песни:

                Плывут по небу облака,
                Куры ходят по двору,
                Коршун кружится над садом -
                Хочет курицу украсть...

     - Шел бы погулял немножко, - говорит ему бабушка.
     Ленька  начинает  одеваться.  Целых  полчаса  он зашнуровывает ботинки,
время  от  времени поглядывая в мою сторону, потом ищет какой-то ремешок. Он
ищет  его  так  долго, что я успеваю сделать уроки, и гулять мы отправляемся
вместе.
     Осенний  ветер  гонит  по  мерзлой  земле  сухие  листья, забирается за
ворот.
     В  открытую дверь сарая выглядывает Буренка - даже ей не хочется гулять
в  такую погоду. Маленькую Бурушку отдали в колхоз, и ей теперь там весело с
колхозными телятами, не то что нам с Ленькой на этом хуторе.
     Мы  бродим  по  двору  и  никак не придумаем себе занятия. Вдруг Ленька
говорит:
     - Давай все-таки коршуна поймаем...
     - К-а-к  же,  поймаешь  его!  Держи  карман,  - отвечаю я насмешливо. -
Шапкой, что ли?
     - А вот можно поймать, - говорит Ленька, - если устроить засаду...
     Он  так  горячо убеждает меня, что я соглашаюсь устроить засаду и, если
не поймать, то хотя бы напугать этого злодея.
     Бархатная  шейка  со  своим семейством копошится возле сарая, а посреди
двора, вытянув шею, стоит на страже петух.
     Мы  с  Ленькой,  набрав  камней  и вооружившись палками, усаживаемся за
сараем.  Мы  сидим  долго  и  уже  начинаем  замерзать,  а  разбойник все не
появляется.   И   вдруг,   когда  я  уже  собираюсь  уходить,  петух  издает
предостерегающий  клич.  Все  бегут  врассыпную,  и  только  Бархатная шейка
остается  на  месте.  Поворачивая  голову,  она  зорко всматривается в небо.
Петух  что-то  сердито клокочет, видимо, велит ей тоже уходить. Серый хищник
кружит  над двором. Он опускается все ниже и ниже. Мы с Ленькой настороженно
замираем.  И  вдруг коршун взмывает вверх. Не успеваем мы опомниться, как он
камнем  падает  прямо  на  Бархатную  шейку.  Петух  торопится  на  выручку.
Раздается  хлопанье  крыльями,  летят  во  все  стороны  перья  -  и  спустя
несколько   секунд  коршун  тяжело  отрывается  от  земли,  держа  в  когтях
трепещущую  Бархатную  шейку.  Мы с Ленькой, опомнившись, бросаемся на него.
Он  выпускает добычу и быстро улетает. Бархатная шейка лежит на земле. На ее
голой,  словно  оскубленной  спине  видны  кровавые  царапины. Петух, высоко
поднимая  ноги, взволнованно топчется вокруг. Я беру Бархатную шейку на руки
и несу домой. Осмотрев ее, бабушка говорит:
     - Вовремя  подоспели.  Не  горюйте,  выживет. Дома ее подержим, а то ей
теперь холодно с голой спинкой.
     Мы  с  Ленькой  даем  Бархатной  шейке  водички  и,  устроив в подпечке
гнездышко, садим ее туда.
     Уже  в  сумерках,  тарахтя  по мерзлой земле, к дому подъезжает тележка
отца. Переобувшись, он говорит:
     - Я в город, на пленум. Кончится поздно, видно, там и заночую...
     - Поешь хоть, - предлагает бабушка.
     - Некогда,  -  отмахивается  отец.  -  Ну,  что нахохлились как грачи в
холод?  -  обращается  он  к нам. - Ольга завтра в школу, наверно, одна идти
боится, а ты, Ленька, что, за компанию?
     - Ничего  я  не  боюсь,  - говорю я, - просто неохота, чтобы ты уезжал.
Скучно.
     - Мы даже коршуна не боимся, - заявляет Ленька.
     Торопясь и сбиваясь, он рассказывает, что произошло днем.
     - Ну,  ничего,  - говорит отец, - вот я приеду, достану ружье, и мы его
обязательно подкараулим...
     - Живого бы поймать! - говорит Ленька.
     - Может, и живого удастся, - отвечает отец.
     Мы  сидим,  прислушиваясь к удаляющемуся стуку отцовской тележки, и так
пусто, тоскливо становится в нашем большом мрачном доме.


НОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

     В  ту  ночь  я легла спать на бабушкиной кровати возле печки, а бабушка
ушла  на  мамину.  Вдруг  среди  ночи  что-то мягкое и теплое шлепнулось мне
прямо  на  лицо.  Я вскочила и тут же успокоилась - Рыска! Должно быть, она,
сонная,  упала  с печки. В ту же секунду за окном послышался какой-то шорох.
Я  обернулась  и  увидела, как в щели от приоткрытой ставни мелькнула темная
фигура.
     Тоненько  повизгивая, сначала открылась одна половина, потом вторая. На
пол  упал  косой  квадрат  лунного  света.  Я  хотела крикнуть, но у меня от
страха  пропал  голос,  и я только шевелила губами, не в силах произнести ни
звука.
     - Бабушка!..  -  заорала  я вдруг, когда темная фигура в лохматой шапке
надвинулась на окно.
     Бабушка вскочила и тут же бросилась к окну.
     - Кто там? Что надо? - крикнула она.
     - Открой,  старая  ведьма, тогда узнаешь!.. - послышался грубый мужской
голос.
     Ленька тоже вскочил и, ничего не соображая, испуганно тер глаза.
     - За печку! Живо! - скомандовала нам бабушка, на ходу влезая в юбку.
     Снаружи  колотили в дверь, дергали за раму. Вероятно, их там было двое.
Видя, что дверь не поддается, они подошли к окну.
     - Бей,  чего  смотреть!  -  сказал  один.  И  в  ту же секунду раздался
ледяной  звон  разбитого  стекла.  Холодный  ветер  ворвался  в  комнату.  Я
схватила на руки проснувшуюся Лилю и, вся дрожа, бросилась за печь.
     Укутывая  ее  в  одеяльце  и  прижимая к себе, я увидела, как в руках у
бабушки сверкнул топор. Держа его над головой, она крикнула:
     - А ну, сунь сюда голову, если жить надоело!
     Сунувшийся  было  бандит  отскочил  назад.  Несколько  минут  за  окном
слышались  угрозы  и  выкрики,  но  лезть, видимо, никто не решался. Бабушка
стояла  наготове,  не  спуская  глаз с разбитого окна. Мы, прижавшись друг к
дружке, дрожали за печкой.
     Бандиты совещались.
     Потом  мы  услышали,  как  во  второй половине дома зазвенело стекло, а
через  минуту  послышались чьи-то тяжелые шаги. Ленька изо всех сил вцепился
в  меня  и замер. Шаги приближались. Сильный толчок в дверь, которая вела на
другую  половину,  и  снова брань - дверь оказалась запертой: бабушка успела
закрыть ее на палку.
     Но  палка  была  ненадежным  запором.  Дверь  под  ударами  трещала,  и
бабушка, оставив окно, всей тяжестью своего тела навалилась на нее.
     В  окне  тотчас  показалась  голова  в  лохматой шапке. Ленька рванулся
вперед.  В  ту  же  секунду  бандит, схватившись руками за лицо, вскрикнул и
отшатнулся от окна. Второй, услыхав крик, поспешил ему на помощь.
     - Чем это она тебя?
     - А  черт ее знает!.. Ну, старая карга, коммунистка, получишь за все! -
шипел  он.  -  Тащи  солому,  подожжем к чертовой матери! - заорал он вдруг,
срываясь от злости на визг. Его голос показался мне знакомым.
     Второй спокойно заметил:
     - Зачем  жечь?  Прирезать  их  всех - и конец, а жечь это не дело, дома
жалко...
     Несколько  минут  они  спорили, потом первый, в лохматой шапке, остался
возле окна, а второй пошел к сараю.
     Бабушка,  придвинув к двери стол, навалила на него что потяжелее. Возле
окна, сжимая в руке детскую лопатку, стоял Ленька.
     - Бабушка, тот замок в сарае ломает, - тревожно прошептал он.
     "Ох,  Буренка,  Буренка,  не  давайся  им",  -  думала  я, позабыв в ту
минуту, что нас собираются сжечь.
     И  вдруг  бандит,  стоявший у окна, метнулся к сараю. Он что-то крикнул
и,  махнув  рукой  в  сторону  деревни,  помчался  прочь.  Тут  же  из сарая
показался второй. Он шел, держась руками за живот, и шатался, как пьяный.
     - Господи, что это с ними?! - удивленно воскликнула бабушка.
     И тут я услышала едва уловимое цоканье копыт по мерзлой земле.
     - Едет...  папка  едет!  -  прошептала я, все еще боясь поверить такому
счастью.
     Бабушка  вдруг  осела  на лавку, как будто у нее разом отнялись ноги, и
тихо заплакала.


СИМОНЬКА ПОМОГ

     Отец  первым  делом  бросился  в погоню за бандитами, а бабушка наскоро
позатыкала   разбитые  окна.  Потом  она  зажгла  фонарь  и  пошла  в  сарай
посмотреть,  что  с Буренкой. Нам с Ленькой страшно было одним в доме, и мы,
кое-как одевшись, тоже пошли в сарай.
     Буренка,  глядя  на  нас  большими печальными глазами, вытянула морду и
замычала.  Бабушка  приподняла  фонарь,  и мы вдруг увидели на шее у Буренки
кровавую рану.
     - Это он ее ножом, - сказала бабушка.
     - Смотрите, и рога в крови, - сказал Ленька.
     И  тут вдруг стало ясно, почему бандит, выйдя из сарая, не мог бежать и
шатался, как пьяный. Это Буренка поддела его рогами!
     Бабушка  сходила  в  дом, принесла чистую тряпочку и какую-то мазь. Она
промыла  рану  и  замазала  ее  мазью.  Буренка  стояла  спокойно, доверчиво
разрешая бабушке ее лечить.
     Пока не вернулся отец, мы не отходили от бабушки ни на шаг.
     Отец рассказал, что обшарил все вокруг, но бандиты как в воду канули.
     - Все  равно  им  не уйти! - закончил он и стал подробно расспрашивать,
как было дело.
     - Мне  кажется,  что  один  из  них  был хозяин этого хутора, - сказала
бабушка.
     - И мне показалось, что голос знакомый, - подтвердила я.
     - Пожалуй, с этого и начнем... - сказал отец.
     - Ленька,  а  чем  это  ты  его?  -  спросила  я,  вдруг  вспомнив, как
неожиданно Ленька бросился к окну.
     - Да моей лопаткой, - скромно сказал Ленька. - Видно, по носу.
     Мы все захохотали.
     - Ты у меня храбрый... мужчина, - серьезно сказал отец.
     Хотя  луна  уже  зашла  и  в  доме  стало  темно, за окном чувствовался
рассвет. Отец уехал, а мы, измученные ночными событиями, уснули.
     Проснувшись,  я  увидела,  что  на  дворе все присыпано легким снежком.
Было   уже   поздно,   в  школу  я,  конечно,  опоздала.  Бабушка  торопливо
растапливала   печь,   а   мы   с  Ленькой  вышли  во  двор.  Яблони  стояли
разукрашенные  пушистой  бахромой.  Я  глядела  на эту нетронутую белизну, и
прямо  не верилось, что ночью тут творилось такое... Нигде никаких следов, и
только заткнутое подушкой окно напоминало о ночном происшествии.
     Ленька,  проделывая  первые  следы в снегу, направился к сарайчику, где
сидели куры.
     - Бедняжки, до сих пор взаперти, - хозяйственно бубнил он.
     Ступая  на  снег,  куры  испуганно  поднимали  ноги и, пройдя несколько
шагов, останавливались.
     И  только  один  Симонька,  не  обращая  внимания  на  снег,  привычной
дорожкой, через сад, направился к большому сараю.
     Мы с Ленькой глядели на его деловую походку и удивлялись:
     - Ишь, какой храбрый! И снег ему нипочем!
     Вдруг  мы  увидели,  как  Симонька,  хлопая крыльями, вылетел из сарая.
Отбежав   на  несколько  шагов,  он  остановился  и,  поворачивая  голову  и
вытягивая  шею, стал смотреть назад. Было видно, что ему хочется в сарай, но
он чего-то боится.
     - Интересно, что там такое? - сказала я.
     - Давай посмотрим, - предложил Ленька.
     Осторожно  ступая,  мы  подкрались  к  сараю. Я заглянула в приоткрытую
дверь,  ничего  не  увидела,  кроме кучи соломы, наваленной посредине, и уже
хотела  сказать,  что ничего там нет, как вдруг Ленька толкнул меня в бок. Я
в  недоумении  уставилась  на  него,  потом  снова  заглянула  в  сарай. Мне
показалось,  будто  солома  шевелится.  Я  замерла.  Из-под соломы показался
сапог  и  тут  же  снова  исчез.  Ленька  сделал мне знак рукой, и мы начали
медленно пятиться назад.
     - Видела? - спросил он, когда мы немного отошли.
     Я молча кивнула.
     - Стой  здесь  и  смотри,  -  прошептал Ленька и побежал к дому. Спустя
минуту он вернулся вместе с бабушкой.
     - Беги за отцом, - сказала мне бабушка.
     Я, не мешкая, побежала в колхоз.
     Не  пробежав и полдороги, я увидела отца, ехавшего мне навстречу. Рядом
с   ним   в   тележке  сидел  Алексей  Иванович  -  тот  самый  председатель
зареченского колхоза.
     - Что  случилось?  -  взволнованно  спросил  отец,  подхватывая  меня и
усаживая в тележку.
     Я быстро рассказала.
     Когда  мы  подъехали,  то увидели Леньку и бабушку, стоявших неподалеку
от  дома  и наблюдавших за сараем. В руках у бабушки был топор, а у Леньки -
лопатка.
     Отец  с Алексеем Ивановичем направились прямо в сарай. Через минуту они
вышли,  ведя  впереди  себя  здоровенного парня в поддевке. Отец, ощупав его
карманы, кивнул Алексею Ивановичу, и тот вернулся в сарай.
     - Вот, в соломе нашел, - сказал он, подавая отцу узкий, длинный нож.
     - Попался, бандюга, - сказал отец.
     Бандит  угрюмо смотрел на нас и молчал, потом вдруг схватился руками за
живот и застонал.
     - Что,  угостили?  -  не  зло,  а  скорее  даже  весело  сказал Алексей
Иванович.  - Будешь знать, как без приглашения в гости ходить... Папаша твой
тоже, между прочим, далеко не ушел.
     - И того поймали? Где же это? - воскликнула бабушка.
     - Дома, в Заречье, - сказал отец.
     - Пришли  мы, стучим, - не открывает, - рассказывал Алексей Иванович. -
Потом  открыл  и  говорит: "Извините, люди добрые, не слышал, как стучали...
Зубы  болят,  всю  ночь  маялся,  только-только  задремал..."  Смотрим: щека
завязана. Сорвали повязку, а у него бровь и вся щека располосована...
     - Здорово ты его этой лопаткой! - смеясь, сказал отец.
     Бандит быстро взглянул на Леньку и тут же отвел глаза.
     - Что ж, полюбуйся, с кем воевал... - показывая на нас, сказал отец.
     Когда они, посадив бандита в тележку, уехали, Ленька удивленно сказал:
     - Вот... какого коршуна поймали!
     Через  несколько дней в колхозе достроили новый дом, в который перевели
правление,  а  мы переехали в старый. В школу мне было теперь почти рядом, и
у нас с Ленькой началась новая жизнь, совсем не похожая не прежнюю.


 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

ГРАЧИ КОЛХОЗНЫЕ


НА НОВОМ МЕСТЕ

     Дом,  в  котором  мы  теперь живем, большой и старый. Если взглянуть на
него   издали,   то   кажется,  будто  он  лежит  распластавшись  на  земле,
придавленный  огромной  снежной  шапкой.  Крыльцо  с деревянными ступеньками
ведет  в  темные  сени,  которые  делят  дом  на две половины. В одной живет
колхозный  конюх Терентий с семьей. Во второй раньше было правление колхоза,
а   теперь   поселились  мы.  В  нашей  половине  -  дощатая  перегородка  с
ободранными обоями и неизживный запах табака.
     - Ну и прокурили! - ворчит бабушка.
     Бабушка,  как  известно,  всегда чем-нибудь недовольна, а нам с Ленькой
здесь нравится.
     Первым  делом мы с ним, обшарив все вокруг, обнаружили, что перегородка
раньше была оклеена розовыми обоями.
     Когда мы сообщили об этом бабушке, она проворчала:
     - Нам-то что толку от этого?
     Мы  с Ленькой тщательно ободрали уцелевшие розовые клочки с золотистыми
прожилками  и  припрятали  на  всякий  случай. Стенка стала похожа на старую
географическую  карту.  Сверху в углу я вдруг заметила светлое прямоугольное
пятно.
     - Смотри,  Ленька,  и  здесь,  в  конторе,  икона  висела!  - удивленно
воскликнула я.
     Отец рассмеялся.
     - Здесь портрет Ильича был, - сказал он.
     - Зачем сняли? - надул губы Ленька.
     - Он  теперь  в новом доме висит. Смотрит на всех, щурится, улыбается -
хороший, мол, дом построили...
     - Прокурите и новый, - не смолчала бабушка, распихивая по углам вещи.
     Отец  сокрушенно  развел  руками  и,  подмигнув нам с Ленькой, придавил
недокуренную  папиросу. Потом они с Терентием втащили в дом бабушкин сундук.
Квартира  сразу  приняла жилой вид, и бабушка понемногу начала отходить. Она
пере  стала ворчать и деловито распоряжалась, что куда ставить. Мы с Ленькой
охотно ей помогали.
     Рыска,  уже  привыкшая к нашим переездам, первым делом отыскала печку и
домовито сидела там, жмурясь и равнодушно позевывая.
     Закутанную  Лилю  тоже  сунули  к Рыске на печь. Она что-то лопотала на
своем  непонятном  языке,  и  по ее удивленно-радостным возгласам можно было
понять, что ей нравится вся эта суматоха.
     Наконец  все  было  расставлено  по  местам,  и  я, оглянувшись вокруг,
радостно сказала:
     - Ой,  как  здорово  получилось!  Мама  приедет  в субботу, а у нас уже
совсем порядок...
     Чтобы  еще  больше  удивить  маму,  мы  с  Ленькой  распотрошили старые
журналы и, вырезав из них картинки, наклеили на ободранную стенку.
     Мама  и  в  самом  деле  была  удивлена. Войдя в дом и взглянув на нашу
работу,  она  всплеснула  руками  и расхохоталась. Потом начала переделывать
все по-своему.
     Мы  с  Ленькой  стояли  надувшись.  Пришла  тетка  Поля, жена Терентия.
Подперев  щеку  рукой,  молча  смотрела,  как  мама снимала со стены пестрые
картинки. Постояла и, вздохнув, ушла.
     - Не понравилось, видно, у нас, - сказала мама.
     - Да  что  там!  -  махнула  рукой бабушка. - Она и в тот раз вздыхала,
когда мы убирали. Не поймешь ее...
     Мама  навела  порядок  и  снова уехала на целую неделю. Короткие зимние
дни  понеслись один за другим. После школы, сделав уроки, я бежала к оврагу.
У  оврага собирались ребята со всей деревни. До самых сумерек не стихали там
визг  и смех. По укатанной дорожке летели вниз быстрые санки. Вихрился снег,
замирало  сердце,  и  ветер  лихо  подсвистывал  вслед.  Наверх  приходилось
карабкаться   по   выбитым   в   снегу  ступенькам.  Иногда  кто-нибудь,  не
удержавшись,  кубарем  катился  вниз,  сбивая  с ног остальных. Пустые санки
обгоняли  копошащийся  клубок.  А то наваливались на одни санки по нескольку
человек,  по  дороге  срывались,  падали  и  с  разгону  зарывались  в снег.
Вылезали  с  раскрасневшимися  веселыми  лицами. Никто не обижался, если его
нечаянно  сталкивали  вниз.  Только  один  Петька  ходил чистенький, ревниво
оберегая  свой  новенький  черный  полушубок.  Он  все  время  катался один.
Отдуваясь   и   пыхтя,  втаскивал  санки  на  гору  и,  усевшись  поудобнее,
аккуратненько съезжал вниз.
     - У, единоличник! - косясь на него, ворчала Зинка.
     - Давай сшибем! - предложила я.
     Мы своими санками налетели на Петьку и опрокинули его в сугроб.
     - Куча мала! - заорал подоспевший Ленька, наваливаясь сверху.
     Ребята  налетели  со всех сторон. Покатились с горы шапки, кто-то сыпал
сверху на барахтающихся снег. Из кучи малы Петька вылез весь растрепанный.
     Размазывая  по лицу снег и слезы, он погрозил нам кулаком и пошел домой
жаловаться.  Завидев  Лещиху, мы, как воробьи, рассыпались по кустам. Лещиха
наоралась  вдоволь и ушла. Раз-другой Петьке удалось съехать благополучно, а
потом  мы  снова,  не  сговариваясь,  вихрем налетели на него. Напихав ему в
свалке за шиворот снега, чтоб не ябедничал, разбежались по домам.
     Каждый  раз  после такого катанья мы с Ленькой отогревались на печке, а
потом,  пробравшись  через  темные  сени,  заставленные ящиками и кадушками,
вваливались  к  соседям.  Леньке  нравилось  смотреть,  как  Терентий  и его
пятнадцатилетний  сын  Пашка  чинили  по  вечерам  колхозную сбрую: уздечки,
хомуты, седла.
     Усевшись  рядом  с  молчаливой  теткой  Полей, я слушала, как монотонно
жужжит  прялка  и тянется длинная, как зимний вечер, ниточка пряжи. Попозже,
заглушая  прялку, с улицы пробивались в дом лихие переливы гармошки и чей-то
озорной девичий голос, распевающий частушки.
     Прильнув  лицом  к  окну,  я всматривалась в темноту. На крыльце нового
правления   толпилась,  расходясь  с  танцев,  молодежь.  Частушки  уплывали
куда-то  в  другой  конец деревни, а у нас под окнами раздавались торопливые
шаги,  и тотчас же на пороге появлялась дочь тетки Поли - Феня. Феня снимала
полушубок,  и я просто немела от зависти: такая она была красивая в шелковой
розовой  кофточке  с  белыми  пуговицами  и  черной юбке. Переодевшись, Феня
бережно складывала свой наряд, прятала его в сундук и замыкала на ключик.
     Тетка  Поля  ставила  на  стол  глиняную миску с молочной крупеней. Все
садились  ужинать. Нам с Ленькой было невдомек, что пора уходить домой, и мы
сидели,  провожая  глазами  каждую  ложку. Однажды Ленька смотрел, смотрел и
вдруг заявил:
     - А  у  нашей  бабушки  был  один  знакомый  кулак,  так  он мух ел, со
сметаной.
     Я  хотела  было  уточнить,  что  это  вовсе  не  у  бабушки  был  та