князь стал рассказывать:
   - В сорок втором году сидел я в ростовской тюрьме. Суда мне еще не  было,
но дело пахло керосином. Нас, меня и дружка моего, звали его Сенька  Кривой,
застукали на вооруженном налете. Банк один с Украины эвакуировался, ну, мы и
решили его распотрошить. Дело-то было плевое. Банк этот временно помещался в
какой-то школе. Ни тебе железных дверей, ни решеток  на  окнах.  Мужчины  на
фронт ушли, охрана - две бабы-милиционерши. Одна снаружи, а  другая:  внутри
здания. Ту, что снаружи, дружок мой без шума  пришил  финкой.  Выставили  мы
раму и забрались в школу, но не в ту  комнату,  где  сейф  стоял,  а  рядом.
Приоткрыли чуть дверь, видим - милиционерша стоит и вроде прислушивается.  А
тут, как назло, у  меня  под  ногой  Половица  скрипнула.  Она  за  наган  и
командует: "Ни с места!" - а сама к телефону пятится, он у нее за спиной  на
столике стоял, а с нашей двери глаз не сводит. "Бросай пушку!" - кричу я ей.
А она вместо этого из нагана - раз и другой. Ну,  ей-то  не  видно,  куда  в
темноту стрелять, а она у меня на свету как на ладони. Я  ее  враз  снял.  С
первого выстрела. Наган у нее выпал из рук, и сама упала. Но еще живая была.
Пришлось финкой кончить.
   Коршунов заинтересованно спросил:
   - Ну, а дальше?
   - У нас с собой какой надо инструмент был. Один сейф спокойно вскрыли, за
другой принялись... Тут нас и взяли: патрули выстрелы услышали.  Да  меня  и
Кривого в Ростове знали по делам разным. Так что ждали мы  -  четыре  сбоку,
ваших нет.
   Князь затянулся папиросой и  замолчал.  Слушавший  с  огромным  интересом
Коршун начал его теребить!
   - Дальше! Дальше! Суд-то все-таки не дал высшую меру?
   - Суд-то бы дал, - усмехнулся Князь, - да не успел: фашисты подошли и нас
из тюрьмы выпустили. Да не только выпустили, а и  на  службу  определили.  В
полицию свою. Мы сперва думали утечь, а потом глядим  -  служба  подходящая.
Берем что хотим, а риску куда меньше. В Ростове мы  пробыли  недолго.  Немцы
Краснодар взяли, а я и Кривой - оба кубанцы, так нас в  Краснодар  перевели.
Ну, а как мы там служили, это к делу не относится. Не в  том  суть.  Однажды
Кривого забрали в отряд по борьбе с партизанами. Не  было  его  недели  две.
Вернулся он злой как черт. Партизаны ему руку прострелили, и  поживиться  он
ничем не смог.  Даже  начальник  карательной  экспедиции  капитан  ОС  Шульц
всего-навсего заполучил какую-то маленькую картину и иконку.
 
   Сомов вел рассказ так, что слушатели невольно забывали,  что  перед  ними
майор милиции. Казалось, сам Князь, матерый  бандит-рецидивист,  изменник  и
фашистский прихвостень, рассказывает о своих кровавых преступлениях.
   - Ты думаешь, - спросил Коршунов Князя, - что этот Шульц заполучил ценные
полотна?
   - Какие полотна!  -  окрысился  Князь.  -  Шульц  привез  из  карательной
экспедиции маленькую картину и иконку.
   - Ты не злись,  Князь,  -  спокойно  увещевал  его  Коршунов,  -  я  тебя
внимательно  слушаю.  Чем  дальше,  тем  внимательнее.  Полотнами  художники
называют любую картину, любое свое произведение, в том числе и иконы.
   - А, - осклабился Князь, - у них тоже, как у нас, свой жаргон.
   - Считай как знаешь. Жаргон так жаргон, - согласился Коршунов. -  Словом,
профессиональная терминология. Ну да наплевать на нее. Где этот самый  Шульц
и захваченные им картины?
   - Не торопись, - охладил его пыл Князь, - слушай по порядку. Шульц боялся
партизан и около дома, где он жил, всегда ставили пост из одного эсэсовца  и
одного полицая.
   Однажды утром заступил я  на  этот  пост.  Мне  уже  не  раз  приходилось
дежурить около шульцевской квартиры, и я знал  всех,  кто  ходит  к  Шульцу.
Только я заступил на пост, является соседка, Самойличиха. Вообще-то Шульц  с
русскими знакомства не водил. А с этой бабой  у  него  были  дела.  Она  ему
продавала и меняла вещи,  которые  мы  "организовывали"  во  время  облав  и
обысков.
   Пробыла Самойличиха в доме не больше минут пятнадцати и вышла с  каким-то
большим узлом. Мы ее  не  трогали,  поскольку  она  всегда  от  Шульца  вещи
выносила.
   Проходит часа два. Вдруг слышим в доме крик. Вылетает на  крыльцо  Шульц,
подбегает ко мне, хватает за грудки и прямо в глаза пистолет тычет.
   Он по-русски умел неплохо говорить а тут со зла мешает немецкие  слова  с
нашими, и я долго не мог попять, чего он вызверился.  Но  наконец  разобрал.
Оказывается, он спал, а в это время у него украли какую-то икону, картину  и
книгу.
   Я, по правде сказать, удивился. Немец хапуга был, но безалаберный.  Мы  с
Кривым сколько раз у него тягали и деньги и вещи, и никогда он не бушевал, а
тут из-за каких-то пустяков из себя выходит, Я ему так и скажи:
   - Не извольте, дескать, беспокоиться. Подумаешь, добро. Я вам  через  час
сотню икон и машину книг организую.
   Он кричит: "Ты есть болван! Ты есть швайн!"  -  ну  "свинья",  значит.  И
опять в нос пистолет сует и требует, чтобы я отдал пропажу.
   Я вижу - стрельнет: не в себе немец.
   - Не брал я никаких икон. На кой они мне  нужны.  Не  иначе,  Самойличиха
унесла.
   Насилу ему втолковал, что приходила его  компаньонка  и  унесла  какой-то
узел.
   Тогда он нам приказал за ним идти и бросился как есть, неодетый,  к  дому
Самойличихи.
   Та во дворе была. Нас увидела издали и, не дожидаясь, пока  мы  подойдем,
бросилась бежать. Шульц - стрелять, да с третьего либо с четвертого выстрела
и снял ее Когда мы подбежали, она уже мертвой была. Шульц, а за ним и мы - в
дом.
   Более чем полсуток Шульц все обыскивал и ничего  не  нашел.  Он  на  себе
волосы рвал. Потом он нашего начальника  полиции  на  помощь  вызвал.  Стали
вместе искать и не нашли. Из их  разговоров  я  понял,  что  икона  какая-то
особенная, а на книге  "Три  мушкетера"  написано,  где  еще  такие  картины
партизаны спрятали.
 
   - Да, но книга-то пропала? - разочарованно протянул Коршунов.
   - А вот и нет. Слушай дальше. В аккурат на другой день Шульца прямо около
дома партизаны убили. Кривой-то после ранения был  как  бы  в  отпуску.  Ну,
когда мы с ним увидались, я ему о всех происшествиях и рассказал. А Кривой с
этой Самойличихой тоже кое-какие дела обтяпывал. Знакомы они были давно, еще
до войны. Недели за две до того, как Шульц застрелил Самойличиху, Кривой был
у нее в гостях. Выпили, разговорились. Между прочим, она советовала  Кривому
что  поценней  подальше  прятать.  Гитлеровцы-то  с  нами   не   стеснялись:
понравится какая вещь, у полицаев отбирали так же, как и у иных прочих. Сама
же Самойличиха похвасталась, что у нее в доме  есть  такие  похоронки,  что,
если даже дом сгорит, они останутся и что спрятано уцелеет.
   - Искали вы? Нашли? - снова вскочил Коршунов.
   - Мы-то бы искали. Все б перерыли, а нашли, да не пришлось.
   - Почему? - удивился Коршунов.
   - Не от нас зависело. Через день фашисты тикать с Кубани  начали.  Ну,  с
ними и мы еле ноги унесли. Побыли мы на Украине. Глядим - дело табак. Хозяев
наших лупят в хвост и в гриву, а нашему брату полицаю с каждым днем жить все
опаснее. Да и выгодного стало мало. Ну, мы с Кривым  и  решили  утечь,  пока
живы. Утекли. Спрятались. Дождались, когда русские  вперед  продвинулись,  и
оказались уже на советской территории. Решили мы  подальше  от  родных  мест
подаваться. Туда, где нас знали меньше. Доехали до Свердловска.  А  тут  нам
враз и не повезло - засыпались. Опознал нас какой-то милицейский майор.  Вот
нам и пришлось за то ростовское дело отвечать... Все  же  получили  за  него
высшую меру. Да тут, на наше счастье, победа над Гитлером. На  радостях  нам
расстрел десятью годами замелили.
   ...Уставший рассказывать майор Сомов подошел к маленькому столику.  Налил
стакан воды и стал маленькими глотками пить.
   - Что же дальше? - не вытерпел Проценко.
   - А где же этот Кривой? - спросила Ольга.
   - Кривой был немолод. Он умер  естественной  смертью  еще  до  знакомства
Князя  с  Коршуновым.  А  дальше  было  вот  как.  Князь  и  Коршун   быстро
договорились о совместных действиях и  начали  разрабатывать  детали  своего
плана.
   Все было решено, и вдруг жизнь перепутала их планы. Коршунов  подпал  под
амнистию и был освобожден, Князю же оставалось отбывать  еще  несколько  лет
тюремного   заключения:   на   осужденных   за   бандитизм    амнистия    не
распространялась.
   Амнистия была объявлена настолько неожиданно, что  Князь  и  Коршун  даже
поговорить как следует не смогли.
   Когда Коршунов оказался на свободе, все его мысли были заняты спрятанными
картинами. Поэтому он направился в Краснодар.
   В Краснодар он хотел  приехать  "чистым",  чтобы  никто  не  знал  о  его
судимости за жульничество. Это облегчило бы ему поиски партизанского  клада.
Кроме того, он решил, что лучше  всего  в  Краснодаре  ему  было  объявиться
художником. Это  давало  возможность  безопасно  узнавать  все  о  пропавших
картинах.
   Князь назвал Коршунову одного своего старого приятеля, живущего в Одессе,
специалиста по подделке документов. Фамилия его Круг. В лесу около Кишинева,
собираясь убежать от немцев, Князь  спрятал  с  полпуда  золотых  вещей.  Он
рассказал об этом Коршунову. Прежде чем пойти  к  Кругу,  Коршунов  разыскал
тайник.  В  Кишиневе,  Тирасполе  и  Одессе  он  продал  несколько  колец  и
браслетов, а после этого явился к Кругу. Круг выдавал себя за  еврея,  якобы
чудом спасшегося во время оккупации Одессы. Князь же говорил, что Круг немец
по национальности, и высказывал догадку, что он давнишний фашистский  шпион.
Круг, удосто-верившись, что Коршунов действительно пришел к нему  от  Князя,
снабдил его паспортом на имя Жмуркина.
   За сходную цену Круг продал ему военный билет и справку  о  том,  что  он
учился  в  художественном  училище.  Коршунов  указал  училище,  в   котором
действительно учился. Это было безопасней: он мог назвать, если понадобится,
преподавателей и студентов. Училище было маленькое, находилось оно в Сибири,
следовательно, на Кубани у Коршунова была меньшая  опасность  встретиться  с
кем-либо из его питомцев. В начале войны училище было  закрыто  и  более  не
открывалось.
   На все это у него ушло полгода. Через полгода он явился в  Краснодар.  Он
много занимался и работал. Художники считали его бесталанным и  отставшим  в
технике живописи.
   По приезде в Краснодар Жмуркин принялся за розыски дома,  принадлежавшего
когда-то убитой Самойличихе. Адреса Князь ни  разу  не  назвал,  но  однажды
обронил, что дом ее стоит недалеко от большого болота.  Попав  в  Краснодар,
Жмуркин без труда понял, что речь идет о Карасуне. Карасун велик,  и  поиски
затянулись.
   В конце концов он нашел дом и узнал,  что  в  нем  живет  дочь  покойной,
Валентина, носящая фамилию мужа - Кваша.
   Жмуркин стал подумывать, как познакомиться и сблизиться с  Валентиной.  В
это время он встретился с Иваном Нижником, более известным по кличке  Ванька
Каин.
   Они были в свое время в одном месте заключения. Жмуркин посвятил Каина  в
свои дела, так как вести поиски одному было трудно, а ждать Князя у него  не
хватало терпения.  Ванька  Каин,  по  мнению  Жмуркина,  в  таком  деле  был
незаменим. Он опытный вор и мог  проникнуть  в  дом  Кваши.  Впрочем,  после
Нижник предложил и осуществил другой план. Он сдружился с Валентиной.
   - Чего ж они не поделили? - спросила Ольга. - Почему Каин был убит?
   - Каин был убит много позднее. Дело в том, что они старались  друг  друга
перехитрить.  Жмуркин  уве-рял  Каина,  что  они  ищут  золото.  Расчет  был
правильным. Узнав,  что  разыскиваются  картины,  в  которых  он  ничего  не
понимал, Нижник, конечно,  отказался  бы  от  участия  в  деле.  Жмуркин  же
рассчитывал, что, когда будут найдены картины,  он  сможет  забрать  их  все
себе, а Нижнику дать небольшую сумму денег.
   Нижник тоже был себе на уме, недаром его прозвали Каином. Он познакомился
с Валентиной Квашей, а когда решил, что  Жмуркин  рассказал  ему  все,  стал
избегать своего компаньона, чтобы вести поиски самостоятельно.
   - За это его и убил Жмуркин? - снова поинтересовалась Ракитина.
   - Каина убил не Жмуркин, а Князь.
   - А он откуда взялся?
   - Он в 1948 году бежал из лагеря  и  приехал  разыскивать  Коршунова.  Он
разыскал его довольно быстро.
   Коршун и Князь встретились сердечно. Они были  нужны  друг  другу.  Князь
считал, что ему без Максима картин не сбыть. Жмуркин,  видя,  что  Каин  его
перехитрил, радовался старому компаньону.
   Решив,  что  время  терять  нельзя,  Князь,  дождавшись  ночи,  сразу  же
отправился к Нижнику. Он застал его одного,  предложил  делиться  поровну  и
потребовал "Трех мушкетеров". Нижник же был уверен,  что,  отдай  он  книгу,
Князь его моментально убьет, поэтому он попытался бежать через  окно.  Тогда
Князь выстрелил ему в затылок.
   На выстрелы  могли  сбежаться  соседи.  Князь  не  стал  задерживаться  и
бросился бежать. Ранее, живя в Краснодаре, он хорошо изучил Карасун. Еще  до
войны ему дважды удавалось уходить через топи от погони. Ушел он и  на  этот
раз.
   - Как же его взяли? - спросил Проценко.
   - Ну, это довольно просто, - не давая ответить Сомову, вмешался в  беседу
Решетняк, - настолько просто, что мы не перестаем удивляться:  Князь,  такой
матерый преступник, - и так  опростоволосился.  Выждав  всего  два  дня,  он
явился в дом Кваши за книгой  и  напоролся  на  засаду.  Он  упорно  молчал.
Кое-какие косвенные  улики  давали  основание  подозревать  его.  Свидетель,
раненный убийцей, показал, что убежавший через болото человек тяжело  дышал.
Так дышат немолодые люди. Князю за пятьдесят. Убийца скрылся  на  мотоцикле.
При обыске у Князя были обнаружены шоферские права, полученные в лагере.  Но
все это еще не доказательства. Нам пришлось бы его  выпустить,  если  бы  не
Жмуркин. У меня к моменту ареста Князя было  даже  не  подозрение,  а  почти
уверенность, что Жмуркин замешан в убийстве Каина.
   - Почему? - удивился Проценко. Решетняк засмеялся:
   - К стыду своему  признаюсь,  что  сначала  и  у  меня  не  было  никаких
подозрений. Но я разговаривал по прямому проводу с  Москвой,  высказал  наши
предположения министру, и вот министр сказал, что, если признавать версию  о
том, что преступники охотятся за потерянными картинами, то среди них  должен
быть кто-то понимающий в такого рода вещах.  Вполне  возможно,  что  в  деле
замешан художник.
   - Художников  много,  -  заметил  Проценко.  -  Почему  у  тебя  не  пало
подозрение на меня?
   - Глупости болтаешь! - обозлился Решетняк. - С таким же успехом  я  тогда
мог и себя самого подозревать.
   - Хорошо, согласен, - не унимался Проценко, - но художников в  Краснодаре
много, а мог быть и приезжий.
   - Конечно, - согласился Решетняк, - мог оказаться и приезжий, но в первую
очередь все же следовало поинтересоваться местными. Я порасспросил  у  тебя,
воспользовался другими источниками, и подозрение пало на Жмуркина.
   - Почему? - опять удивился Проценко. - Непонятно.
   - Во-первых, почти все наши художники - коренные жители Кубани  и  мы  их
хорошо знаем. Во-вторых, сибиряки очень любят Сибирь. А тут  человек,  ничем
не связанный с нашими краями, ни с того ни с  сего  приезжает  на  Кубань  и