таницу и похоронить. Да и искать картины нам
помогут.
   - А что же, мы до этих пор ждать будем? - воспротивился Проценко.
   - Нет. Пещеру мы с Шурой даже не успели осмотреть.  Начнем  ее  тщательно
исследовать. Сегодня перенесем к ней поближе лагерь.
   - А... зачем? - заикаясь, спросил Лелюх. - Раз... ве ту... ут плохо?
   Соседство с пещерой Ваське вовсе не улыбалось, и он уже пожалел, что тоже
не попросился идти в город.
   Однако все поддержали  Решетняка.  Было  бессмысленно  ходить  обедать  и
ночевать так далеко от места Поисков.
   Васька скрепя сердце принялся вместе со всеми собираться.
   К удовольствию Васьки, поход в пещеру был отложен до следующего утра, так
как за день еле успели перетащить лагерь на  новое  место.  Трудный  путь  с
тяжелой ношей пришлось каждому проделать по нескольку  раз.  К  вечеру  люди
настолько утомились, что не могли двинуть ни рукой, ни ногой  и  как  попало
повалились на сделанные из еловых веток ложа.
   Лелюх остался  верен  себе.  Он  не  согласился  ложиться  без  ужина  и,
превозмогая  усталость,  побрел  собирать  сушняк,   держась   подальше   от
видневшегося вдали черного жерла пещеры. Чтобы было не так  страшно,  Васька
свистнул с собой Сокола.
   Сушняка было мало, а Васька  зашел  довольно  далеко.  Несколько  раз  он
наталкивался на интересные находки. Сначала штык, потом  сразу  две  рогатые
каски, какие носили гитлеровские  солдаты,  и,  наконец,  разбитый  пулемет.
Конечно, все было настолько поржавевшим, что никуда не годилось, но  все  же
Васька решил притащить в лагерь кое-что из этих трофеев.
   Пулемет был тяжел, а вот штык-нож другое  дело.  Почистить  его  стальное
лезвие - так им еще можно будет щепки колоть для костра.
   Васька нагнулся, поднял штык и, обтерев травой, засунул за пояс.
   Вдруг он заметил, что Сокол тщательно обнюхивает  какой-то  предмет.  Это
была солдатская фляжка для воды.
   Она была сплющена в лепешку и никуда не годилась. Повертев фляжку в руке,
Васька хотел отбросить ее в сторону, но вдруг ему показалось, что  на  одной
из сторон превращенной в лепешку фляги что-то написано.
   Васька стер налипшую землю.
   Чем-то глубоко выцарапанная надпись стала хорошо видна. Но что  это  была
за надпись!
   "орветкор спря мыпарт рятали изаны таны  отбитые  отрядаГ  удкова  идорэт
уфаши обращае стов в мсякГ имзамас картины великих камен  мастеро  АН.  Проц
ки-рует  ном  в  его  енкозн  Откапыв  коридо   айтеиверни   ре-начи   Ищите
нающемсявпра ающемушифр тенароду иликсов навыс етскому оте "Бар  вом  соволо
Вместес че-лове гово"бо задн карти курасш нами  найде  льшуюп  емуг  ифровав
тенашидоку лупеще ментыиза ещеруК рыПос леднийостав  писи  шемуэт  шийсявжив
Гудков ыхвз оМысп артины".
   - Черт его знает, что за неразбериха! - прошептал  Васька.  -  Ничего  не
поймешь!
   Он бросил испорченную флягу, подхватил охапку хвороста и сделал несколько
шагов в сторону нового  лагеря.  Однако  странная  надпись  не  выходила  из
головы.
   - Гудков! - вдруг громко ахнул он.
   Швырнув на землю хворост, он бегом  бросился  обратно  и  отыскал  флягу.
Действительно, в конце надписи стояло слово "Гудков".
   Васька быстро прочел весь текст и теперь уже  отыскал  среди  тарабарщины
еще два слова, заинтересовавшие его не меньше,  чем  фамилия  "Гудков".  Это
слова "картины" и "шифр".
   Забыв  и  о  хворосте  и  об  ужине,  Васька  скачками,  которым  мог  бы
позавидовать горный козел, понесся к лагерю. За ним с лаем помчался Сокол.
   - Филипп Васильевич, - орал он,  еще  издали  увидев  Решетняка,  который
вышел из палатки покурить, - смотрите, что я нашел. Гудков! Тут  написано  о
Гудкове и о шифре!
   На крик Васьки бросились  Решетняк  и  Проценко.  Лишь  намаявшийся  Шура
Бабенко ничего не слышал и спал богатырским сном. 1
   Решетняк осмотрел сплющенную флягу и протянул ее Проценко:
   - Смотри, Грицько. Шифр. По-моему, это и есть ваша "решетка".
   Руки Проценко тряслись от волнения, строчки плясали перед глазами.
   - Да, - наконец вымолвил он,  -  это,  по  всей  вероятности,  "решетка".
Сейчас попробуем прочесть.
   Он принес из палатки свой альбом для зарисовок, вырвал из него один  лист
плотной ватманской бумаги, точно промерил сначала  ширину,  а  потом  высоту
надписи.
   - Ну что, Грицько? Что? - торопил его Решетняк.
   - Видишь, ширина надписи, - говорил художник,  -  точно  совпадает  с  ее
высотой и все написанное умещается в квадрате. Теперь уже нет сомнения,  что
это зашифровано "решеткой". Точно по размеру написанного делаем  квадрат  из
толстой бумаги. Расчерчиваем его, как доску  для  шахмат.  Восемь  клеток  в
ширину, восемь в высоту. Теперь некоторые клетки вырежем.
   - Любые? - спросил Васька Лелюх.
   - Нет. Весь секрет и заключается в том, чтобы вырезать клетки те же,  что
были вырезаны у человека, писавшего зашифрованный текст.
   - А откуда ж вы узнаете, какие клетки были вырезаны у  Гудкова?  -  снова
спросил Васька. Проценко пояснил:
   - Об этом шифре вычитала в какой-то книге мать Аллы. А как раз перед этим
один кулак случайно перехватил записку Николая Гудкова ко мне. Это же  давно
было. Еще в доколхозные  времена.  Так  вот,  Наталья  предложила  переписку
шифровать. Молодость, К игре, к таинственности тянуло. Вот мы и  условились,
какие именно клетки вырезать.
   Глядя, как Проценко орудует ножом, Васька спросил:
   - Могли условиться, чтобы какие-то другие клетки вырезать, а не эти,  что
вы вырезаете?
   - Конечно. Весь секрет шифра в этом и  заключается.  Прочесть  его  может
только тот, у кого есть точно такая же решетка, как и у шифровавшего  текст.
Мы раз и. навсегда договорились вырезать в первой  строке  третью,  пятую  и
восьмую клетки, во второй строке - первую, четвертую и седьмую, а в  третьей
строке - только одну пятую.
   - А ты или Николай не могли забыть и перепутать  клетки?  -  спросил  уже
Решетняк. - Тогда ведь над расшифровкой придется возиться очень долго.
   Проценко отрицательно покачал головой:
   - Нет, как ты знаешь, и у меня и у Николая отличная память.  Наталья,  не
надеясь на память, сделала еще каждому по картонному трафарету решетки, тому
самому, что ты у меня в столе взял. Нет, никакой тут путаницы быть не может,
   Наконец он объявил:
   - Решетка готова. Смотрите.
   Проценко наложил бумажный квадрат с вырезанными  отдельными  клетками  на
сплющенную фляжку с непонятными записями:
   - Смотрите! - теперь уже в волнении закричал он; все склонились над пнем,
на котором была положена Васькина находка. - Читайте. Есть текст.
 
   Мы парт изаны отряда Г
   удкова обращае мся к Г.
   АН. Проц
   енко зн
   ающему шифр или к сов етскому
   челове ку расш
   ифровав
   шему эт о Мы сп
   - Итак, - записывал в блокнот Решетняк, - "Мы, партизаны отряда  Гудкова,
обращаемся к Г. АН. Проценко, знающему  шифр,  или  к  советскому  человеку,
расшифровавшему это. Мы сп...
   - Ну, а дальше-то, дальше! - горячился Васька. - Пока ничего не понятно.
   - Для того чтобы читать дальше,  повернем  по  движению  часовой  стрелки
решетку.
   Проценко переставил квадрат. Его верх стал теперь  правой  стороной.  То,
что уже было прочитано, скрылось. Зато можно было читать дальше.
   рятали отбитые
   у фаши стов
   картины великих мастеро
   в Ищите
   на выс оте "Бар сово ло
   гово" бо
   льшую п ещеру К
   артины
   Снова повернул Проценко квадрат. Выступил новый текст. Когда он оборвался
на полуслове, квадрат был еще раз повернут.
   Письмо было расшифровано. В блокноте Решетняка оно уже выглядело так:
   "Мы, партизаны отряда Гудкова, обращаемся к  Г.  АН.  Проценко,  знающему
шифр, или к советскому человеку, расшифровавшему это. Мы спрятали отбитые  у
фашистов картины великих мастеров. Ищите на высоте "Барсово логово"  большую
пещеру.
   Картины спрятаны в каменном коридоре, начинаю-щемся в правом заднем  углу
пещеры.
   Последний оставшийся в  живых  взорвет  коридор,  этим  замаскирует  его.
Откапывайте и верните народу,
   Вместе с картинами найдете наши документы и записи. Гудков".
 
   Под скорбные звуки траурного марша медленно двигались вдоль главной улицы
города пять орудийных лафетов, везущих усыпанные цветами гробы.
   Кубань провожала в последний путь Гудкова и его товарищей.
   Обнажив  седые  головы,  шли  старые  большевики  -   участники   Великой
Октябрьской революции и ветераны гражданской войны.
   Сияя орденами и медалями, проходили люди, победившие Гитлера.
   Приспустив знамена, шагали молодые бойцы Советской Армии и пионеры.
   Почетным эскортом окружая пушечные лафеты,  ехали  казаки  с  обнаженными
шашками на плече.
   Воины несли хранимое в музее  знамя  женского  гвардейского  авиационного
полка.
   В одном  из  центральных  скверов  города  был  открыт  траурный  митинг,
посвященный памяти партизан,  до  последней  минуты  думавших  об  интересах
народа.
   Под звуки траурной музыки гробы опустили в могилы. Пока гремели орудийные
залпы прощального салюта, могилы превратились в горы живых цветов.
   Заплаканная Алла пробовала вникнуть в  смысл  слов,  которые  произносили
выступающие на митинге, но ничего не понимала.
   Вечером самый большой театральный зал города был  переполнен,  сидели  по
двое на стульях, стояли в проходах. И все же многие  остались  в  фойе,  где
только что закончился осмотр найденных картин.
   Председатель собрания предоставил слово для доклада  Филиппу  Васильевичу
Решетняку.
   Решетняк не поднялся на приготовленную  для  него  трибуну,  а  вышел  на
авансцену.
   - Здесь, в фойе театра, -  начал  Решетняк,  -  вы  осматривали  картины,
написанные великими художниками. Часть картин выставить нельзя. Они  требуют
ре-ставрации, но и по тому,  что  вы  тут  видели,  нетрудно  понять,  какие
замечательные вещи сохранили нам погибшие товарищи.
   По надписям на стенах пещеры, по запискам Гудкова  и  его  товарищей  нам
удалось восстановить подробности последних дней и часов жизни  пяти  славных
партизан,
   Вот об этом я и расскажу...
 
   Матрос пробирался к фронту...
   Несколько месяцев назад после упорных боев под  станицей  Кущевской  его,
раненого, подобрали казачки. Он был без памяти. А когда очнулся,  фронт  уже
продвинулся из степной Кубани в предгорья Кавказа.
   Казачки прятали его в заброшенных овечьих кошарах, на чердаках просторных
станичных хат, лечили как могли простыми,  но  верными  средствами  народной
медицины и в конце концов выходили.
   И вот уже месяц он пробирается к фронту.
   Он шел ночами, а днем отсиживался в стогах,  хоронился  в  узких  степных
балках, прятался в плавнях, уходил в камыши.
   Кончились продукты, которыми его снабдили сердобольные казачки, и он  шел
полуголодный, боясь заходить в селения. Так было, пока он шел степью.
   Очутившись в горах, он повеселел. Из-за перевала  доносился  еле  слышный
непрерывный грохот артиллерийской стрельбы - значит, там был фронт. Он почти
у цели.
   Теперь матрос шел прямо по горной дороге.
   Несколько раз он сталкивался со стариками адыгейцами - коренными жителями
этих мест. Старики свято соблюдали древний  обычай  вежливости  и  ничем  не
выказывали своего удивления, встретившись с  молодым  здоровяком,  одетым  в
армейскую стеганку, из-под которой виднелась полосатая матросская тельняшка.
Адыгейцы охотно показывали  горные  тропы,  которыми  можно  было  пройти  к
фронту, предупреждали,  в  каких  аулах  можно  напороться  на  гитлеровцев,
снабжали жестким адыгейским сыром и табаком.
   Ночью он впервые увидел зарево фронта, а вскоре после  рассвета  чуть  не
попал в руки фашистов.
   С фронта шла на переформировку какая-то истрепанная в  боях  гитлеровская
часть,
   Он увидел врагов совершенно неожиданно, столкнув-шись с ними почти нос  к
носу. Но то ли утомленные и  испуганные  солдаты  его  не  заметили,  то  ли
приняли за пастуха; во всяком случае, когда он нырнул в кусты, его никто  не
преследовал.
   Вскоре из своей засады он увидел поспешно идущего по дороге гитлеровского
унтера, видимо догонявшего ушедших вперед товарищей. Немец сильно хромал.
   Матрос выскочил и с силой вонзил ему в грудь большой нож.
   Теперь у матроса был автомат с запасным  магазином  -  парабеллум  и  две
немецкие гранаты с длинными деревянными ручками.
   Не более как через час ему это оружие пригодилось.
   Он услышал стрельбу. Думая, что он достиг наконец фронта, матрос  свернул
с дороги и пошел на выстрелы, звучавшие откуда-то снизу.
   С высокого обрыва он увидел стреляющих.
   Это не был фронт.
   Около обломков самолета лежал за камнем летчик с пистолетом. Человек пять
фашистских солдат в эсэсовских мундирах вели по нему огонь. Матрос находился
как раз над ними.
   Поднявшись во весь рост, он одну за другой метнул гранаты.
   Еще не смолкло эхо разрывов, как он увидел, что воспользовавшийся помощью
летчик бежит к нему.
   Пока к гитлеровцам подошла помощь, летчик и матрос были уже далеко.
   Матрос сел прямо на землю и оглянулся на бежавшего вслед за ним летчика.
   - Дивчина! - изумленно охнул он,
   - Вы из отряда Гудкова? - спросила она, опускаясь рядом. - Партизан?
   Он отрицательно покачал головой и в свою очередь спросил:
   - Что, подбили тебя?
   - Нет. Высоту набрала большую, а машина старая, да еще сегодня  ночью  ее
изрешетили, вот она в воздухе и начала разваливаться.
   Так  встретился  матрос  Алексей  Сагайдачный  с  летчицей  полка  ночных
бомбардировщиков Лебедевой, которую партизаны называли "Клава Белая".
   Клава рассказала о партизанском отряде Гудкова. Еще три часа назад он вел
бой на поляне, находящейся совсем рядом.
   Матрос решил  идти  на  соединение  с  Гудковым.  Проходя  поляну,  место
недавнего боя, они подобрали оружие убитых егерей. Наконец они встретились с
партизанами.
   От всего отряда Гудкова остались в живых трое: Гудков,  раненная  в  руку
Наталья и его ординарец Ахмет.
   Плотное кольцо егерей окружало партизан. Уже более часа Гудков не отвечал
на выстрелы.  На  троих  у  них  была  лишь  обойма  патронов  в  пистолете,
оставленном Решетняком. Их берегли.
   Егеря, ободренные молчанием партизан, все сжимали и  сжимали  кольцо.  За
поимку "одержимого казака" была обещана большая награда и месячный отпуск  в
Германию. Поэтому они тоже не стреляли.
   Вдруг в тылу егерей началась  стрельба.  Горное  эхо  разнесло  взрывы  и
выстрелы. Егеря дрогнули и побежали.
   Воспользовавшись моментом, Гудков прорвался и встретился с Клавой Белой и
матросом.
   Теперь их стало пятеро.
   Хорошо зная, как плотен фронт на перевалах, Гудков не обольщался, что его
будет легко перейти.
   Прежде всего надо было достать побольше оружия.  Уходя  от  преследования
егерей, они отдалились от места боя, где можно было собрать трофеи.
   Гудков решил организовать засаду.  Он  выбрал  подходящее  место:  дорога
проходила меж двух каменных скал. На одном из гребней спряталась  Клава,  на
другом - Ахмет. Сам Гудков прошел вниз, чтобы преградить дорогу  едущим  или
идущим автоматной очередью. На матроса была возложена  задача  закрыть  путь
для отступления. Если бы гитлеровцы появились не  со  стороны  фронта,  а  с
тыла, роли бы переменились: матрос преградил бы им путь, а Гудков не дал  бы
повернуть вспять.
   Наталья поднялась повыше на гору и вооружилась биноклем. Она должна  была
дать знать о приближении немцев.
   Вскоре подходящий случай представился.
   Со стороны фронта двигались две пароконные  подводы.  На  передней  лежал
связанный человек и сидело несколько  полицаев.  На  второй  везли  какой-то
груз, укрытый брезентом. Вел ее один полицай.
   Все дело испортил матрос. Он погорячился и первым открыл стрельбу,  тогда
как было условлено, что это должен сделать Гудков.
   Сидящий на задней подводе полицай Мешком свалился на землю. Он  был  убит
наповал. Рядом с ним билась в конвульсиях одна из лошадей.
   Едущие впереди, заслышав стрельбу, хлестнули по коням и  пронеслись  мимо
сидящего в кустах Гудкова.
   Гудков пустил автоматную очередь, но было уже поздно.
   Рядом с какими-то аккуратно зашитыми тюками спал в  обнимку  с  пулеметом
мертвецки пьяный полицай, которого до сих пор партизаны не видели.
   Тут же были коробки с запасными пулеметными лентами.
   Это была удача: прибавилось еще два  автомата,  а  главное  -  пулемет  с
большим количеством запасных патронов.
   Растолкав спящего полицая, Гудков строго спросил, какой груз они везут.
   По седой прядке волос полицай узнал "одержимого казака". Его приметы были
разосланы во все комендатуры и отделения полиции.
   - Господин партизан, - залепетал он, мгновенно отрезвев, - я  все  скажу.
Картины какие-то из музея везли. Вот можете взглянуть, сбоку лежат.
   Действительно, сбоку тюков были  небрежно  засунуты  несколько  картин  и
какая-то икона.
   - Не убивайте, господин партизан! - причитал полицай. - Я не  виноват.  Я
все скажу.
   - Кого везли связанным на первой подводе? - не обращая никакого  внимания
на его вопли, строго спросил Гудков. - Партизана?
   - Нет, господин партизан. Я  все  скажу.  Это  не  я  -  немцы.  Эсэсовцы
захватили в ауле. Какой-то старик вот  эти  картины  вез  в  эвакуацию.  Еще
осенью. Да не успел через перевал. Прятался в ауле. А немцы вас ловили и  на
него натолкнулись. Нам только приказали картины и его в город увезти. А я не
виноват. Честное  благородное  слово,  не  виноват!  Не  убивайте,  господин
партизан!
   - Честь! - крикнул в бешенстве Гудков. - Благородство! А  ты,  собака,  о
них помнил, когда Родину продавал?
   Вскинув пистолет, Гудков в упор выстрелил. Он мог отпустить гитлеровского
солдата, но к предателям был беспощаден.
   - Николай, - обратилась к нему Наталья, - нужно унести картины.
   Они знали, какую огромную духовную и материальную  ценность  представляют
собой картины, написанные великими художниками. Клава до ухода в армию  была
студенткой Московского  университета.  Много  часов  простаивала  она  перед
шедеврами Третьяковской галереи, и одно упоминание имени Репина или Сурикова
приводило ее в благоговейный трепет.
   Гудков повел людей в обход.  Чтобы  не  обнаруживать  себя,  он  усиленно
избегал встреч с врагом, не заходил в попадавшиеся на пути хижины пастухов и
хаты  лесников.  Он  хотел  темной  ночью  обрушиться  на   гитлеровцев   и,
воспользовавшись переполохом, прорваться на ту сторону.
   Только один раз  им  пришлось  зайти  в  кошару  пастухов.  Рука  Натальи
гноилась,  ее  нужно  было  перевязать,  а  у  них   не   было   ни   одного
индивидуального пакета, ни одной чистой тряпки. Два дня  нечего  было  есть.
Кроме того, нужно было расспросить пастухов о горных тропах,  о  том,  какие
высоты в руках советских войск, какие у врага.
   Ночью они вошли в кошару старого адыгейца.  Тот  помог  им:  нашел  бинт,
накормил, дал сыру в дорогу; рассказал, что знал о фронте.
   Фронт был рядом. С поляны, где  стояла  кошара,  был  виден  склон  горы,
изрытый окопами. Это были окопы советской морской пехоты, несколько  месяцев
сдерживавшей натиск отборных гитлеровских частей.
   Они обошли аул, спустились в узкое ущелье. Надо  было  подняться  наверх.
Там уже свои.
   Но  в  то  время,  когда  они  вошли  в  ущелье  с   одной   стороны,   с
противоположной  стороны  в  него  входил  батальон   гитлеровцев,   скрытно
подтягивавшийся к фронту.
   Партизаны были обнаружены. Они стали с боем отходить.
   Гитлеровцы упорно прижимали их к каменным стенам Скалистого хребта.
   - Перед нами две задачи, - твердо сказал  Гуд-коз,  -  спасти  картины  и
подороже продать свою жизнь.
   - Подороже продать жизнь -  это  понятно,  -  ответил  матрос.  -  Я  за.
Погибать - так с музыкой. Побольше с собой на  небо  гадов  забрать.  А  вот
картины-то придется бросить либо сжечь.
   - Нет, - отвечал Гудков, - нужно искать пещеру.
   В  тех  местах  пещер  вообще  много,  но  две  первые,  на  которые  они
натолкнулись, были малы и м