каркают особенно
хрипло, предвещая на утро жару.
  Инсуру не спится. Великая война началась. О ней мечтали деды, ее готовили
отцы. Настал час, когда народы Индии вышли на бой за освобождение родной
страны.
  Еще раз, взяв с собой товарищей, Инсур поднимается на высокий Кашмирский
бастион. Взошедшая луна освещает голую каменистую равнину за городской
стеной, темную линию Нуджуфгурского канала и гряду невысоких холмов в
миле-полутора впереди.
  Рунджит, старый сержант-артиллерист, видевший войну с Персией, войну за
Пенджаб, и Бирманскую войну, кладет руку на ствол самой большой пушки
бастиона.
  - Много лет нас учили офицеры-саибы, - говорит Рунджит. - Учили обращению
с пушкой, стрельбе по близкой и по дальней цели. Пускай теперь подступятся
к Дели. Они узнают, что хорошо нас учили.

  Глава двенадцатая
ПЯТЬ МЕРТВЫХ ГЕНЕРАЛОВ

  Ходсон носился без отдыха из Лагора в Амбаллу, из Амбаллы в Лагор.
  Никто кроме Ходсона не мог бы выдержать такой езды: по двадцать четыре
часа в седле, без дневного привала, без сна.
  Он заездил двоих прекрасных арабских коней и сейчас загонял третьего.
  Ходсон возил бумаги - срочные тайные донесения, от генерала Ансона к сэру
Джону Лоуренсу и от сэра Джона Лоуренса обратно к Ансону.
  Десять дней назад, одиннадцатого мая, по телеграфным проводам полетела
весть из Дели в Амбаллу - Лагор - Пешавар.
  Два сигнальщика чудом продержались на телеграфной станции в Дели почти до
трех часов дня и по единственной неперерезанной повстанцами линии дали
знать обо всем случившемся в Пенджаб.
  "Ко всем станциям Пенджаба..." - полетела по телеграфу ошеломляющая весть.
- "Бенгальская армия восстала... Дели в руках врага. Британские офицеры
покинули крепость".
  И теперь Ходсон носился из Лагора в Амбаллу, из Амбаллы в Лагор...
  Командующий армией генерал Ансон обласкал Ходсона. Он дал ему личную
охрану - полсотни конных сикхов. Он допустил его в Военный совет...
  И теперь капитан Ходсон сидел в кругу пяти старых генералов и подавал
смелые советы.
  Положение было серьезно.
  Слишком поздно в своем гималайском уединении Ансон узнал о событиях, не
сразу двинулся из Симлы в Амбаллу и упустил драгоценное время. Старый
офицер, видавший еще битву при Ватерлоо, в делах Индии Ансон был новичком.
  Вс„ оказалось неподготовленным в решающую минуту.
  Палаток нет. Прибывающие войска расквартированы под открытым небом.
  Вьючных мулов нет, - погонщики разбежались.
  Фуража нет, - крестьяне бунтуют.
  Нет ни повозок, ни лекарств, ни перевязочных средств. Гражданские власти
растерялись и ничем не могут помочь.
  Положение отчаянное. Пять старых седых генералов день и ночь заседали в
наспех раскинутых походных палатках Ансонова штаба.
  Пенджаб, соседний Пенджаб, еще мог спасти Индию для британцев.
  В Пенджабе большие пушки, осадная артиллерия, много европейских войск. В
одном Пешаваре, у границы, до восьми тысяч британских солдат. Лучшие люди,
самые способные, решительные офицеры - в Пенджабе. Пенджаб и только
Пенджаб сейчас решал: быть или не быть англичанам в Индии.
  Хозяин Пенджаба Лоуренс понимал это очень хорошо. Но Джон Лоуренс хотел
спасать Пенджаб в самом Пенджабе.
  Тревожные вести доходили к нему; Пенджаб мог подняться, как поднялись
Центральные провинции.
  "Я полагаю, что это самый опасный кризис британской власти, какой до сей
поры случался в Индии", - писал он Ансону.
  Лоуренс был за решительные меры.
  - Брожение в Пенджабе должно быть подавлено любой ценой, - твердил он
своим подчиненным.
  По близким и далеким военным станциям давно стоявшие в бездействии пушки
вдруг увидели перед собой непривычно-близкую цель: спину привязанного к
жерлу туземного солдата. Невилль Чемберлен, помощник командующего
пограничными силами Пенджаба, воскресил в Верхней Индии этот старый вид
казни, позабытый за последние годы.
  Начались волнения и в самом Лагоре.
  В одну ночь по городу и окрестностям, по подозрению в готовящемся мятеже,
взяли до семисот человек.
  Управитель города, Роберт Монгомери, правая рука Лоуренса, человек
плотного сложения, - за румяное добродушное лицо и приятную округлость
стана получивший прозвище мистер Пиквик, - в нужный момент проявил нужные
качества.
  - Какие меры приняты по отношению к бунтовщикам? - запросил его старый
Лоуренс.
  - Приказал всех повесить, - коротко отписал "мистер Пиквик".
  - Прекрасно сделали, - соревнуясь со своим подчиненным в лаконизме,
ответил Лоуренс.
  Генералу Ансону Лоуренс обещал помощь, но не сразу, а когда покончит с
"брожением" в самом Пенджабе.
  - Что же мне делать сейчас? - запрашивал совета Ансон.
  - Идти на Дели с теми силами, какие у вас есть, генерал, - отвечал Лоуренс.
  Агент королевы в Пенджабе, вице-король Верхней Индии, в эти дни, когда
прервалась связь с Калькуттой, осуществлял всю власть в стране, и военную
и гражданскую.
  "Идти на Дели сейчас, немедленно, пока пожар восстания еще не охватил всю
Индию", - писал он Ансону в Амбаллу.
  "Я склонен выждать, - отвечал Ансон. - Дели хорошо укреплен, а орудия в
моем распоряжении - только малые полевые, непригодные для штурма городских
стен. Вся страна сочувствует повстанцам. Под стенами Дели мы, британцы,
при наших малых силах можем оказаться в положении не осаждающих, а
осажденных"...
  Но Лоуренс и слушать не хотел об отсрочке.
  "Прошу вас, генерал, припомните всю историю нашего управления в Индии.
Случилось ли вам выигрывать битвы, следуя трусливым советам?.. Зато мы
всегда одерживали победы, следуя смелым!"
Ходсон возил эти письма из Лагора в Амбаллу, из Амбаллы в Курнаул. Он
натер себе до пузырей кожу на ляжках, сжег под солнцем лицо и руки, но
пощады у генерала не просил. Ходсон не знал усталости. Охранявшие его
сикхи, прирожденные конники, на иных переходах едва поспевали за ним.
  Ходсон носился по военным станциям, собирал сведения, налаживал
коммуникации. Сикхи бросались, по слову Ходсона, туда, куда он указывал им.
  Ходсон сказал сикхам, что мусульмане Дели ополчились на их веру.
  - Шах делийский пробует свою силу, - объяснил им Ходсон, - он хочет
восстановить свой трон в его прежнем великолепии. Но шах не остановится на
Дели. Мусульмане готовят поход на Пенджаб. Они задушат народ сикхов,
опоганят их землю, заберут их пастбища и места для охоты. Мусульмане
ограбят жилища, осквернят храмы, а женщин увезут к себе и запрут в свою
мусульманскую неволю.
  Сикхи молча кивали головами. Они верили Ходсон-саибу, он был храбрый воин,
он метко стрелял, рубил шашкой как прирожденный конник и, когда говорил с
ними, смотрел им прямо в глаза своими светлыми немигающими глазами. Они
верили ему. С молчаливой свирепостью они бросались выполнять его
приказания. По одному его слову, они снимались с места и неслись вперед.
  Ходсон был счастлив. Такой он любил войну: буря, поднимающаяся по слову
команды и по слову команды затихающая.
  Амбалла - Мирут - Курнаул... Сипаи, разбив оружейные склады, выходили из
линий и поднимали знамя восстания. Крестьяне, построившись в отряды и взяв
пики, бросали свои деревни и присоединялись к сипаям.
  - Убивайте англичан, спасайте страну и веру!..
  Власть британской короны объявили низложенной, индусы объединялись с
мусульманами в этой народной войне.
  Индусы, молясь, возливали воду Ганга, мусульмане клялись на Коране:
"Джехад, джехад, священная война!"
Вся Индия поднималась, чтобы навсегда изгнать чужеземцев из пределов
страны.
  Совет генералов в Амбалле вс„ еще заседал.
  Людей нет. Британская пехота - человек пятьсот, больше не соберешь. Власти
на местах растерялись. С военных станций приходят тревожные вести.
Оружейные склады под охраной одних лишь инвалидов. Кавалерии мало, лошади
измучены. Провианта нет, ничего не готово. В одном месте орудия без людей,
в другом - артиллеристы без пушек.
  Генералы потели в палатках, курили до теми в глазах и не могли прийти ни к
какому решению.
  Удивительное дело: все пять генералов, заседавших при штабе, в Амбалле,
спустя короткий срок были мертвы. Четыре из них умерли от холеры, и только
один - на поле брани.
  Этот хоровод смерти открыл сам командующий Ансон. Едва прибыв в Курнаул,
он почувствовал недомогание. Вызвали лекаря, в штабе началось смятение.
  Симптомы болезни не предвещали ничего хорошего.
  - Холера! - определил штабной лекарь.
  К полудню Ансон был мертв.
  Командование армией временно перешло к следующему за Ансоном по
старшинству и чину офицеру, человеку нерешительному и вялому, - генералу
Барнарду. Холера и Барнарду приготовила саван, но отсрочила развязку на
пять недель.
  Военный совет решил соединиться с колонной полковника Вильсона в Мируте и
идти на Дели.
  Известие об этом Ходсон повез Вильсону в Мирут и привез ровно тридцать
часов спустя, не сделав ни одного привала в дороге.
  С огромными усилиями колонна Барнарда двинулась дальше.
  Повстанцы передвигались быстрее английских регулярных войск: они не были
обременены ни штабным багажом, ни походной канцелярией.
  Жаркий бой задали войску Барнарда райоты двух безвестных деревень на
Курнаульской дороге: в самый разгар дневной жары подожгли по обеим
сторонам шоссе соломенные хижины своих селений. И на британцев обрушились
сразу ружейный огонь, дыхание пожара и невыносимый жар полуденного
индийского солнца.
  Не столько солдат погибло от пуль, сколько легло на дороге от солнечного
удара.
  Вс„ же колонна Барнарда двинулась дальше и после двух мучительных
переходов соединилась с колонной Вильсона.
  Восьмого июня 1857 года, почти месяц спустя после занятия Дели восставшими
полками, британцы разбили палатки своего лагеря за грядой невысоких холмов
на север от городской стены.
  Так начались бои за Дели.


  1 Райот - индийский крестьянин.
  1 Раджа - местный властитель, индийский князь.
  2 3аминдары - владельцы более мелких поместий, подчиненные радже, его
чиновники или слуги.
  1 Совары - туземная кавалерия.
  1 Ямс - растение с мучнистыми клубнями, которые употребляются в пищу.
  2 Линия - улица на военной станции; в линиях располагаются Индийские
войска, по тростниковым хижинам. Солдаты-европейцы живут в казармах.
  3 В Центральной Индий, в местах, бедных водою, в каждой деревне есть
старик, выбранный деревенской общиной для охраны запасов воды в водоеме.
  4 Чангрис - индусская самодельная грелка из медных или железных прутьев.
Распространена в Кашмире и в горной Индии, где ночи бывают очень холодны.
  5 Шах Джехан - один из старых мусульманских властителей Дели, талантливый
архитектор. Делийский дворец и подземный ход под реку Джамну построены по
плану, начертанному шахом Джеханом.
  6 Сварадж - своя, народная власть.
  7 Свадхарма - своя вера, вера отцов.





                                  Часть вторая


  ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ В ДЕЛИ

  Глава тринадцатая
ДЖЕННИ ГАРРИС

  Сырым и сумрачным мартовским утром старое транспортное судно "Оливия"
отвалило от деревянных стен Арсенальной набережной в Лондоне. Две полевые
батареи везла на борту "Оливия" и стрелков Восемьдесят восьмого ее
величества пехотного полка - регулярное годовое пополнение Королевской
армии в Индии.
  "Оливия" торопилась: капитан хотел обогнуть мыс Доброй Надежды, до того
как наступит период бурь и жестоких штормов у мыса.
  На борту военного транспорта был необычный пассажир - девочка двенадцати
лет, Дженни Гаррис. Дженни ехала в Индию к отцу, полковнику Гаррису.
  Капитан "Оливии" уступил Дженни каюту своей жены, и Дженни нравилась ее
маленькая каюта с круглым оконцем и с подвесной койкой, которую вечером
спускали, а на утро подтягивали под самый потолок. В сильную качку
подвесная постель Дженни отчаянно моталась из стороны в сторону и едва не
ударялась о металлические скрепы стен. Детей, кроме Дженни, на судне не
было, и девочка сильно грустила вначале. Она не любила ни рукодельничать,
ни шить, а разговаривать со взрослыми не смела. Дженни бродила по судну,
скучала, глядела на море, а иногда плакала, забравшись в подвесную койку
своей маленькой каюты.
  Майор Бриггс, старый офицер колониальной службы, начальник всего воинского
состава на "Оливии", считал себя и свой состав на мирном положении, а
потому весь день пил ром и брэнди, запершись у себя в каюте, или
поднимался на палубу стрелять морских чаек, летевших за кормой. Капитан
Генри Бедфорд рома не пил, не читал книг, скучал безбожно всю дорогу и за
обеденным столом подолгу рассказывал соседям о своем уютном доме в Бомбее,
у Малабарского холма, где в большом бассейне в саду плавают удивительные
рыбы, полосатые и звездчатые, тридцати четырех тропических пород. Бедфорд
возвращался из Лондона в Индию после долгосрочного отпуска.
  "Оливия" шла проливом, навстречу западному ветру, навстречу океанской
волне. Маленькие острокрылые чайки летели за ее кормой и кричали резкими
голосами.
  На рассвете тусклого мартовского дня, ветреного и бурного, они вышли из
пролива в океан, в жестокую качку Атлантики.
  В этот рейс на "Оливии" был еще один необычный пассажир: невысокий человек
в гражданском платье, с несколько странным для европейца цветом лица, в
белой войлочной шляпе шотландского горца. При нем была собака Сам -
уродливая, черная, с пригнутой книзу тяжелой квадратной мордой, со злобным
взглядом исподлобья и короткими кривыми ногами.
  Человек в шотландской шляпе - его звали Аллан Макферней - постоянно
носился по палубе с плотно набитым кожаным дорожным мешком и вс„ хлопотал
о том, чтобы этот мешок как-нибудь невзначай не подмочило водою.
  Оба старших офицера, Бедфорд и Бриггс, с первого дня невзлюбили Макфернея.
  - Заметили ли вы, Бриггс... - с беспокойством спросил капитан Бедфорд
майора еще в первый день плавания. - Заметили ли вы, дорогой Бриггс, какая
у этого человека шляпа?
  - Заметил, Бедфорд! Безобразная шотландская шляпа.
  - А фамилия, - сказал Бедфорд, - вы приметьте, какова фамилия; Макферней...
  - Бесспорно, - сказал майор, - этот человек - шотландец.
  - И значит, - не джентльмен. Шотландец не может быть настоящим
джентльменом.
  - Никогда! - с глубоким убеждением сказал майор Бриггс. - А цвет его кожи,
Бедфорд!..
  - Да, - сказал Бедфорд, - удивительная окраска кожи.
  - Это не загар. Это печень...
  - Конечно, - сказал Бедфорд. - Печень. Этот человек долго жил в
тропиках.
  - Представьте себе, Бедфорд, он пешком исходил всю Индию и весь ближний
Восток. Мне рассказал об этом помощник капитана...
  Майор приблизил к самому лицу капитана Бедфорда свои короткие седые,
насквозь прокуренные бакенбарды.
  - С какой целью, - вот что я хотел бы узнать! - хриплым шепотом сказал
майор.
  Бедфорд нахмурился.
  - Мы с вами отвечаем, дорогой Бриггс, за воинский состав, перевозимый на
"Оливии", за двести пятьдесят человек, за две батареи. Надо узнать, что
это за человек.
  - Да, и что он везет в своем дорожном мешке, - дополнил Бриггс.
  Все первые дни путешествия дул резкий ветер, было холодно. Тучи легли на
западе сплошной темной полосой. Солдаты зябли на своей нижней палубе, не
защищенной от ветра и сырости; они шагали, ежась от холода, или лежали
вповалку, прижавшись друг к другу. Дженни не отпускали на верхнюю палубу
без теплого кашемирового платка или шали. К вечеру поднимался туман, такой
густой, что колокол на носу "Оливии" непрерывно звонил, предупреждая
идущие навстречу суда. Каждый вечер Дженни засыпала под этот звон, глухой,
настойчивый и тревожный.
  Скоро Дженни привыкла к "Оливии" и начала веселеть. Понемногу она
приглядывалась к пассажирам. Ей сразу понравился Макферней. У него было
темное, как пальмовая кора, лицо и синие глаза северянина. Глуховатым
спокойным голосом шотландец часами беседовал со своим Самом, негромко,
терпеливо, точно объяснял ему что-то, и пес в ответ тихонько повизгивал.
Иногда Сам с хозяином спускались вниз, к корабельным кладовым, и здесь
беседа шла уже среди коз и кроликов. Шотландец учил Сама не злиться
понапрасну и равнодушно смотреть, как кролики кружатся в своей деревянной
клетке, как худые корабельные козы тычут мордами в жерди загородки. Сам
тихонько ворчал и старался не лаять даже на поросят.
  Часто шотландец спускался на нижнюю палубу, где расположились стрелки.
Здесь у него скоро завелись друзья. Макферней подолгу разговаривал с
матросами, с солдатами, с корабельными юнгами. Зато почти никогда не
задерживался для беседы за обеденным столом, в кают-компании. А когда
как-то раз здесь зашел разговор о генерал-губернаторе Индии, лорде
Каннинге, и Макферней громко, на всю кают-компанию, объявил, что
генерал-губернатор понимает в индийских делах ровно столько же, сколько
его пес Сам в райских яблоках, - оба офицера, Бедфорд и Бриггс,
окончательно возненавидели шотландца.
  Западный ветер утих. Поднялся норд-ост. Огромные океанские волны
обрушились на "Оливию". Судно то несло со страшной силой куда-то вниз, в
провал между вод, то снова выкидывало наверх; старая шхуна скрипела и
стонала, как перед страшным судом, пена и соленые брызги поминутно
обдавали палубу.
  Ночью волненье усилилось. Ветер ревел, в снастях, подвесные койки в каютах
судорожно мотались из стороны в сторону. Дженни то соскакивала вниз, на
пол, садилась на саквояж; и ее начинало носить по полу вместе с саквояжем
и швырять о стенки; то снова забиралась наверх, в койку. Устав прыгать,
как заяц, то вниз, то вверх, Дженни вышла в узенький коридор.
  Глуховатый голос слышался из-за соседней двери. Это была каюта Макфернея.
Шотландец не то читал книгу вслух, не то разговаривал с кем-то. С кем он
так беседует? Дженни долго стояла в коридоре. Вдруг откатом волны судно
сильно рвануло куда-то вбок, дверь каюты мистера Макфернея распахнулась
сама собой, и Дженни неожиданно для себя влетела в каюту.
  Мистер Макферней сидел у стола, склонившись над мелко исписанными
листками. Он даже не оглянулся. Внимательно глядя на свои листки,
шотландец бормотал вслух какие-то непонятные слова: "Санда...
Сакра-Чунда..."
  - Простите, мистер Макферней!.. - сказала Дженни.
  Макферней обернулся и увидал ее смущенные глаза.
  Он улыбнулся.
  - Отлично! - сказал Макферней. - Вы можете заходить ко мне и без качки,
мисс Гаррис.
  - Спасибо, мистер Макферней! - Дженни убежала.
  Только на десятый день утихло волнение на море. Ветер спал. Небо на закате
было сине-оранжевое, воздух заметно потеплел. Когда зашло солнце, в море
заплясали светящиеся рыбы.
  Дженни долгими часами теперь сидела на палубе, глядела на море. Так
недавно оставленная Англия уже казалась ей чужой, бесконечно далекой,
ушедшей куда-то далеко за пятидесятую параллель, за грань холода и бурь.
Вс„ чаще вспоминала она Индию, места, где родилась и провела первые годы
жизни.
  Дженни помнила белую ленту каменистой дороги, уходившей от стен их форта
вниз по склону горы, темный мох на ребрах невысоких гор, плоские крыши
горного селения. Она помнила большой внутренний двор их индийского дома,
бассейн во дворе и индийских прачек у бассейна, - говорливых полуголых
парней, весь день бивших у воды вальками. Она помнила свою няньку -
пожилого индуса в синей чалме, с кроткими глазами, и кормилицу с убором из
стеклянных бус на лбу и на груди; и как нянька и кормилица до четырех лет
таскали ее на руках, а ординарец отца, суровый сикх с черной бородой,
сажал ее в седло и водил на коне по двору. Дженни помнила волан - твердый
маленький мяч, которым она играла в детстве, и круглую площадку перед
домом, обсаженную платанами. Она помнила праздник "рождения непорочного
Кришны", так походивший на христианский праздник рождества, белые сахарные
фигурки слонов, пони и обезьян, которыми индусы в этот день дарили друг
друга, и порошок, которым они по обычаю обсыпали детей, пряный розовый
порошок, так сладко пахнувший... Она помнила мохнатые рубашки пальм,
колючую преграду кактусов позади сада, горячий ветер из степи, от которого
прятались все в доме, и бледное лицо матери. Мать всегда грустила в Индии,
у нее никого не было в этих местах, ни родных, ни знакомых; ее мучи